Замри, умри, воскресни! - Рэй Дуглас Брэдбери

Вдоль стены на скамье сидело еще полдюжины жаждущих очищения местных жителей, вернувшихся кто с гор, кто из пустыни.

— Присаживайтесь, — поднял глаза один из парикмахеров.

— Присяду, не сомневайся, — бросил мистер Джеймс Мэлоун, наводя дуло пистолета на ближайшее к дверям кресло. — Выметайся, любезный, а то прошью тебя вместе с обивкой.

В глазах посетителя, над пенной маской, вспыхнуло удивление, которое сменилось гневом, а потом предчувствием беды. Помедлив, он не без труда выбрался из кресла, вытер простыней намыленный подбородок, швырнул простыню на пол и примостился на самом краешке скамьи.

Джеймс Мэлоун фыркнул, хохотнул, плюхнулся в черное кожаное кресло и поднял пистолеты.

— Я ждать не буду, — заявил он всем и никому. Его взгляд скользнул над головами и зацепил потолок. — Кто умеет жить, тот никогда не ждет. Так и знайте!

Посетители уставились в пол. Парикмахер, прочистив горло, набросил на Джеймса Мэлоуна свежую простыню. Под ней торчали пистолеты, как пара белых островерхих шатров. Для острастки Мэлоун постучал рукоятью о рукоять и вернул пистолеты в прежнее положение.

— Работай, — приказал он парикмахеру, не глядя в его сторону. — Сперва побриться, а то вся морда чешется, потом постричься. А вы, охламоны, справа налево, готовьтесь байки травить. Да чтоб не занудно было. Веселите меня, пока цирюльник тут хлопочет. Давненько меня никто не веселил. Вот ты, крайний, начинай.

Горожанин, выдернутый из уютного кресла, мало-помалу опомнился, вытаращил глаза и с трудом заговорил, как после удара в челюсть.

— Знавал я одного типа… — выдавил он, бледнея. — Так вот, стало быть…

Не обращая на него внимания, Джеймс Мэлоун обратился к парикмахеру.

— Эй, ты, бритье обеспечь по высшему разряду. Кожа у меня нежная, и сам я парень видный, если щетину сбрить, — просто долго по горам таскался, а золотишка так и не намыл, потому сегодня и не в духе. Заруби себе на носу: порежешь — убью. Выступит на физиономии хоть капелька крови — всажу в тебя пулю. Усек?

Брадобрей молча кивнул. В парикмахерской стало тихо. Никто не смеялся и не травил байки.

— Чтобы ни кровинки, ни царапины, понял? — повторил Джеймс Мэлоун. — А то спать тебе на полу вечным сном.

— Я семейный человек, — произнес парикмахер.

— Да хоть мормон с шестью женами и выводком мелюзги. Одна царапина — и тебе конец.

— Детишек у меня двое, — сказал парикмахер. — Дочка и сын.

— А мне плевать, — оборвал Мэлоун, устроившись поудобнее и закрыв глаза. — Поехали.

Парикмахер подготовил горячие салфетки и принялся накладывать их на лицо Джеймсу Мэлоуну; тот ругался и вскрикивал, размахивая пистолетами под простыней. Когда горячие салфетки были сняты, а щетину стала покрывать горячая пена, Джеймс Мэлоун все еще продолжал сыпать проклятьями и угрозами, а побледневшие посетители, которых он держал на мушке, боялись шевельнуться. Трое других парикмахеров стояли как истуканы за спинками кресел; несмотря на летнюю жару, в помещении стало холодно.

— Почему ничего не слышу? — рявкнул Джеймс Мэлоун. — Не можете травить байки — будете петь. А ну, заводи «Клементину» в четыре глотки! Кому сказано? Повторять не стану.

Парикмахер трясущейся рукой правил бритву.

— Мистер Мэлоун, — осмелился он обратиться к клиенту.

— Заткнись и работай. — Мэлоун запрокинул голову и скривился.

Парикмахер еще немного поводил бритвой по ремню и окинул взглядом присутствующих. Потом кашлянул и спросил:

— Все слышали, что говорил мистер Мэлоун?

Мужчины молча закивали.

— Слышали, как он грозился меня пристрелить, — продолжал парикмахер, — если только у него выступит хоть капля крови?

Они опять кивнули.

— Вы готовы, если потребуется, подтвердить это в суде?

— Прикуси язык, — процедил мистер Джеймс Мэлоун.

— Вопросов больше нет. — Парикмахер отпустил кожаный ремень, который со стуком ударился о спинку кресла.

Тогда он поднял бритву к свету; металл сверкнул холодным блеском.

Одна рука брадобрея удерживала откинутую назад голову мистера Джеймса Мэлоуна, а другая приставила бритву к заросшему щетиной горлу.

— Что ж, начнем отсюда, — сказал парикмахер, — вот так!

Ба-бах! Ты убит!

