Ковер-самолет - Владислав Крапивин

Я опять сел на корточки и отцепил от гири тяжелый ключ. И подумал: ведь ключ висел для дополнительного веса, без него часы не смогли бы идти.

Я сказал об этом Витальке. Но он отмахнулся:

– Подумаешь! Камень бы подвесили. А теперь уж все равно… А что делать с собакой? Не бросать же так.

– Лопату надо, – сказал я.

Лопату мы нашли в кухне за печью. Она оказалась ржавая и тупая, но точить было нечем.

За домом, под кустом шиповника, мы стали рыть яму. Корни мешали, и земля была не очень мягкая. Но мы ни разу не пожаловались друг другу и по очереди молча ковыряли лопатой чернозем и глину.

Когда край ямы стал выше колен, Виталька сипло сказал:

– Хватит, наверно…

Мы нашли у дома несколько лопухов и застелили яму. Потом принесли и уложили собаку.

Надо было зарывать. Но я не хотел, чтобы глиняные крошки падали на открытые глаза собаки и запутывались в рыжей шерсти. А лопухов больше не было.

Я стащил через голову гимнастерку. Все равно она была старая – та, в которой я два года назад собирался “бежать в леса”.

– Берись за ворот. Рванем, – сказал я Витальке.

Мы дернули, ворот разорвался до подола, и гимнастерка распахнулась, как пиджак. Мы укрыли ею собаку. Правда, хвост и лапы остались торчать из-под сукна, но тут уж ничего не поделаешь. Потом мы завалили яму.

– Где-то я видел фанерку… – сказал Виталька.

Он сходил в дом и принес фанерный прямоугольник, похожий на крышку от посылочного ящика. Потом достал карандашный огрызок – как все художники, Виталька всегда ходил с карандашом, на всякий случай.

Он почесал огрызком свою переносицу с пятью веснушками, посмотрел куда-то сквозь меня, наклонился над фанеркой и написал:

“Здесь похоронена собака”.

Он подумал и переправил маленькую букву “с” на большую.

– Раз у нее имени нет, пускай будет как имя. Правильно?

Я кивнул.

Виталька писал дальше. Прямыми крупными буквами. И вот что получилось:

“Здесь похоронена Собака.Она жила в этом доме.Все ушли, а она жила.Она заводила часы”.

Виталька поставил точку и очень серьезно посмотрел на меня.

– Что еще написать?

– Ничего больше не надо.

Мы вытащили из трухлявой двери два гвоздя (они еле держались), нашли под крыльцом половинку кирпича. Этой половинкой мы прибили фанерку с надписью к черенку лопаты. Прибивали долго: фанера была крепкая, ржавые гвозди гнулись. Мы оба поотшибали кирпичом пальцы, посдирали кожу с костяшек – больно было до слез. Но все-таки мы приколотили фанеру. А лопату глубоко воткнули в насыпь и вокруг утрамбовали кулаками землю.

Глава пятнадцатая

На обратном пути я невесело задумался и не сразу заметил, что летим не очень быстро. А когда заметил, хотел разогнать ковер-самолет. Но он слушался неохотно: видимо, Виталька прочно управлял им.

– Скорее, – сказал я. – Зря теряем время.

– Ты же раздетый. Тебя ветром просквозит…

– Не просквозит, воздух теплый. Давай…

– Ага, “давай”! – ворчливо откликнулся он. – Ты и так уже сипишь от простуды.

Но я сипло говорил не от простуды. У меня от слез в горле скребло. Витальку я не стеснялся и честно объяснил:

– Это потому, что зареветь хочется.

– Ну и пореви, – понимающе сказал Виталька.

У меня глаза уже были мокрые, но я сдержался и даже улыбнулся:

– Не буду. Ковер намокнет.

Я знал, что Виталька тоже улыбнулся, хотя и не видел его лица. Он сидел впереди, свесив ноги, а я лежал за ним и затылком упирался в его спину. Спина была худая, и даже сквозь толстый свитер я чувствовал острые Виталькины позвонки. Густой лесной воздух обтекал меня, как река, и только по его движению можно было ощутить скорость. Белые июльские облака были надо мной неподвижны. Солнце зажигало у меня на мокрых ресницах радужные круги, и я часто моргал, чтобы не мешали смотреть на облака. Но скоро ветер высушил ресницы.

– Жалко собаку, да? – не обернувшись, сказал Виталька.

– Ага, – прошептал я.

Если разобраться, то велика ли беда? Ну, умерла собака. Старая, почти незнакомая. Чего тут горевать? Плакать можно, когда настоящее горе. А такое горе у меня было: когда в больнице сказали про отца…

Я тряхнул головой: улетайте прочь, все горькие мысли!

– Не дергайся, – сказал Виталька. – Ты мне затылком всю поясницу раздолбил.

– Бедная поясница, – вздохнул я и сел по-турецки. Положил перед собой ключ, который до этого не выпускал из ладоней.

