Песочные часы - Веслав Гурницкий

Я прошел еще дальше, в небольшой садик, помня все время, что вернуться должен тем же путем. Внезапный луч солнца на момент ослепил меня, а потом я увидел в траве сразу два предмета: снежно-белый собачий скелет и горку аккуратно сложенных 76-миллиметровых артснарядов. Все они лежали ко мне боеголовками. Я сосчитал их: четырнадцать.

Пора было возвращаться, но, глянув направо, я вдруг заметил деревянную лестницу, которая вела на второй этаж.

Осторожно ступая, я поднялся наверх. Двери салатного цвета были приоткрыты. На пороге лежала какая-то тряпка. Я осторожно переступил через нее, высоко поднимая ноги, и попал в жилую комнату. Она выглядела так, словно вот-вот появятся ее обитатели. Стол накрыт: шесть мисочек для супа, фарфоровые ложки, расписанные цветочками, корзиночка из рафии, небрежно разбросанные палочки для риса. Стулья отодвинуты от стола, один повален набок. Я огляделся вокруг. На выкрашенных наспех и запыленных стенах отчетливо видны светлые пятна от уничтоженных картин или портретов. Небольшой сервант распахнут настежь. Нижняя полка засыпана фаянсовыми осколками. На полу я увидел детские ботиночки, какой-то ремешок и свадебную фотографию двух молодых людей. Я наклонился поднять ее, но мне стало вдруг жарко. Ничего, в сущности, не случилось — ни звука не послышалось, ни тени не мелькнуло, — но я ощутил, что я не один. С полминуты я стоял выпрямившись, готовый отступить, ища какое-нибудь неуклюжее объяснение. Но по-прежнему ничего не происходило. Я наклонился еще раз и спрятал фотографию новобрачных в карман. После этого ко мне вернулось самообладание. Из столовой я вышел через другую дверь. Звук моих шагов был так отчетлив, как никогда раньше.

Соседняя комната была спальней. Низкая, очень широкая постель, на ней полиуретановый матрац, груда грязных тряпок, каких-то лохмотьев, пустых кассет, изодранных альбомов. В углу что-то похожее на шкаф, с занавеской из узорчатой ткани, на никелированных прутьях. Я отодвинул ее. На вешалке висели дамские платья и саронги, два мужских пиджака, зонтик, какая-то сумка. В картонной коробке — чистое дамское белье. У людей, которые ушли из квартиры над магазином, было мало времени. Видимо, им пришлось выселяться, не кончив еды.

Я заглянул в альков, отделенный от спальни пластиковой занавеской. Там стояли два раскрытых кофра с какими-то непонятными вещами, что-то вроде колыбели или детской кроватки. На полу я заметил яркую шляпку и смешные синие штанишки с широкими помочами. Этот ребенок, наверное, уже мертв. Семья Ло Со Кхеу принадлежала к классу эксплуататоров; торговала красками и наверняка выписывала что-то из-за границы.

Осенью 1942 года, после того как было ликвидировано «малое гетто» в Варшаве и снесена стена вокруг него, я видел на Лешно похожие комнаты. С той разницей, что оттуда грабители вынесли все ценные предметы. А здесь уцелело, в сущности, все. Кроме людей.

Вдруг я заметил такое, от чего снова застыл на месте. Кровать была слегка отодвинута от окна. В пространстве между подоконником и изголовьем торчало нечто неопределенное, такого большого размера, что сердце у меня опять часто забилось. Рядом лежали новенькая солдатская кепка китайского покроя, шомпол для чистки ствола и около двадцати стреляных пистолетных гильз. Промелькнула мысль, что бежать поздно и прыгнуть ему на спину тоже поздно. Я машинально пошевелил пальцами правой руки, как бы снимая предохранитель, но пистолета у меня не было. Впрочем, я давно не брал в руки оружия. Он, верно, следил за мной с первой минуты, слышал мои шаги и теперь знает, что из спальни мне не выйти.

Все это заняло не больше пяти секунд. Кепка действительно лежала на кровати. Гильзы мне тоже не почудились. Видно, совсем недавно кто-то вел отсюда огонь. А непонятной фигурой была просто груда каких-то лохмотьев, засунутых за спинку кровати, их натолкали, как капусту в бочку. Может, это использовалось как укрытие.

В доме не было никого.

Орудие 76-миллиметрового калибра стояло двумя домами дальше. У него не было замка. Его тонкий ствол, похожий на жало, высовывался через забор прямо на улицу.

Возвращаясь к автобусу, я заметил, что оба тротуара были засыпаны сотнями блестящих пулеметных гильз. Я шел назад, и солнце высветило из мутного хлама, завалившего улицу Онналоум, следы недавнего боя.

LX. Все, кроме меня, стояли у автобуса, шофер нетерпеливо гудел. Мы уже собирались толкать наш «Изусу», и вдруг Карлос возбужденно сообщил, что минуту назад ходил по золоту. Каждый имел что рассказать: двадцать минут пребывания в этом городе, и рассказов будет черт знает сколько и еще малость.

