Без права на пощаду (Школа обаяния) - Нельсон Демилль

– Вы объяснили, что вы – графиня Питятова и могли бы владеть ими? – сказал он ей по-английски.

– Не говорите глупостей, Сэм.

– Ладно.

– Эта деревня называется Яблоня и принадлежит крупному колхозу «Красное пламя». Административный центр находится примерно в пяти километрах отсюда на запад. Там никто не живет, но на ремонтно-тракторной станции есть телефон. Механики придут туда утром и разрешат нам им воспользоваться. Холлис представился всем как Джой Смит. Павел Федорович познакомил их с каждым, кто стоял вокруг. Старики даже сняли шапки и низко поклонились, выразив этим старинным русским жестом уважение к гостям. Холлису хотелось как можно скорее убраться с дороги на случай появления «волги», и он сказал Павлу Федоровичу:

– Моя жена очень устала.

– Да, да. Идите за мной. – Он повел Холлиса и Лизу в дом.

Они вошли в большую комнату, которая служила одновременно и кухней: дровяная плита, сосновый стол и стулья, на бревенчатых стенах развешана всякая утварь, в углу прислонились два велосипеда. Здесь очень неуместно смотрелся холодильник.

Павел подвинул к ним два стула.

– Да вы садитесь, садитесь, – пригласил он.

Холлис и Лиза сели.

– Водки! Чашки! – крикнул хозяин жене.

Открылась дверь, и в комнату вошли мужчина и женщина, а с ними девочка-подросток и мальчик помладше. Женщина поставила на стол миску с огурцами и удалилась вместе с детьми. Мужчина подсел поближе к Холлису и все время улыбался. Вошла еще одна семья, и сцена повторилась. Вскоре вдоль стены сидело человек двадцать соседей, пришедших выказать свое радушие иностранным гостям.

Водка потекла рекой. Кто-то принес даже армянский коньяк. Стол был уставлен закусками – в основном нарезанными овощами, вареными яйцами и соленой рыбой. Холлис проглотил вторую порцию водки и сказал Лизе по-английски:

– Не означает ли это, что мы должны пригласить их на коктейль?

Лиза посмотрела на него и с чувством воскликнула:

– Как мне все это нравится! Невероятные впечатления!

– Да, действительно. – Он поднял свою чашку и ее немедленно наполнили «перцовкой».

Сначала говорили мало, в основном просили передать тарелку или бутылку с тем или другим. От людей исходил невыносимый запах, но после четвертой чашки водки Холлис, казалось, уже не замечал его.

– Теперь я знаю, почему они столько пьют, Лиза!

– Почему?

– Водка убивает нюх.

– И чувство боли тоже. Она убивает разум и тело. Разве мы чем-нибудь отличались бы от них, родись мы в этой деревне?

Холлис разглядывал их загорелые обветренные лица, усталые глаза, землистые руки.

– Не знаю, – отозвался он. – Но только уверен, что здесь происходит нечто дерьмовое. Что-то не то.

– А мне здесь так хорошо, Сэм!

Все улыбнулись в ответ, а мужчина, сидящий рядом, спросил:

– Где вы научились русскому?

– У бабушки, – ответила Лиза.

– А-а... Вы – русская!

Похоже, это вызвало очередной тост, и все снова налили и выпили.

Мужчина, сидящий позади Холлиса, похлопал его по спине.

– А вы? Где вы научились вашему плохому русскому?

Холлис поднял литровую бутыль водки.

– Вот у этой бутылки, – ответил он, и все громко расхохотались.

Сэм посмотрел на Лизу, которая весело болтала с молодым человеком, сидящим напротив, и подумал, что он еще ни разу не видел ее такой оживленной и веселой. Его очень тронуло то, как все эти люди принимают ее, а также ее близость к ним, и он, наконец, понял, насколько она ему нравится.

Он наблюдал с интересом за этими женщинами и мужчинами – простыми русскими крестьянами. И государство, и городские жители считали их людьми второго сорта. Еще недавно их насильно держали в деревнях, словно крепостных. В этой стране их было сто миллионов – темных людей, как говорили в царской России, и, несомненно. Лизина бабушка рассказывала о них. На своих спинах крестьяне несли всю тяжкую ношу государства и мира, а взамен получали чертовски мало. Их избивали и убивали помещики и комиссары, сгоняли, как стадо, в колхозы, забирали урожай, оставляя ровно столько, чтобы не умереть с голоду. И чтобы завершить процесс по уничтожению их душ, запретили церковь. А когда Россия нуждалась в огромных армиях, этих несчастных миллионами отправляли на фронт, и они миллионами погибали, не сказав ни слова протеста. Ради матушки России. И Холлис вслух проговорил:

– Да поможет им Бог.

Лиза взглянула на него и, похоже, поняла.