(перевод Е. Петровой)

 Джонни Куайр резвился, как молодой барашек, играя в войну на зеленых холмах Италии. Он прыгал через пулеметную очередь, будто через живую изгородь у себя дома, в Айове. Шарахался в сторону и уворачивался, как случайный прохожий в транспортном потоке войны. Что самое удивительное, он веселился и скакал без устали — кенгуру в солдатской форме, да и только.

Град пуль, шрапнели и минометных снарядов был для него что свист ветра. Ненастоящий, что ли?

Передвигаясь длинными скачками в направлении Сан-Витторе, он замирал на месте, вскидывал винтовку, нажимал на курок, кричал: «Ба-бах! Готов!» — и смотрел, как падает немецкий солдат, а на лацкане у него расцветает красная орхидея. Не мешкая Джонни мчался дальше, чтобы не попасть под ответный огонь.

Его нагонял артиллерийский снаряд. Джонни увернулся с криком: «Мимо!»

И вправду. Мимо, как всегда.

Рядовой Смит держался сзади. Только вот перемещался он на тощем животе, пряча мокрое от пота лицо под шаманской маской из итальянской грязи. Смит полз по-пластунски, потом делал короткую перебежку, падал, снова вскакивал и ни разу не подпустил к себе вражескую пулю. Время от времени он истошно вопил в спину Джонни:

— Ложись, болван! Тебе же кишки выпустят!

Но Джонни плясал под металлическое пение летящих пуль, словно это были порхающие в воздухе диковинно-яркие колибри. Пока Смит извивался земляным червяком, отвоевывая километр за километром, Джонни с гиканьем совершал прыжки на врага. Высокий, аж до неба, страшный, как базука! При виде кульбитов, которые выделывал этот парень, Смита прошибал холодный пот.

Немцы с криками разбегались от Джонни. Когда они замечали, как его руки-ноги дергаются в пляске святого Витта, а пули в это время пролетают у него под мочками ушей, между коленями, сквозь растопыренные пальцы, их боевой дух улетучивался. Они драпали во все лопатки!

От души хохоча, Джонни Куайр опустился на землю, вытащил плитку шоколада из сухого пайка и впился в нее зубами; тут подполз еле живой от усталости Смит. Джонни бегло оглядел скрюченную фигуру с оттопыренным задом и осведомился:

— Смит?

Неузнаваемый зад перевернулся; вверх смотрела узнаваемая худая физиономия.

— Угу.

Стрельба в этом секторе прекратилась. Они были одни, вне опасности. Смит вытер грязь с подбородка.

— Честно скажу: я, глядя на тебя, чуть не обделался. Скачешь, как козел под дождем. А дождь-то — будь здоров.

— Я всегда увернусь, — сказал Джонни с набитым ртом.

У него были крупные, правильные черты лица, мальчишеские невинно-изумленные голубые глаза и маленький рот с розовыми детскими губами. Коротко стриженные волосы топорщились светлой щеточкой. Увлекшись поглощением лакомства, Джонни успел забыть про войну.

— Я же уворачиваюсь, — снова пояснил он.

Смит тысячу раз слышал эту отговорку. На редкость простодушное объяснение. А на самом деле тут не обошлось без десницы Божьей, считал Смит. Похоже, Джонни окропили святой водой. Пуля его не брала. Ну, да. Именно так. Смит задумчиво хмыкнул.

— А ну как не увернешься, Джонни?

Джонни ответил:

— Тогда прикинусь мертвым.

— Ты… — воскликнул Смит, от удивления вытаращив глаза. Ты прикинешься мертвым. Ну-ну. — Он медленно выдохнул. — Ага. Ясно. Порядок.

Джонни выбросил обертку от шоколада.

— Я и сам думал. Кажись, пора мне прикинуться мертвым, как ты считаешь? Все так и сделали, кроме меня. По справедливости, теперь мой черед. Думаю, прямо сегодня.

У Смита затряслись руки. Кусок не лез в горло.

— Вон как заговорил. Что на тебя нашло?

— Устал, — попросту сказал Джонни.

— Надо тебе прикорнуть. Ты ведь спишь, как байбак. Вздремни. Джонни насупился, обдумывая это предложение. А потом свернулся на траве в позе жареной креветки.

— Ладно, рядовой Смит. Как скажешь.

Смит сверился с часами.

— У тебя двадцать минут. Давай, всхрапни. Покажется капитан — я тебя толкну. А то еще застукает, как ты дрыхнешь.

Но Джонни уже погрузился в сладкие сны. Смит разглядывал его с удивлением и завистью. Господи, ну и парень. Спит посреди ада. Смиту оставалось его караулить. Не ровен час, какой-нибудь отбившийся от своих немец прикончит Джонни, когда тот не сможет увернуться. Вот ведь чудик, такого еще сыскать…

К ним, отдуваясь, грузно бежал какой-то солдат.

— Здорово, Смит!

Смит его узнал, но не проявил особой радости: