Что мое, что твое - Наима Костер

— Ты же сама видела, ласточка. Он не просил взять его с собой. Ему надо отдохнуть. К тому же ты его сегодня увидишь.

Ноэль цокнула языком.

— Зачем мы вообще едем на этот тупой пляж? Ненавижу его.

— Цыц, — сказала Лэйси-Мэй. — День на море, будет хорошо.

Хэнк включил радио и стал крутить станции. Рэп с руганью, нудный госпел. Новости про мальчика, который потерял руку из-за укуса акулы в Атлантик-Бич. Как назло, атмосферу в машине отравляло дурное настроение. Пока он переводит бензин, чтобы отвезти их на пляж, они все только и мечтают оказаться дома с Робби.

— Голова разболелась, — сказала Лэйси-Мэй. — У тебя нет аспирина? — Она стала расстегивать рюкзак, который Хэнк поставил у нее в ногах.

— Там нет, — огрызнулся он, и Лэйси-Мэй выпрямилась. В верхнее отделение он положил солнцезащитный крем, очки и черную бархатную коробочку с кольцом. Большой красивый аквамарин между двумя белыми камушками на тонком золотом ободке.

Лэйси-Мэй смотрела на него ошарашенно, и он улыбнулся, как бы извиняясь за свой тон, но потом вспомнил про свои зубы и сжал губы. Зубы у него были такие кривые, что смотрели друг на друга. Он собирался их выпрямить — им обоим не помешало бы, если Лэйси-Мэй полюбила бы его улыбку. У Робби зубы были идеальные от природы. Как это несправедливо, и тут природа его наградила, а он не ценит. Робби уже потерял один зуб, а если продолжит в том же духе, скоро потеряет всю обойму. Хэнк не хотел желать зла старому другу, но и добра он ему не желал.

Хэнк не знал, объясняла ли Лэйси Робби, как у них все началось. Хэнку казалось, что это все условности, какие-то обстоятельства, которые они преодолели, чтобы добиться нынешнего положения. Сперва они были просто соседями по койке, не считая того, что по ночам Хэнк касался Лэйси и она охотно придвигалась к нему. Он оплачивал счета; она убирала за ним и за девочками. Скоро они уже вместе ездили на работу, потом вместе курили, потом целовались взасос, когда он был в ней. Как-то раз он подслушал, как она сказала работнику магазина, что ее бывший сидит в тюрьме. Бывший. У Хэнка появилась безумная надежда, что Робби в прошлом, а он теперь — настоящее.

Они въехали в город и проехали мимо магазинов «Всё за доллар», ларьков с хот-догами, рядов ресторанов с испанскими названиями. Хэнк подумал, что, если так и дальше пойдет, через пару лет он и вовсе не сможет прочитать ни одной вывески. Он припарковался в переулке перед чьим-то бело-зеленым летним домиком. Они разгрузили машину и пошли к набережной. Девочки дулись и ныли из-за жары, пока не увидели пляж.

— Это же рай! — закричала Маргарита с показным восторгом, как всегда, и Диана захохотала. Они понеслись по песку с Дженкинсом, путаясь в его поводке. Ноэль в наушниках тащилась следом.

— Ты бы лучше взяла у мамы тяжести, — сказал Хэнк, но Ноэль только вскинула брови.

— Она уже большая. Сама взвалила — сама пусть и разбирается.

И она припустила вперед, пиная песок.

Робби, не теряя времени, принялся за подготовку. Он долго принимал горячий душ и умасливался всякими притирками Лэйси-Мэй и девочек, которые нашел в ванной. Потом поехал на восток в «Супер-супер» на Валентин-роуд. Все было так упоительно знакомо — пыхтение мотора, запах виниловых сидений. На полу машины валялись клоки шерсти, мотки волос, и все пахло Лэйси-Мэй — ее куревом и духами. Как будто он только ушел на секунду, а тюрьма — это один нескончаемый день.

В этой части города были сплошные carnicerías[2], бильярдные, парикмахерские и крошечные церквушки. Деревья облепляли объявления на испанском. Трасса превратилась в пятиполосную дорогу, разделявшую ряды низких кирпичных длинных домов и аллеи сосен; посредине тянулась полоска пурпурных эхинацей. Он уехал из Нью-Йорка, потому что дядя клялся, что жизнь на юге проще и дешевле. Мать привезла его на Восточное побережье подростком, а несколько лет спустя сама уехала. Она сделала то, что задумала — проследила, чтобы ее единственный ребенок окончил школу, — и тогда вернулась в Боготу.

Робби вошел в «Супер-супер» и взмолился — лишь бы не наткнуться на знакомых. Он не стыдился того, где провел это время, но невыносимо было признаться, что у него больше нет собственного угла, а его жена живет с другим.

В магазине было светло и просторно, и Робби катал тележку, чувствуя, как странно быть на свободе. Он брал что-нибудь с полки, потом ставил на место. Никто за ним не следил. Это было непривычно, но знакомо, как будто он подхватил старую роль, которую когда-то знал наизусть.

В конце супермаркета был мясной отдел, «Вестерн юнион», стойка мобильного оператора, ларек с гавайским мороженым и маленькая карусель, которая работала за четвертак. «Супер-супер» напоминал рынок, только крытый бетоном, магазин «всё в одном» для заезжавших сюда мексиканцев и сальвадорцев. Здесь были и карибские покупатели, но колумбийцев Робби не видел. Он знал, что в Райли и Шарлотт есть колумбийцы, но не такие, как он. Они приехали уже с хорошим английским по всяким программам в университете Северной Каролины и Дьюк. Он приучил себя смотреть на всех латиноамериканцев как на соотечественников. В барах он распевал ранчеры[3], покупал дочкам пупусы[4] с тележек перед католическими церквями в центре. Лучше уж так — он хотя бы не чувствовал себя совсем одиноким.

На кассе стояла симпатичная девушка с огромным животом и сверкающим гвоздиком в подбородке. Она пробивала продукты и болтала с ним на испанском. «Как дела?» В паху зашевелилось. Как давно он не был с женщиной. Ну да, она беременная, но Робби же только смотрел. И что в этом плохого? У него вообще еще есть жена? Жена — это женщина, которая держит свои обещания мужу, а он держит обещания ей. Самые важные Робби сдержал. Даже под кайфом он вел себя как святой — никогда не спал с другими женщинами, по крайней мере он такого не помнил.

Робби попросил у кассирши телефон. Она не дала, и он быстро ушел, пройдя с пакетами через весь супермаркет в бар.

Он сел один в загородке, заказал тамале, рюмку текилы