Яйцо птицы Сирин - Сергей Кравченко

— А где ж у вас тут самый дуб? — просто так спросил Богдан.

— Всего-то дуба у нас немного, растет кое-где помаленьку. А САМЫЙ дуб — один, но ходить к нему нельзя, его смерть сторожит!

— Что за смерть такая? — насторожился Богдан.

— Тут, неподалеку. На острове.

— А остров?

— На озере.

— А озеро?

— Пойди, одно тут озеро — Нос-ка?

Богдану показалось, что Пешка потянулся к его носу, и отпрянул.

— Носка озеро, — кивнул старик, — на закат день ехать на санях зимой.

— А летом?

— А летом туда ходу нет, и лодка не плывет, в болоте вязнет.

Богдан потащил старика к себе и стал угощать его брагой последнего завода. И вот что выяснилось.

На озере Носка в 40 верстах от тобольского устья есть островок, аккуратненький такой, кругленький. На нем растет кустарник разный, травы колосятся, и дуб имеется в три татарских обхвата. Место это плохое. Вся земля между кустами усеяна костями животных. Их губит болотный дух Хэ.

— А чего они туда лезут, раз там дух?

— А куда им деваться, когда весной Тобол с Иртышом разливаются и на три дня заливают левый берег до дубового острова. Вот звери там и собираются. А потом их Хэ душит и ест.

— А птицы невиданные там есть?

— Есть маленько!

— Чтоб грудь, как у девки...

— Есть маленько! — старик поперхнулся брагой.

Боронбош задумался, — небось врет старик.

— Есть маленько! — ответил Пешка на немой вопрос Боронбоша.

Через несколько дней Пешка снова прибыл в крепость менять лося на брагу, и Богдан уговорил его ехать на Дубовый остров в разливные дни. Куньяк запросил большую цену. Сверх-цену по тем местам и временам. Желал леший Пешка знать подлинный рецепт казачьей браги! Богдан фальшиво ужаснулся, помялся, почесал «носовой платок», но делать нечего, согласился. И готов был прямо сейчас, по первому снегу отправиться, но Пешка уговорил не спешить. Если, конечно Птица-девка нужна, а не просто на санках покататься да в болото провалиться.

— Птицы сейчас в остяцкой степи, да в Бухаре, — попрощался леший.

Зима потянулась длинная, и Боронбош наизусть выучил инструкцию по ловле Птицы.

«... вылить в корыто вина немецкого...», — так, «ренское» у нас цело, от алчного люда сохраняется надежно;

«... да рассыпать вкруг пряника русского...», — пряники тоже в цельности, как их Ермак оставил; и вот же чудо: пряники не зачерствели, не заплесневели, хоть скоро им год — на Пасху печены, только засохли в камень, придется толочь, а то и в вине размачивать, чтобы птичка не подавилась;

«... и как птица на закате вина попьет, да пряника поклюет, так можно ее брать руками, пока солнце последним кусочком не скроется...», — это мы возьмем, лишь бы далась;

«...а тогда уж держать в золотой клетке, поить вином с водою ключевою, кормить пряником, да разрыв-травою; или подорожником...», — клетка вот она — под сундук ряжена, старыми шубами — постелью Богдановой завалена.

Большой лед треснул на Благовещенье. В ночи вдруг ударил гром, потом загудело, заухало, будто действительно родился кто-то великий, и благая весть, павшая с небес голубой птицей, сотрясла землю, разбудила духов земли, и в жестокой битве погнала их прочь, на север, в самое их логово.

Боронбош пошел по льду на восток, туда, откуда с теплой ишимской водой должен был приплыть Пешка, но промоин все не было. Уже и Тобольское поселение скрылось, растаяло в искристой мгле, поднимаемой с реки при каждом взрыве льда, уже и сам иртышский лед качался под ногами Боронбоша, но он все шел и шел. Наконец ударило страшно, загудело вокруг, середина реки вздыбилась торосами, вода взвилась в небо из длинных трещин, и прямо перед Боронбошем открылась огромная, черная, треугольная прорубь — будто след гигантского топора. Боронбош замер, а из проруби стал подниматься густой туман, — сначала белый, потом телесного цвета, потом багровый, как запорожский загар. Туман свился в столб, и оказалось, что это не туман вовсе, а гетманский кат Юрко, зарубленный Богданом при побеге, восстает из загробной воды. Юрко нацелил на Богдана мокрые руки с клещами и ножницами вместо пальцев и громко выдохнул болотный воздух: «Х-хэ!». Богдан потянулся перекреститься, но запутался правой рукой в складках шубы. В ужасе перекрестился левой, и даже это помогло. Водяной столб упал в прорубь, и Боронбош проснулся.

Но гул на Иртыше не прекращался. Все-таки, лед тронулся, господа!

