Сердце мира - Ханс Бальтазар

И все, что было вчера, становится как бы сном, который трудно припомнить, а весь старый мир, как картина, заключен в раме, висящей на стене нового жилища.

Еще совсем недавно ты, захлебываясь от слез, стоял на коленях у пустого гроба. Тебе было попросту ясно: Господь мертв, и та сладостная жизнь, что соединяла Его и тебя, мертва. То, во что пристально упирается твой взгляд — это пустота пещеры. Холодом и ужасом веет из твоей души, и они влекут тебя туда, где Умерший обрел свой покой, где ты омыл Его благовониями и укутал саваном твоего благоговения — того благоговения, которому уже нечего больше ждать. Тебе хочется продолжить твое служение у Его Гроба, ты не отказываешься от молитвы, не отказываешься от пустых обрядов в церквях — от этого безнадежного служения твоей мертвой любви. О, нет! что значит теперь Воскресение? Кому это известно среди тех, которые сами не воскресли? Что значит теперь вера? Она запечатана вместе с Гробом. Что значит теперь надежда? Свинцовой тяжести помысел без сил и желаний. А любовь? Ну, возможно, всего лишь сожаление, опустошенная скорбь безутешной ненужности, усталость, которая уже не может скорбеть. Итак, взгляд твой направлен в пустоту. Ибо Гроб на самом деле пуст, пуст ты сам и потому уже очищен, и лишь то, что ты в остолбенении, мешает тебе обернуться и взглянуть назад. Ты глядишь перед собою, хотя за спиной у тебя стоит твоя жизнь! Она зовет тебя, ты оборачиваешься к ней и не узнаешь ее, ибо отвыкшие от света глаза не способны уже ничего распознавать. И вот, внезапно раздается слово, и это слово — твое имя. Твое собственное, дорогое тебе имя, звучащее из уст любви, твое бытие, воплощение тебя самого, ты сам — сошедший из тех уст, которые только что считались устами Умершего. О слово, о имя, о собственное имя мое! Слово, обращенное ко мне, слово, прошептанное с улыбкой и столь много обещающее, светоносный поток, вера, надежда, любовь! Одним ударом молнии я превращен в новое существо, я есмь, я могу вернуться к себе самому, чтобы в этот же ликующий миг склониться ниц перед самой Жизнью.

«Я — Воскресение и Жизнь!» Тот, кто верует в Меня, тот, кого Я касаюсь, кто слышит свое имя из уст Моих, тот жив и воскрес из мертвых. И сегодня — день твоего рождения, самый новый и самый юный день из всех дней твоих, и дня более юного у тебя более не будет, ибо сегодня по имени тебя окликнула сама Вечная Жизнь.

Теперь я знаю, кто я, теперь я могу быть собой, ибо моя Любовь любит меня и доверяет мне. Это «Ныне», в котором сошлись воедино наши имена, есть день моего рождения в вечности, и никакое время не сможет это «Ныне» стереть: здесь поставлена исходная точка. Здесь миг Творения и начало начал. Пустая форма заливается колокольным металлом, а ветхий покров, окружавший меня снаружи и хранивший мою пустоту, распадается на части. Отныне я буду звонить и, вознесенный в высь колоколен, буду нести благую весть. «Иди и возвести братьям своим!» Я уже вижу, как нетерпеливо бьются твои крылья, лети, Мой голубь! Лети, Мой пасхальный вестник, возвести братьям своим! Ибо в этом — Воскресение и Жизнь: нести благую весть, поддерживать ее огонь. Быть пригодным для рук Моих — пригодным для возведения Царства Моего в сердцах человеческих, чтобы Сердце Мое продолжало биться в этих сердцах. И если они, эти сердца, не поверят тебе, то это будет, как в тот раз, когда не поверил ты. Однако ты просвещен светом Жизни, из твоих глубин сияет убежденность Жизни; ты сможешь обратить ко Мне окаменевшие чувства этих сердец.

Иди и неси весть Мою! И когда эта убежденность вырывается наружу, начинает веять Дух Господень. Он сверкает повсюду, как гроза с ясного неба, он сверкает перед впавшими в уныние и в единый миг возносит эти души ввысь, вливая в них Свое раскаленное пламя. И когда они, опьяненные этим счастьем, пытаются объять Его взглядом и ощупать Его руками, Он, удаляясь от них, указывает им на их подлинный путь: «Иди и неси весть Мою!» И начинает кружить их в вихре, от которого перехватывает дыхание. И в конце концов однажды вечером они собираются, охваченные пламенем, в их трапезной, и, исполненные Его любви, делятся друг с другом своими повествованиями, и вот, когда их

речи еще не закончены — взгляни! — Он стал среди них и сказал им: «Покой да пребудет с вами!»

Покой, которого не знает мир, и которого он не может дать. Покой, который превосходит все мысли и чувства, тот покой, что столь стремительно заливает собою и верх, и низ, что сердца их могли бы разорваться от перенапряжения, если бы он не был покоем. О огнь из безмолвия, о буря из тишины! Так прост этот Божий Рай, что может стать трапезой, на которой подают пчелиные соты и запеченную рыбу. Этот Рай может быть столь земным, что может обернуться рыбной ловлей поутру на Генисаретском озере, когда плещут волны, первый солнечный луч пробивается сквозь туман, а на берегу стоит человек и зовет, и подает знак, чтобы сети бросили справа, и был полный улов. Пока сохнут камни, на побережье уже накрывают на стол; и поскольку никому не приходит в голову задаваться вопросом, кто этот чужестранец, безмолвие нарушается лишь плеском волн. Покой, что не требует вопросов: это Господь. Все просто настолько, как будто бы никогда не было ничего иного. Как обычно, Учитель благословляет хлеб, и всем хватает хлеба после того, как его преломили. Как будто бы не было ни Креста, ни мрака, ни смерти. Покой да пребудет с вами. Как будто бы никогда предательство, ложь и бегство не отягчали их сердец. Покой да пребудет с вами, не тот покой, что дает мир, но тот, что Я даю вам. Да не смущается и не стыдится сердце ваше. Ибо вот, взгляните: Я победил мир.