Но золото нас заинтересовало. Где оно? Рядом, в пагоде? Мы заявили начальнику охраны, что нужно еще десять минут.

Это была как раз та пагода, мимо которой я прошел, направляясь к москательной лавке. Уже несколько сот лет она называлась Онналоум (отсюда и наименование улицы). Самый знаменитый храм в этой части страны. Была построена, как полагают, в золотой век кхмерского королевства: может быть, во времена короля Джайявармана VII. Ее, как это бывало в Кампучии, жгли, разрушали, восстанавливали и снова жгли. Нынешний ее облик восходит к середине XV века, поскольку пагоду возвели вскоре после того, как столица страны (ввиду того, что тайские войска сожгли Ангкорват) перенесена была в Пномпень. Боковые пристройки относятся к более позднему времени и не слишком удачны, но главный храм, высотой в пять этажей, с драконьими хвостами на гребнях кровель, — достопримечательное сооружение. Он упоминается уже в азиатских хрониках XVI века как место поклонения Золотому Будде и резиденция «кру сангкриэч». Государство кхмеров в ту эпоху включало в себя также Лаос, восточную Бирму, треть нынешнего Таиланда и южную часть Вьетнама.

Лишь в нескольких местах стены пагоды Онналоум продырявлены артиллерийскими снарядами малого калибра. Это, вероятно, одна из немногих, а может, и вообще единственная буддийская пагода в этой стране, стены которой не разрушены.

Но зато ее внутренний вид воистину ужасает.

Статуи Золотого Будды нет вообще, и мы никогда не узнаем, действительно ли она была вся из чистого золота, во что верили десяток с лишним поколений пилигримов. Деревянные алтари, перегородки и тайники разломаны с такой яростью, что трудно найти хотя бы одну доску, из которой не торчали бы желто-коричневые щепки. Купол из толстых панданусовых балок в нескольких местах обгорел. Подпаленные стропила разъехались. Пониже распорки и затяжки изрублены топорами. На месте давней святыни — следы от костра, человеческие испражнения, какие-то холщовые полотнища, ремни, грязные туфли, пустая обойма, кости животных.

На полу толстым слоем (намного выше щиколотки) навалены всякие предметы, за которые любой европейский или американский антиквар без колебаний заплатил бы тысячи, десятки тысяч долларов. Богато разукрашенные жертвенные чаши и ритуальные кубки из темного серебра, на которых множество изящных и оригинальных узоров, картины сражений, эпизоды из жизни Гаутамы[29]. Бронзовые магические зеркала в яшмовой или черепашьей оправе, которые украшены древнейшими идеографическими письменами, близкими еще к пиктограмме. Несколько сот, может быть, даже тысяч фарфоровых статуэток Будды, от самых маленьких, которые можно спрятать в ладони, до полуметровых — пузатых, улыбающихся, из простого каолина, из матового фарфора, из фарфора почти прозрачного, тонкого, как бумага, покрытых цветной глазурью с орнаментом из золотой проволоки; золоченые вазы для цветов, украшающих алтари. Мешочки с древнейшими монетами: китайскими, кхмерскими, вьетнамскими, тибетскими; чудесные вазы эпохи Мин с неповторимой кобальтовой голубизной тонких рисунков; статуэтки танцовщиц, жрецов, пророков, богов и учеников Будды; пергаментные свитки, накрученные, как Тора, на палочки из черного дерева; расшитые золотом одежды, покрывала, скатерти, завесы. Целых семьсот лет их свозили в дар Будде со всей Азии.

Нет буквально ни одного предмета, который не был бы растоптан, разбит, продырявлен штыком. Потребовались, вероятно, месяцы, чтобы привести в полную негодность это море вещей. Исключено, чтобы это был спонтанный акт исступления и уничтожения. Несколько сот человек должны были с утра до вечера и много недель подряд толочь фарфор, топтать сосуды из тонкого металла, отрывать у статуэток литые головы.

Но и это зрелище — ничто в сравнении с увиденным в крыле главного храма.

Почти в полной темноте поблескивали длинные ряды золотых статуэток Будды, стоявших когда-то, вероятно, перед главным алтарем. Поначалу я не хотел верить, что они золотые. Но чтоб сомнения развеялись, достаточно разглядеть вблизи их теплый мягкий блеск, которым не обладает никакой другой известный нам металл. Только несколько фигурок высотой от трех до десяти сантиметров были литыми, из чистого золота, примерно семьдесят пятой пробы, — и как раз они были наименее интересны. Остальные, около пятидесяти штук, выполнены древнейшей техникой, уходящей еще в хеттские времена: на остове из грубо отлитого чугуна выбивали, раскалив, тонкую золотую оболочку и после охлаждения шлифовали. Это такой вид ювелирного искусства, перед которым меркнут все европейские чудеса, начиная со Средневековья: простота и небесное спокойствие на лице могли появиться только в результате применения такой техники и только в сфере этой культуры.