Невидимки - Чак Паланик

Мы ужинаем в темноте. Дважды я ударяю рукой по стакану с водой, потому что не вижу его. Я сыплю соль себе на колени. Каждый раз, когда я начинаю что-нибудь говорить, предки на меня шикают.

Мама то и дело шепчет:

- Вы слышали? По-моему, на улице кто-то есть.

Я шепотом спрашиваю, помнят ли родители, какой завтра день. Не потому, что хочу заполучить торт со свечами и подарок, мне просто интересно, не забыли ли они о моем дне рождения. Я жду ответа в странном напряжении.

- Что завтра за день? Конечно, мы помним, - произносит папа. - Именно поэтому так сильно нервничаем.

К разговору подключается мама:

- Мы собирались побеседовать с тобой о завтрашнем дне, - говорит она. - Для нас не секрет, что ты до сих пор очень страдаешь из-за брата, поэтому тебе наверняка захочется принять участие в нашей демонстрации.

Перенесемся в тот момент, когда на горизонте передо мной замаячило новое жестокое разочарование.

Перенесемся на несколько лет назад, в тот день, когда я присутствовала при свершении великого возмездия.

Наш папа орал:

- Мы не знаем, что за заразу ты приносишь в этот дом, мистер, но были бы счастливы, если бы сегодня ночью ты спал где-нибудь в другом месте!

Они называли это любовью.

Сидя за этим же самым столом, мама сказала тогда Шейну:

- Сегодня звонили из офиса доктора Питерсона. - Она повернулась ко мне. - Было бы лучше, юная мисс, если бы ты удалилась в свою комнату и что-нибудь почитала.

Я могла бы удалиться хоть на луну, но и оттуда слышала бы их крики.

Шейн и родители сидели в гостиной, а я стояла в своей комнате у самой двери. Моя одежда, большая часть одежды, в которой я ходила в школу, висела во дворе на бельевой веревке.

Я слышала, как папа прокричал:

- Нам известно, мистер, что у тебя вовсе не стрептококковое воспаление горла. Мы хотим знать, где ты ошиваешься и чем занимаешься.

- Если бы речь шла о наркотиках, мы смогли бы справиться с твоими проблемами, - заявила мама.

Шейн сидел молча. На его лице краснели уродливые шрамы.

- Если бы твоя беда заключалась в том, что от тебя забеременела девочка-подросток, мы тоже нашли бы выход из положения, - продолжила мама.

Шейн ничего не ответил.

- Доктор Питерсон сообщил, что существует практически один способ заполучения того заболевания, которым страдаешь ты, - выпалила мама. - Но я ответила: нет! Такого не может быть! Наш Шейн на подобное не способен!

Папа сказал:

- Мы позвонили твоему тренеру, мистеру Ладлоу. По его словам, ты махнул на баскетбол рукой два месяца назад.

- Завтра тебе следует пойти в окружной департамент здравоохранения, - сказала мама.

- Сегодня! - прогремел отец. - Я не желаю терпеть его в своем доме!

Эти слова принадлежали нашему отцу.

И вот те же самые люди разыгрывают из себя добропорядочных, сердечных, добрых и любящих, те же самые люди посвящают всю свою жизнь рискованной и самоотверженной борьбе за права мертвого сына. Это те же самые люди, крики которых я слышала через дверь в своей комнате.

- Мы не знаем, что за заразу ты приносишь в этот дом, мистер, но были бы счастливы, если бы сегодня ночью ты спал где-нибудь в другом месте!

Я помню, что хотела сходить за одеждой, погладить ее и разложить по местам.

Покажи мне смысл самообладания.

Вспышка.

Я помню, что услышала, как открылась и закрылась парадная дверь. Вполне тихо, без ненужного шума. В моей комнате горел свет, поэтому, выглянув в окно, я увидела в стекле лишь собственное отражение. Я выключила лампу и вновь подошла к окну. Прямо перед ним на улице стоял Шейн. Он смотрел на меня. Его изувеченное, обезображенное взрывом лицо напоминало физиономию монстра из фильма ужасов.

Покажи мне страх.

Вспышка.

Никогда раньше я не видела своего брата курящим, но в тот момент он достал сигарету, взял ее в рот, поджег и постучал в окно.

И попросил:

- Эй, открой мне дверь. Покажи мне отказ.

Он сказал:

- Эй, здесь холодно. Покажи мне игнорирование.

Я включила лампу, и в окне опять появилось лишь мое отражение. Я задернула шторы. Шейна я никогда больше не видела.