И ты, Симон Петр, сын Ионин: любишь ли ты Меня? Любишь ли ты Меня, душа, что трижды отреклась от Меня? Разве не любил ты Меня всегда, разве не было это любовью, когда ты следовал за Мною, в то время, как другие разбежались по безопасным углам, разве не было это любовью, когда, замерзая, ты стоял у ночного костра, почти лишившись чувств, в смятении и оцепенении? Ты пытался согреться, но какое тепло могло добраться до твоей окоченевшей души, которая отреклась, не ведая, что с ней происходит? Не ведала, потому что вы все должны были оставить Меня, чтобы Я смог один проделать Свой путь, тот путь, по которому может пройти лишь Одинокий. Отреклась, чтобы горькие рыдания под крик петуха полностью сделали твою душу Моею. Все это теперь вдали и вряд ли видимо — новая страница открывается сегодня. Не только смерть побеждена мною, и не только грех, — не в меньшей мере побеждено приносимое ими бесчестие, красная краска стыда, горькие дрожжи твоей вины, раскаяние и твоя тяжкая совесть: взгляни — все это исчезло без следа, быстрей, чем тает снег в лучах пасхального солнца. Ты смотришь Мне в глаза, смотришь так непринужденно, с такой свободой и со столь невинным выражением лица, чуть ли не с притворством маленького мальчика, который хотел бы под невинным взглядом упрятать свою проделку. Твой взгляд столь легок, как весенняя мелодия; как и небо над нами, он пронизан столь ясной голубизной, что Я поневоле должен верить тебе: да, Господи, Ты знаешь, что я люблю Тебя. Это Мой пасхальный подарок тебе, Петр, — твоя спокойная совесть, и ты должен принять этот подарок со спокойной совестью, ибо в день Моей победы Я не хочу видеть ни одного отягченного сердца. Что значит это преувеличенное раскаяние, эта злосчастная попытка выглядеть несчастным? Предоставьте фарисеям точные и благочестивые обмеры вины и раскаяния, пусть они измеряют тяжесть греха и ее соответствие глубине и силе покаяния; все это принадлежит Ветхому Завету. Я взял на Себя вину, позор и отягченную совесть; ныне же рожден Новый Завет — рожден в невинности Рая, через новое рождение от воды и Духа Святого. Столь непреодолимо сияние новорожденного мира, что душа ваша, хоть и пытается наперекор всему, но не в состоянии вернуться к пережитому в мире ушедшем. Может ли чашечка цветка противостоять солнцу, которое обрушивает на нее потоки света и тепла? Может ли она оставаться закрытой — хотя бы потому, что вроде бы недостойна взглянуть в глаза божественному свету? Если родители прощают своим детям, если друзья прощают друг другу, оставаясь при этом людьми, которым не подвластен акт сотворения, то как же Я, ваш Творец, не сотворю этого в день Моего восстания из мертвых?

Подойди и ты ко Мне, Фома, выйди из подземелья твоих скорбей, протяни свою руку и взгляни на руки Мои. Протяни свою

руку и вложи ее в ребра Мои. И не воображай, что твое слепое страдание очевиднее Моей благодати. Не пытайся укрыться за крепостными стенами твоих мук. Ты думаешь, что видишь больше, чем остальные, доказательства у тебя в руках, ты касаешься себя самого — твоего собственного, облеченного в белое и черное ветхого человека, и все в этом человеке кричит: невозможно! Ты видишь это расстояние, что можно измерить локтем, — это пространство между злодеянием и раскаянием, между тобой и Мною. Кто сможет бороться с тем, что столь очевидно? Ты отступаешь назад, к своему горю — хоть оно, по крайней мере, принадлежит тебе; переживая свою скорбь, ты чувствуешь, что еще живешь. И если кто-нибудь попытается протянуть к ней руку и вырвать ее с корнем, он вырвет твое сердце из твоей груди — столь сильно ты сросся с твоей болью. Но тем не менее — Я воскрес. Но та мудрая старческая боль, в которую ты погружен — ты полагаешь, что именно в ней твоя верность, и что в ней ты пребываешь со Мною, — несвоевременна. Ибо сегодня Я юн и счастлив. А то, что ты называешь верностью — лишь своенравие. Есть ли у тебя мерило в руках? Может ли твоя душа быть строительным отвесом для того, что возможно Богу? Может ли твое сердце быть часами, на которых написано, что за приговор вынес тебе Бог? То, что тебе кажется исполненным глубокого смысла, есть неверие. Но ты изранен, и поскольку открытая боль твоего сердца проникла в глубь гортани твоей, протяни ко Мне руку твою и ощути биение иного Сердца. Пережив это, твоя душа найдет смирение, а накопившаяся в ней темная желчь прорвется наружу. Я должен преодолеть тебя. Я не могу избавить тебя от того, что тебе так дорого — от твоей скорби. Отдай ее Мне — даже если это будет стоить тебе твоей души, а твоему внутреннему «я» покажется, что оно умирает. Отдай его Мне — это «я», живущее тем, что не может жить, тем, что болеет, тем, что не может умереть: пусть все это пройдет, и тогда ты снова будешь жить. Ты влюблен в скорбные тайны этого «я» и думаешь, что оно непостижимо, но ты просвечен насквозь и постигнут, ибо вот, смотри: если твое сердце обвиняет тебя, то Я все равно больше, чем твое сердце, и Мне ведомо все. Отважься