Сефевиды. Иранская шахская династия - Фархад Карими

живых) сын Хамза-мирза, которому шел двенадцатый год, и младший брат Хамзы десятилетний Аббас-мирза. Выбор делался по принципу «шах не должен нам мешать», поэтому эмиры ожидаемо остановились на кандидатуре Мухаммеда Худабенде, человека хорошо им знакомого и немолодого, от которого не приходилось ожидать каких-либо сюрпризов. Перихан-ханум, ставшая после смерти Исмаила негласным правителем государства, одобрила выбор эмиров – не исключено, что он был подсказан ею. Сам Мухаммед находился в Ширазе, и можно было надеяться на то, что он будет оставаться там до торжественной церемонии принятия власти, иначе говоря – не станет путаться под ногами.

При Перихан-ханум сложилось подобие совета эмиров кызылбашских племен, в котором не нашлось места великому визирю Мирзе Салману Исфагани[109]. Исмаил, терзаемый нескончаемыми подозрениями в отношении кызылбашской знати, начал приближать к себе иранцев, за которыми не стояли воины-сородичи, но Перихан-ханум они были не нужны. Мирза Салман уехал в Шираз к Мухаммеду и очень скоро нашел общий язык с его женой Хейр ан-Ниса-бегим, более известной по своему придворному титулу Махди Улья[110]. Махди Улья была дочерью мазендаранского[111] беклярбека Мир Абдулла-хана. После гибели отца от руки его двоюродного брата Мир Султан-Мурад-хана, Махди Улья нашла пристанище при дворе шаха Тахмаспа, где стала женой Мухаммеда-мирзы, – девушке, оставшейся без отца, не приходилось выбирать. Будучи женщиной властной и решительной, Махди Улья быстро подчинила себе слабовольного мужа, и, если уж говорить начистоту, то ей следовало носить меч, а ему – сидеть с прялкой. «Ее высочество, Махди Улья, вершила и устраивала все государственные дела, и ничего из важного не решалось без ее ведома и указания», – пишет Искендер Мунши.

Мирза Салман убедил Махди Улья в том, что медлить с переездом в Казвин не стоит, иначе Перихан-ханум накрепко заберет всю власть в свои руки, оставив своему брату и его жене только почести. Махди Улья, которой неожиданно улыбнулось счастье, не могла смирится с мыслью о том, что прыткая невестка может захватить то, что по праву принадлежит ей. С переездом торопили и те эмиры, которых Перихан-ханум не удостаивала своим расположением. Подстегиваемый женой, Мухаммед-мирза поспешил в Казвин, где 13 февраля 1578 года состоялась торжественная церемония принятия власти. Мухаммеду на тот момент шел сорок седьмой год, Махди Улья – двадцать девятый, а Перихан-ханум уже исполнилось тридцать. У читателей может сложиться впечатление, что Перихан-ханум была не замужем, поскольку до сих пор о ее муже не было сказано ни слова. Формально она считалась женой беклярбека Систана[112] Бади аз-Замана, приходившегося ей двоюродным братом, но на самом деле жила в Казвине, вдали от мужа, и вела свободный образ жизни, соблюдая при этом все положенные приличия.

С момента появления Мухаммеда в Казвине кызылбашские эмиры начали переходить к нему от Перихан-ханум. С одной стороны, эмиров отпугивала властность Перихан, которая в умении крепко держать всех в руках не уступала своему отцу, а с другой – подчинение женщине было не очень-то почетным делом, несмотря на то что свои повеления Перихан обычно передавала через Шамхал-султана. Нельзя исключить и того, что Махди Улья предприняла кое-какие меры еще до отъезда из Шираза. Так или иначе, но от Перихан-султан отвернулся даже ее леле Халил-хан Афшар, который заботился о ее безопасности.

Махди Улья не любила откладывать дела на будущее. Не прошло и недели со дня торжества, как не стало ни Перихан-ханум, ни ее дяди Шамхал-султана, ни младенца Шахшоджи-мирзы. Махди Улья получила от мужа должность векиля высочайшего дивана. «Было установлено так, чтобы ее печать стояла на обороте ферманов[113] и наме[114] падишаха над печатью визиря», – сообщает Искендер Мунши.

Желание Махди Улья сбылось – она получила вожделенную власть, устранив со своего пути всех, кто ей мешал, только эта власть была похожа на дерево с опавшими плодами, поскольку заканчивалась она уже за стенами Казвина. Выражая Мухаммеду должное почтение, его беклярбеки вели себя как самостоятельные правители, вспоминая о шахе лишь тогда, когда представлялась возможность или возникала необходимость зачерпнуть денег из казны. Принцип «деньги в обмен на лояльность» не работает в тех случаях, когда власть откровенно слаба. Раздавая эмирам золото, серебро и драгоценные камни, Махди Улья не смогла обеспечить их повиновение. Можно сказать, что единое государство распалось на уделы, каждый из которых жил своей жизнью. Все думали только о своих, личных, интересах и никого не заботили государственные, а рядом точил когти османский лев… «Известия о междоусобицах и беспорядочном расстройстве дел кызылбашей распространились повсюду, – пишет Искендер Мунши. – Правители соседних государств и враги, дожидавшиеся благоприятного момента для захвата Аджама[115], ударили и с востока, и с запада. Султан Мурад [III] обнаружил намерение захватить области Азербайджана и Ширвана, а вассальные правители окраинных земель, которые на протяжении многих лет держали голову в обруче подчинения, стали претендовать на самостоятельность и возжелали власти…».

Мурад III применил для облегчения своей экспансии тот же способ, который в свое время использовал шах Исмаил I, – приказал беклярбеку Вана[116] Хосрову-паше организовать восстание курдских племен в приграничных областях Сефевидского государства. Первый удар повстанцы, усиленные войском Хосрова-паши, нанесли по Хою[117], а затем захватили соседнюю Урмию[118]. Амир-хан Туркман, незадолго до того назначенный правителем Азербайджана, начал стягивать в Тебриз войска для усмирения курдов и изгнания османов. Собрав около пятнадцати тысяч воинов, он выступил в поход. Повстанцы укрылись в захваченных ими приграничных крепостях, основательно разорив все окрестные земли. Отсутствие продовольствия не позволило Амир-хану закрепиться и начать осаду крепостей – пришлось возвращаться обратно ни с чем.

Тем временем, снова с подстрекательства османов, вспыхнуло восстание в Ширване, где было много суннитов (преимущественно – тайных), желавших перейти под султанскую руку. Но отчасти восстание было спровоцировано недальновидной политикой Махди Улья. Разбазарив казну, она вспомнила о том, что в свое время шах Тахмасп на несколько лет освободил ширванцев от малуджихата[119] ввиду их крайне бедственного состояния. Решив, что настало время взимать старые долги, Махди Улья вознамерилась подбить одной стрелой двух птиц и приказала раздать курчиям, которые по десять лет не получали жалованья, хавале[120] на право взимания недоимок с жителей Ширвана. Ей бы вспомнить две мудрости, первая из которых предостерегает от взимания прощенных долгов, а вторая – от уплаты собственных долгов чужими руками, но она этого не сделала. В результате Ширван подвергся нашествию курчиев, которые, именем шаха, стали требовать с земледельцев деньги, но практически ничего не получили, поскольку «должники» продолжали бедствовать. Хорошенько рассердив ширванцев, курчии