А сегодня, когда в родительском доме не горит свет, когда окна занавешены, а парадная дверь заперта на засов, я сижу с ними на кухне и спрашиваю:

- О какой демонстрации вы ведете речь? Мама отвечает:

- О демонстрации "Гордость геев". Папа говорит:

- Мы идем с группой представителей "ПиФлэга". Они хотят, чтобы я тоже завтра маршировала. Они

хотят, чтобы я сидела вместе с ними в темноте и прикидывалась, будто уверена, что нам необходимо прятаться от внешнего мира. От ненавистного незнакомца, который замыслил напасть на нас посреди ночи. От неизвестного фатального сексуального недуга. Они хотят верить, что страшатся некоего фанатичного неприятеля гомосексуалистов. Им не кажется, что их совесть нечиста. В них живет убеждение, что я должна чувствовать себя так, словно обязана искупить перед ними свою вину.

Но ведь я не выбрасывала в мусорное ведро баллончик с лаком для волос. Я виновата лишь в том, что включила тогда в своей комнате свет.

Через некоторое время после этого где-то вдали послышались сирены пожарных машин. Я повернула голову и увидела оранжевые отсветы на занавесках. Я встала с кровати и подошла к окну. Мои одежды на бельевой веревке на улице были объяты пламенем. Мои чистые, высохшие, пропахнувшие свежим воздухом одежды. Платья, и джемперы, и брюки, и блузки - все, что я любила, пылало и разваливалось на куски. Через несколько секунд ничего не стало.

Вспышка.

Перенесемся на несколько лет вперед. Я повзрослела и уезжаю из родительского дома.

Покажи мне новое начало.

Перенесемся в ту ночь, когда кто-то звонит с телефона-автомата и спрашивает, являются ли мои предки родителями Шейна Макфарленда. Предки отвечают, возможно. Тогда им сообщают, что Шейн мертв.

Какой- то другой голос говорит звонящему: расскажи им и все остальное.

Третий голос произносит: передай им, что мисс Шейн их не переваривала, что ее последними словами были слова: пусть знают, что история еще не закончена.

Кто- то разражается смехом.

Перенесемся к нам, сидящим в темноте на кухне, поглощающим блюдо из поваренной книги "ПиФлэга".

Папа говорит:

- Ну так что, детка, ты хочешь принять участие в завтрашней демонстрации?

Мама добавляет:

- Это чрезвычайно важно для защиты прав гомосексуалистов.

Покажи мне мужество.

Вспышка.

Покажи мне терпимость.

Вспышка.

Покажи мне мудрость.

Вспышка.

Перенесемся к действительности.

Я отвечаю:

- Нет.

Глава пятнадцатая

Перенесемся в огромный тихий дом Эви.

Час ночи. Манус прекращает вопить, и я могу спокойно обмозговать ситуацию.

Эви в Канкуне. Наверное, ждет, что ей позвонит полиция и сообщит о подозрении монстра без челюсти, оставшегося караулить ее дом, в убийстве Мануса Келли, ее тайного любовника, ворвавшегося в этот дом посреди ночи с шестнадцатидюймовым ножом.

Наверняка Эви сейчас не спит. Сидит в номере какого-нибудь мексиканского отеля и пытается вспомнить, какова разница во времени между Канкуном, куда она уехала на съемки, и забытым Богом местом, где стоит ее дом. В котором осталась я и, возможно, уже лежу мертвая.

Скажу прямо: смышленой Эви не назовешь. В сезон максимального товарооборота никому и в голову не придет проводить в Канкуне съемки. Особенно приглашать на них ширококостных девушек-ковбоев, подобных Эви Коттрелл.

Если бы я умерла, для Эви открылся бы ряд заманчивых возможностей.

Я - невидимый никто, сидящий на белом диване, обитом тканью парчового типа напротив другого такого

же дивана. Передо мной кофейный столик, похожий на глыбу малахита.

Эви спала с моим женихом, поэтому теперь я готова сделать с ней что угодно.

После просмотра фильма, в котором один из героев неожиданно становится невидимым - в результате ядерного излучения или какого-нибудь научного эксперимента, - непременно задаешься вопросом: а что сделал бы я, если бы превратился в невидимку?…

Я, например, любила представлять, что со мной случается нечто подобное. Невидимая, я тут же отправилась бы в мужскую раздевалку в "Голдз джим" или лучше в раздевалку "Окленд Рейдерз". Окинула бы этих красавцев оценивающим взглядом. А еще сходила бы в "У Тиф-фани", выбрала бы себе пару бриллиантовых диадем или что-нибудь в этом роде.

Манус не смог зарезать меня сегодня. Потерял дар речи, когда я появилась на лестнице. Подумал, что я - это Эви, что она всадила в меня пулю, когда я спала в ее кровати.

Если бы папа пришел на мои похороны, то обязательно стал бы всем рассказывать, что я мечтала вернуться в колледж и получить-таки диплом персонального тренера по фитнесу. А потом непременно пошла бы учиться на врача.