Ключ был сантиметров двадцать длиной. Шестигранный, как у толстого карандаша, стержень, кольцо с завитушками, и бородка со сквозным узором. И рыжие, как веснушки, пятна ржавчины.

Тяжелый ключ. Недаром его рядом с гирей повесили…

У измученной собаки, наверно, не хватило сил в последний раз подтянуть эту тяжесть – гирю и ключ. Собака легла под часами и не поднялась… А часы молчали… И сейчас молчат в совершенно пустом и никому не нужном доме.

Это плохо, если дом никому не нужен. Пока он был нужен собаке, это был все-таки дом, а сейчас неизвестно что…

И плохо, когда часы не идут, хотя могут идти…

Опять! Чтобы разогнать тоскливые мысли, я стукнул себя ключом по ноге. Виталька опять оглянулся.

– Дай-ка, я его в карман суну. А то уронишь.

– У тебя карманы всю жизнь продырявленные, – сумрачно сказал я. Расстегнул пряжку и надел ключ на поясок. – Так надежнее.

– Ой, какие мы балбесы! – воскликнул Виталька. – Мы же не проверили!

Он вытащил серебряную бумажку с оттиском скважины.

Мы приложили конец ключа к отпечатку.

– Вроде бы подходит, а? – удивленным шепотом сказал Виталька.

– Ну и что? Это снаружи подходит. А думаешь, внутри повернется?

Ключ повернулся.

Самое удивительное, что повернулся без натуги и скрежета. Мягко и бесшумно, будто замок недавно смазывали.

Мы с Виталькой переглянулись – не обрадованно, а скорее с испугом. Потом взялись за медное кольцо на двери и потянули. Дверь отошла тяжело, но без задержки и скрипа.

Перед нами словно вздохнул проснувшийся великан – дверь была как темная пасть, и оттуда качнулся нам навстречу сумрачный влажный воздух.

Мы постояли на пороге. Потом я шепотом спросил:

– Ну, идем?

Виталька кивнул, оглянулся, погрозил кулаком Ветке и шагнул в полумрак. Я – за ним.

Ветка осталась в засаде, в лопухах и репейниках у монастырского дома.

Нам нужна была засада. Охрана. Потому что многое было непонятным и начинало казаться опасным. И вот из-за чего…

Накануне мы прилетели домой рано, без приключений. Тетя Валя даже не начинала еще волноваться. Казалось бы, надо радоваться. Но Виталька ходил сумрачный. И сказал наконец:

– Не нравится мне это…

– Что?

– Да эти, из музея. Чего этот Федя все время бледнел и заикался? И не похож он на альпиниста.

Я обеспокоенно задумался. И правда не похож.

– У тебя пятнадчик есть? Для телефона, – сказал Виталька. (Не забывайте: деньги были не те, что сейчас, и в автомат требовалось опускать пятнадцать копеек.)

У меня, к счастью, нашлась в нагрудном карманчике монетка – сдача от вчерашнего эскимо.

Виталька, ничего не объясняя, повел меня на перекресток, там стояла телефонная будка. Он нажал кнопку спецвызова, набрал 09 и спокойно попросил:

– Пожалуйста, телефон городского музея… Спасибо.

Я всегда завидовал, как он умеет разговаривать по телефону. Сам я сразу робел и начинал сбиваться.

Виталька опустил монетку и завертел диск. Я начал догадываться.

– Думаешь, там еще работают? Уже восемь часов.

– Это музей, а не контора, – сказал Виталька.

И оказался прав: телефон ответил.

– Здравствуйте, – сказал Виталька голосом отличника-активиста. – С вами говорят из кружка юных краеведов. Скажите, пожалуйста, нельзя ли позвать к телефону младшего научного сотрудника… Простите, я не знаю фамилии, его зовут Эдик.

Виталька отодвинул от щеки трубку – так, чтобы я услышал ответ. В трубке задребезжал далекий голос, и мне сразу представился седой старичок в черной академической шапочке.

– Простите, молодой человек, но вы, очевидно, ошиблись. Сотрудника с таким именем у нас нет…

– Извините, он такой темноволосый, – заторопился Виталька. – И нос у него такой… с горбинкой…

– Нет-нет, – продребезжал телефон. – Вы заблуждаетесь. А из какой вы школы?

– Из десятой, – наобум брякнул Виталька и повесил трубку. Повернулся ко мне.

– А еще завидовал, что я вру хорошо, – поддел я. – У тебя не хуже получается.

– Есть у кого учиться, – нашелся он. И спросил: – Ну, что?

– Что?

– Не из музея эти… сыщики.

– Значит, все-таки из милиции, – уныло сказал я.

Виталька пожал плечами.

– Не знаю… Не похоже. Ключ им давать не надо. Надо сперва самим посмотреть, подходит ли. А если подходит, разведать, что там…

– Сейчас? – спросил я.

Мы виновато посмотрели друг на друга. Мы крепко устали после полета. Близился вечер, и сумерки старой колокольни нам не казались уютными. Кроме того, меня ждали дома дядя Сева и мама: я их не видел целых два дня!