Работа над ошибками - Ульяна Гринь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Что, у бабушки опять свечи барахлят? – зевнул он и чмокнул Олю в щёку. – Надо загнать ко мне в гараж, переберу мотор, подлечу старушку. Это я не про бабушку, а про машину, если что. А кофе мне дадут в этом доме?
Егор забрался к папе на руки, и я залюбовалась моими родными. Как же всё здорово получилось! Третий шанс я не упустила. А Коля… Ну бог с ним, где бы он ни был.
Телефон снова зазвонил – мелодией Рахманинова. Не глядя на имя абонента, я приняла звонок:
- Алло?
И чуть не упала на месте, услышав голос:
- Алька, вы ещё дома?
Коля…
- Дома, - промямлила. Он воскликнул:
- Отлично! Слушай, край нужна помощь! Уборщица заболела, а девчонки зашиваются, я сам за грузчика! Аль, помоешь зал, пожалуйста?
- Помою, - машинально согласилась я. – А ты где?
- В магазине, - удивился Коля. – Алька, ты что, спишь?
- Нет, я уже не сплю.
От этого короткого и своеобразно-нежного «Алька» душа наполнилась радостными пузырьками, будто шампанское вспенилось. Мой муж, мой любимый, мой мужчина! Да, он в магазине. У него этих магазинов целая сеть по всей Ленобласти, он не директор, не управляющий, он владелец! А зал я помою, мне не трудно, я и раньше ему помогала частенько…
Господи, как же я его люблю! Как люблю! Бегу, лечу на крыльях! Ведь не виделись целые сутки, которые я провела у Оли. Она живёт теперь с мужем и сыном на нашей старой квартире, а мы живём за городом.
В Лисьем Носу…
Надо забежать к бабе Маре, сказать ей спасибо!
- Олюшка, - я заглянула на кухню, где дети пили кофе, а Егорка лопал завтрак, - дождитесь бабушку и езжайте, не ждите меня. Я к папе в магазин, а оттуда сразу домой вместе с ним.
- Мама! Ты нарочно, да? – фыркнула Оля. – Это чтобы не припахали салаты готовить, да?
Я чмокнула внука в макушку и показала дочке язык:
- Да, я спасена. Увидимся дома, целую. Саша, веди машину осторожно!
- Есть, шеф! – отсалютовал шутливо зять. – Будет сделано, шеф!
В коридоре меня ждал сюрприз. Оказывается, я одевалась теперь, как двадцатилетняя девчонка! Полушубок, шапка-бини и короткие ботильоны на высоком каблуке, отороченные мехом ждали меня на вешалке. И сумочка – запредельно дорогая для той, прошлой Алевтины, но вполне приемлемая для меня теперешней, купленная в Париже. С усмешкой я оделась, думая о том, заслужила ли такое? Наверное, да. Как заслужила и любовь дочери, зятя, внука, мужа…
Стала ли я лауреатом премии Чайковского? Народной или заслуженной артисткой вряд ли. Даже рассмеялась при этой мысли. Где заслуженные, а где я?
Ноги сами понесли меня на два этажа выше, к соседке. Давно ли я поднималась туда, чтобы помыть полы за сто рублей? Ох, вроде и всего три дня назад, а вроде и прошла целая вечность. Запуталась, как считать. За три дня я прожила несколько жизней, хотя исправляла всего одну. Баба Мара будет рада за меня, угостит Киевским тортиком…
Позвонила в дверь, прислушалась. Быстрые шаги, щелчок замка. Передо мной стояла незнакомая пожилая женщина, и её голову почему-то обвязывал сложенный в полоску чёрный платок. Сердце ёкнуло, но я не поверила сразу, сказала:
- Добрый день, я к Марине Петровне.
- Тётя скончалась ночью, - ответила женщина обыденным тоном.
Скончалась? Как так? Баба Мара умерла?
В груди заныло что-то, и я прижала ладонь к этому месту, жалобно спросила:
- Как же так?
- Так ведь девяносто ей уж было, - женщина покачала головой. – Умерла тихо, во сне, улыбалась даже. А вы из соцслужбы?
- Нет, я соседка, - потрясённая, я нахмурилась, пытаясь сообразить. Вот ведь, а я хотела обрадовать старушку… А что теперь делать с браслетиком?
Он ещё обнимал моё запястье – скромный, незаметный, потрёпанный. Как будто прожил со мной все жизни, был свидетелем радостей и горестей, отчаянных поступков и безграничной любви. Я стащила его с руки, протянула женщине:
- Вот, это она мне дала поносить, сказала – фамильное.
- Дала, так оставьте себе. Тёте он точно не понадобится.
- Простите, - пробормотала я. – Соболезную.
И сбежала вниз по лестнице.
На улице было морозно. Падал лёгкий пушистый снег, ветки деревьев были облеплены им и тяжело склонялись под весом. Вроде бы всё белое, всё чистое, а на душе лежит тяжесть. Будто какое-то дело осталось незаконченным. От этой мысли мне стало не по себе, и я решила в новом году заказать по бабе Маре панихиду. Может быть, тогда успокоюсь.
В магазине за углом, как и каждый раз тридцать первого декабря, кипела жизнь. Коля не обманул – аншлаг был полнейший. Продавщицы едва успевали обслужить покупателей, а те всё шли и шли, меся снежную грязь на светлой плитке пола. Тани уже не было в окошке, и мне стало немного грустно. Красавица Таня выскочила замуж в девяносто четвёртом и уехала в Америку с мужем. А потом, в две тысячи первом, погибла при взрыве башен-близнецов.
Отогнав от себя призрак продавщицы, я поздоровалась с Машей, с Кристиной и с Анатольевной, прошла за прилавок, углубилась в коридор. Унылую зелёную краску стен давно сменили на нейтральную серую, линолеум пола покрыл свежий кафель. В кабинете завхоза вместо громадной тётки обреталась энергичная худенькая Вика, и сейчас она ругалась с кем-то по телефону, только махнула мне рукой в сторону склада. Там я нашла Колю, и поругаться захотелось уже мне.
- Хоть бы халат надел, ей-богу! – проворчала, глядя, как он разгружает ящики с шампанским в дорогом костюме и при галстуке.
Коля остановился, улыбнулся, и время словно остановилось. Он был таким близким и знакомым, но мне не верилось, что он мой, что он рядом, что он настоящий. Поэтому я приблизилась к мужу, потянулась к нему, получила одуряющий поцелуй – как будто не прошло этих тридцати лет… Как будто мы всё ещё были подростками.
- Некогда мне за халатами бегать, - фыркнул Коля. – Помогай, Алька, только травм и не хватало в зале пол Новый год.
- Да уж помогу как-нибудь, - ответила, постепенно приходя в себя. Тридцать первое, сегодня тридцать первое. Не тридцатое, в которое я