Глава 23

1582

Озеро Носка

Охота

Ледоход на Иртыше был страшным, почти как в Богдановом сне. Сначала три дня выло и ухало так низко, что не верилось в природное происхождение этого звука. Потом с душераздирающим треском лед пошел. Он пошел весь, единым, бесконечным полем, и стало понятно, почему татары неодобрительно качали головами, глядя на осеннее строительство Андерсена. Левый берег Тобольского устья оказался непригоден для жилья. Ледяное поле, выползая из Иртыша не смогло поворотить направо под прямым углом, и полезло на берег. За несколько минут белая бритва начисто срезала все срубы, землянки, склады, и хорошо хоть в них никого не было. Это татары на прошлой неделе сумели, наконец, растолковать зимовщикам предстоящий физический процесс. Эвакуация прошла успешно, и теперь люди в ужасе наблюдали с пригорков ледовую катастрофу.

Струг Боронбоша с клеткой, ловчими принадлежностями, бочонком перемороженного «ренского» еще два дня назад, при первых звуках ледовой ломки был выволочен на правый, северный берег Иртыша, где из зимовья должен был появиться Пешка. Теперь Богдан сидел в струге и наблюдал, как на другом берегу, на холмах меж елок толпятся его товарищи.

Ждать чистой воды пришлось больше недели. Наконец, белых пятен на реке стало меньше, чем черных прогалин, а еще через день сверху показалась байдарка Пешки. Что леший приедет, Богдан во всю зиму не усомнился ни разу. Слишком велика для куньяка была плата за поход.

Охотникам повезло. Весна налетела быстрая, теплая. Лед прошел скоро, талая вода прибывала быстро, и после двух дней отдыха в струге леший и Богдан поплыли между деревьев.

Иртыш разлился широко, Пешка находил путь по едва заметным признакам. Богдан только понял, что переплыли Иртыш, чуть прошли на север по течению, и снова поехали по разливной воде на запад.

Дубовый остров увидели сразу. На открытом пространстве утонувшего озера Носка торчал одинокий холм, и стояло огромное, толстенное дерево с черной корой. Оно не тянулось вверх, подобно обычным соснам и елям, зажатым лесной теснотой. Оно просторно раскинуло голые ветви, будто хотело охватить весь остров и все, что находится на нем и под ним.

Причалили. Распугали стаю зайцев, несколько оленей, пару волков. Звери забились в кустарник на северном краю острова и помалкивали.

Птицы появились утром следующего дня. Они слетались отовсюду на эту незанятую водой землю, и, казалось, готовы были укрыть весь остров своим оперением. Пешка и Богдан смотрели на птичьи полеты из шалаша. «Ну, и где тут наша Птица? — вздыхал Боронбош, — как ее углядеть? Их тут с тыщу временами собирается. Как приманку кидать? Все склюет проклятое воронье, Сирин моей ничего не достанется». Действительно, вороны преобладали среди пернатых. Они часами сидели на ветвях дуба, скакали у корневищ, дрались, делили невидимую добычу. Но лишь начинало вечереть, вороны снимались с острова и, заполняя черными точками небо, убирались куда-то на ночевку.

И уже в первый вечер, едва вороньи стаи очистили небосвод, Боронбош увидел несколько иных птиц, не собиравшихся лететь прочь. Это были не здешние зимовщики. Эти птицы явно возвращались с юга и теперь пережидали на острове паводок, отдыхали посреди перелета. Богдан не разбирался в сибирских птицах, не понимал их названий на татарском языке. Но свою Птицу он сразу узнал. Едва солнце коснулось верхушек неблизких деревьев, как на нижней ветви дуба замечена была особь, похожая на большую сову, но с ярким, ненатуральным каким-то оперением.

Сейчас бы мы с вами вскрикнули: «Попугай!». Но сами посудите, какие в Сибири попугаи? И откуда Боронбош мог знать это слово? Вот он и промолчал.

Ловить Сирин решили на следующий вечер.

С отлетом ворон в небольшой дубовый жбан налили вино. Богдан хотел сразу с полбочонка отмерить, но куньяк зажадничал. Он затарахтел по-своему, жестами стал показывать страшные вещи на тему спасения утопающих, удушения, обморока и похорон. Боялся, вишь ли, что птичка захлебнется с непривычки. Рассчитывал коварный азиат сэкономить рейнвейн для обмывки доброй охоты.

Пряники крошить не получилось. Размачивали их в жбане с час, до самого заката. Птица при этом сидела на верхних ветках и любопытно водила головой с лешего на Богдана, с Богдана на жбан. Иногда она перепархивала с ветки на ветку, и тогда раскрывалось великолепное изумрудное с небесными переливами оперенье. Но стоило Птице сложить крылья, и она снова покрывалась серой накидкой. Не вполне она была похожа на попугая.