Делегат - Евгений Астахов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Взмахом кнута, перерубаю дерево, оставляя ровный пенёк, а сам ствол шинкую на небольшие бруски. Топлива хватит на хороший костёр. Правда, древесина влажная, но в кольце до сих пор лежит сухое топливо. Вскоре огонь мерно трещит, и дым стелется вверх сквозь древесные кроны.
Возможно, по нему меня и находят. Первым показывается Тай, за ним не отстаёт и Гидеон. Они ничего не говорят. Просто садятся рядом. Вытащив из кольца бутылку виски, отхлёбываю и передаю дальше по цепочке.
Гидеон смотрит в огонь потерянным взглядом. Иногда амиш кажется мне вполне взрослым и матёрым мужчиной, а иногда, как сейчас, всё ещё подростком. Ему следовало бы беспокоиться о том, чтобы поступить в универ, и ответит ли на ухаживания какая-нибудь девчонка. Вместо этого, он должен драться за собственное выживание или окончить свой путь в желудке какой-нибудь твари.
— Как ты? — спрашиваю я, внимательно глядя на друга.
Тот натянуто улыбается и пожимает плечами.
— Живой. Но… порой мне мерещится, что я все ещё продолжаю падать в ту пропасть у водопада. А ещё вижу Нако и… — он сжимает кулаки. — Не могу перестать думать о ней.
— Понимаю, — с трудом киваю, шея словно задеревенела. — Мне тоже тяжело.
— Она была такой славной. А я даже не смог её защитить, — Гидеон запинается и сглатывает. — Нас держали вместе некоторое время. Я должен был найти способ…
— Не говори ерунды, — отрезает Тай. — Ты ни в чем не виноват.
— Он прав, — подтверждаю я. — Не вини себя. Мы должны помнить Нако и двигаться дальше. Ради неё.
— Верно, — вздыхает Мэтт. — Просто это невероятно тяжело. Двигаться вперёд невыносимо, даже стоять невозможно. Хочется закрыть глаза и раствориться в пустоте.
— Знаю, — киваю и медленно отхлёбываю из вернувшейся ко мне бутылки. — В какой-то умной книжке была фраза, запавшая мне в память. «Какой самый важный шаг может сделать человек? Следующий. Всегда следующий».
Пиромант поднимает взгляд от земли и кивает чуть более уверенно.
Мы молчим.
— Все закончилось, — внезапно произносит Тай, глядя в тлеющие угли.
Я его понимаю. Такое же осознание пришло ко мне позавчера, пока сидел в онсэне. С самого момента похищения наших друзей, мы отчаянно рвались вперёд, пытаясь спасти их. Пытались остановить непоправимое. И вот, всё закончилось.
— Да, мы отомстили, — говорю я, подкидывая в костёр свежее полено. — Надеюсь, Нако была бы довольна.
— Определённо. Она любила хорошую драку, — улыбается уголками губ Николай. — Помнишь, как Нако бесилась, когда мы полезли в деревню Мэтта?
Встрепенувшись, амиш протягивает руку к бутылке. Передаю ёмкость и усмехаюсь:
— Хах, чёрт, она вела себя, как маленький сердитый шмель.
После долгой паузы добавляю:
— Мне будет её не хватать.
Тай медленно чертит заснеженную землю концом ножен и отвечает:
— Мне тоже, но ты правильно сказал. Пока мы её помним, она остаётся с нами.
— Да…
Я задумчиво наблюдаю, как пламя пожирает полено.
— Будем идти, шаг за шагом, как бы ни было трудно.
— Да, — кивает Тай.
— И вместе преодолеем любые испытания.
— А пожрать ни у кого нет? — робко спрашивает Мэтт.
Первым начинает ржать Николай.
А потом и я.
* * *
Возвращаясь в город, я замечаю Хва-ён, отрабатывающую приёмы на тренировочной площадке. Кореянка, как машина, лупит борцовский манекен. Удары глухие, мощные оставляют в нём глубочайшие вмятины.
Лицо у неё отрешённое, взгляд рассеянный. Свет горит, но дома никого нет.
Решаю перекинуться с ней парой слов. Не только одному мне сейчас тяжело. Девушка вообще перебралась на другой край свете, где никого не знает. Приблизившись, окликаю её и спрашиваю:
— Хва-ён, как ты? Что-нибудь произошло во время операции?
— Глава, — она отвечает глубоким кивком. — Было нелегко — враг оказался силён, но мы справились.
— Я видел, как ловко ты прикрывала ребят. За несколько недель такому нельзя научиться.
— Боевые искусства — моя вторая натура, — отзывается девушка со смущённой улыбкой.
— Вот как? Расскажи о себе.
— Я родилась в маленькой деревушке, — начинает она. — Моя семья веками изучала тхэккён. Я выросла среди этих традиций.
— Значит, драться — в твоей крови.
— Именно так. Отец говорил, что многие члены нашей семьи в древности стали Хваранами.
— Это же название твоего класса. А что это значит?
— Верно. Это элитные боевые отряды в древней Корее. Туда набирали детей из семей аристократов, но отличившиеся простолюдины также могли попасть в эту группу. Их долго готовили, обучая, как боевым искусствам, так и религии, поэзии, а также политике.
— Прямо не люди, а швейцарский нож.
Хва-ён скупо улыбается.
— В любом случае, твои навыки нам очень пригодились, — говорю я. — Мы ценим таких бойцов.
Её улыбка становится шире.
* * *
Я уже подхожу к командному центру, когда тишину разрывают пронзительные звуки. Кажется, что запертый в комнате человек методично терзает скрипучую дверь, отчаянно пытаясь вырваться на свободу.
Это что… музыка?
Инструмент верещит подобно раненому кабану, которому наступили на хвост. Ещё пара тактов — и становится ясно, что беднягу не просто придавили, а используют в качестве трамплина для прыжков.
На секунду наступает тишина, но вот музыкант берёт высокие ноты. Скрежет ржавых автобусных тормозов по сравнению с этим — комплимент.
Проходящие по улицам люди с мучительными гримасами зажимают уши. Какой-то ребёнок начинает плакать. Вдалеке воет собака.
Это нужно срочно остановить, и я поспешно направляюсь в сторону здания, с крыши которого доносится это психологическое оружие. Уже через минуту обнаруживаю ирландца Кухулина, издевающегося над волынкой. Надутые щёки, покрасневшее лицо с веснушками. Человек не развлекается, а по-настоящему выкладывается.
— Лиам, — приветствую его я.
Тот прерывается. Слава богам! И отвечает:
— А, Егерь… Мои соболезнования.
— Спасибо. Что скажешь по атаке на базу Драконов? Всё нормально прошло на вашей стороне?
— В целом успешно, хоть и пришлось повозиться. Защищал ребят, как мог, но… я едва не облажался, когда Эрис ранили. Сорвался, как тогда…
Он колеблется.
Я не дёргаю его, позволяя самому принять решение.
— Понимаешь, был один случай… в детстве. У меня всегда были проблемы с гневом, а тот соседский мальчишка…
— Что произошло? — аккуратно спрашиваю я.
— Он оскорбил мою мать, — ирландец сжимает пудовые кулаки. — Глаза заволокло пеленой. Я кинулся на него и начал бить башкой о скамейку. Едва не проломил её. Обязательно проломил бы, но мама прибежала и остановила меня.
Он вздыхает, вырываясь из воспоминаний.
— С тех пор я стараюсь держать себя в руках. Но