– Да поможет им Бог, – повторила она.

Холлис и Лиза с удовольствием ели и пили все, чем их угощали. Потом начались расспросы об Америке. Вопросы задавали в основном мужчины. И он спросил Лизу:

– Почему вы не поговорите с женщинами?

– Почему бы вам не пойти к черту?

Холлис рассмеялся.

– А это правда, что банки могут отобрать у человека ферму, если он не расплатится с долгами? – спросил один из мужчин.

– Да, – ответил Холлис.

– И что тогда делать этому человеку?

– Он... он ищет работу в городе.

– А если он не сможет найти работу?

– Он получает пособие.

Все кивнули.

– А каков штраф, если ты оставляешь у себя продукты?

– Фермер владеет всей своей продукцией, – ответила Лиза. – Он может продавать ее когда угодно и где угодно, где ему дадут более высокую цену.

Мужчины переглянулись, в их глазах мелькнул огонек недоверия, и один из них спросил:

– А что, если ты не сможешь продать ее?

– Я читал, что они скорее убьют свою скотину, чем продадут за копейки, – вставил другой.

– А что бывает, если пропал урожай? Как тогда живет семья?

– Что, если свиньи или коровы падут от какой-нибудь болезни? Можно получить помощь от государства?

В этот вечер Холлис понял, чего русские боялись больше всего: беспорядка, хаоса, государства без вождя, без царя-батюшки. Наследственная память всех времен смуты, голода, гражданской войны и национальной раздробленности была крепка. Они охотно бы променяли свободу на защищенность. Отсюда и вера в то, что внушало государство: рабство и есть подлинная свобода.

И Холлис наклонился к Лизе:

– У нас было бы больше взаимопонимания, если бы мы говорили о капитализме на Марсе.

– Мы ведем себя правильно. Только будьте с ними честным.

– Может, мне предложить им бастовать? – улыбнулся Сэм.

– После водки все сойдет.

Девочка лет пятнадцати спросила Лизу:

– Миссис, а сколько вам лет?

– Почти тридцать, – ответила та.

– А почему вы такая молодая?

Лиза пожала плечами, а девочка показала на женщину, сидевшую рядом. На вид ей было лет сорок пять.

– Это моя мама, и ей тридцать два года. Почему же вы выглядите такой молодой?

Лиза почувствовала себя неловко.

– Иди домой, Лидия! – крикнул один из мужчин.

Девочка направилась было к двери, но вдруг остановилась и вернулась к Лизе. Та встала из-за стола, взяла девочку за руку, наклонилась и прошептала в ухо:

– Мы слишком мало знаем друг о друге, Лидия. Возможно, завтра, если будет время...

Лидия крепко сжала Лизе руку, улыбнулась и побежала к двери.

Взглянув на часы, Холлис увидел, что почти полночь. Он бы не возражал, чтобы все это продолжалось хоть до рассвета, однако все время помнил о преследовавшей их «волге». Поэтому он сказал Павлу:

– Моя жена беременна, и ей пора спать. Мы и так вас слишком задержали. – Сэм встал. – Спасибо за ваше гостеприимство и особенно за водку.

Все рассмеялись. Люди начали уходить также, как и пришли, семьями, и каждый мужчина на прощанье пожимал Холлису руку и желал Лизе спокойной ночи. Женщины уходили молча.

Павел с Идой провели гостей в комнату. Это была спальня хозяев.

– Вот ваша постель, – сказал Павел.

Эта комната, как и кухня, освещалась единственной лампочкой на потолке, а обогревалась электрическим камином у кровати. Почти всю комнату занимали двуспальная кровать и два деревянных сундука, а пол покрывал потертый ковер. В стене торчали огромные железные костыли, служившие вешалками для одежды. На одном висели грязные брюки. В спальне было всего одно окно, выходящее на огород.

Лиза сказала Павлу и Иде:

– Прекрасно, спасибо вам. Мы увидели сегодня настоящую Россию. Мне до смерти надоели москвичи.

Павел улыбнулся в ответ и обратился к Холлису:

– Не знаю я, что вы за туристы, но как бы там ни было, вы – честные люди и можете спать здесь спокойно.

– Если жители Яблони никому ничего не расскажут о нас, то не будет никаких неприятностей, – сказал Сэм.

– Да с кем нам разговаривать после уборки урожая? До весеннего сева мы для них как умерли.

Ида протянула Лизе рулон сморщенной туалетной бумаги.

– Это на случай, если вам придется выйти. Спокойной ночи.

Хозяева вышли. Лиза потрогала постель.

– Настоящая перина – пуховый матрас, – объяснила она Холлису.

– У меня аллергия на перья и пух, – сказал он, сунув руки в карманы. – Я предпочел бы тракторную станцию.