Охотники за удачей - Дмитрий Леонтьев

— Психопатка, — проворчал Врублевский, заводя двигатель. — Свяжись с такой… Представляю, каково ее мужу… О-о, нет, о муже лучше не думать! А как о нем можно не думать?!

Иванченко он нашел утром следующего дня в «Сириусе». Макс сидел, обхватив голову руками, и наполненными мукой глазами наблюдал за ползущей по оконному стеклу мухой. На столе перед ним стояла нетронутая кружка темного пива.

— Думаешь, мне плохо? — кисло спросил он подошедшего Врублевского. — Нет, покойникам плохо не бывает. Я этой ночью скончался от недоперепития. Говоря проще: выпил больше чем мог, но меньше чем хотел… И сейчас ты видишь перед собой мой медленно, но мучительно разлагающийся труп… О, даже не знаю, стоит ли процесс пьянки таких последствий… Живой труп…

— Придется добить тебя окончательно, — вздохнул Врублевский. — У меня плохие новости.

— Не надо, — попросил Иванченко. — Не сейчас. Сейчас я не способен… Не готов… Куда ты вчера исчез? Испарился в самый разгар пьянки… Помнишь, с нами вчера была одна зеленоглазая мерзавка, Устенко Лариса? Все деньги вчера на нее грохнул. Хоть бы копейку оставил, Савва Морозов местного разлива… Как она умудрилась так меня развести? Самое поганое, что точно помню, как сам, собственноручно, ей отдавал деньги. Едва ли не уговаривал принять их… Хитрая лиса… Бесплатный «субботник» называется… Дороже обошлось, чем если бы в «секс-контору» позвонили. Куда ты вчера ушел?

— Я подвозил жену Сидоровского. Того самого. Капитана угро.

Иванченко даже про больную голову забыл, буквально подскочив на месте.

— В каком смысле?! — он смотрел на Врублевского как на живое воплощение белой горячки. Наверное, именно так смотрят на вылезающих из пустой бутылки чертей.

— В самом что ни на есть прямом, — подтвердил Врублевский, — Та девчонка, которую притащил Кочкин, оказалась женой Сидоровского. Понимаешь, чем это могло обернуться?

— Убью! — прошипел Иванченко, медленно наливаясь краской ярости. — В порошок сотру… О-у!.. Голова моя, голова!.. Как же мы ее не узнали? Ведь я сам, лично, один раз ее видел…

— Таких людей забывать нельзя, — кивнул Врублевский. — Но, кажется, все не так уж и плохо. Я отвез ее домой, и мне показалось… Показалось, что есть надежда, что все не так уж плохо. Но учти, Макс, что подобное везение не бывает бесконечным. Отдыхать надо с умом, а не с куражом, иначе можно нарваться на неприятности.

— Не учите меня жить, лучше помогите материально, — пробормотал Иванченко, усиленно массажируя себе виски. — У тебя, случайно, нет с собой запасной головы? Я бы с удовольствием поменял ее на свою, никчемную. Значит, дело улажено? Она не скажет мужу?

Врублевский пожал плечами:

— Не знаю. Ручаться не могу. Но мне кажется…

— О, нет! — воскликнул Иванченко, вглядываясь в окно бара. — Ну за что мне все это?! Почему именно сегодня, когда я просто умираю?..

Проследив направление его взгляда, Врублевский заметил двух мужчин, явно направляющихся к дверям бара. Впереди шел очень высокой человек, почти великан, с жестким ежиком черных волос на совершенно круглой голове. Мясистый, чуть свернутый на сторону нос, густые, сросшиеся над переносицей брови и сильно выступающая вперед нижняя челюсть придавали его лицу такое сложно передаваемое словами выражение, что даже мужественный человек, встретившись с ним темной ночью в темном подъезде, не удержался бы от испуганного возгласа. Наверное, именно так выглядел знаменитый Франкенштейн: широкий, пудовые плечи заметно выступали вперед, отчего казалось, что руки великана болтаются впереди туловища. А вот ноги, пожалуй, были коротковаты для такого могучего торса и, видимо поэтому, изрядно погнулись, словно придавленные непомерной тяжестью. Все эти отдельные несуразности, связанные воедино, представляли собой картину комичную и устрашающую одновременно. Любой дарвинист обрадовался бы невероятно, увидев этот экземпляр, ибо это было как раз то отсутствующее звено при переходе обезьяны в человека, которое природа не позаботилась сохранить для изучения учеными мужами.

Следом за своим гориллообразным спутником торопливо семенил толстенький смешной человечек, состоящий из одних окружностей: круг — голова, круг — щеки, круг блестящей от испарины лысины, круг туловища с изрядным шаром-животом. Зато в отличие от своего облаченного в недорогой темно-синий спортивный костюм спутника, шарообразный человек был с ног до головы увешан золотыми украшениями, как новогодняя елка — игрушками. Толстая золотая цепь выглядывала из отворота малинового пиджака, на запястье хвастливо красовались массивные золотые часы, на пальце сверкали перстни и даже из нагрудного кармана торчала явно золотая авторучка.

— Этот колобок — Наташкин муж, — кивнул на них Иванченко. — Я его называю «бизнесмен моей любовницы». Точнее — спекулянт. Ничего не производит, только перепродает втридорога. А этот гоблин — самый опасный боец в группировке Шерстнева. Не смотри, что он такой неуклюжий, на самом деле порхает, как бабочка. Тупой, как буйвол, но все, что касается карате, дзюдо и бокса — его стихия. У тебя оружие при себе?

Врублевский откинул полу куртки, демонстрируя рукояти пистолетов, и Иванченко удовлетворенно кивнул:

— Хорошо. Судя по тому, что они вдвоем, смертоубийства не предвидится, как-то иначе «разборки» хотят навести, но «ствол» под рукой не помешает. Явно не на блины торопятся, что-то хотят. И кажется, я знаю — что.

Едва переступив порог бара, шарообразный схватил своего спутника за рукав и, тыкая в сторону Иванченко коротеньким толстым пальцем, заверещал:

— Вот он! Это он, он!

Верзила кивнул, с заметной брезгливостью высвобождая свою руку из цепких пальцев коммерсанта, и не спеша направился к столику Иванченко.

— Разговор есть, — густым басом сообщил он, — Человек обиделся, пришел к нам. «Папа» просил разобраться.

— Садись, — кивнул на единственный свободный стул Иванченко.

Верзила осторожно, словно боясь смять своей тяжестью, опустился на него, положил руки на стол и, сцепив их в «замок», замолчал, глубокомысленно созерцая эту комбинацию. Оставшийся стоять за его спиной толстяк нетерпеливо топтался на месте, время от времени бросая на Иванченко яростные и вместе с тем боязливые взгляды. Наверное, именно так гневается на кошку мышь.

— Такое значит дело, — сказал наконец верзила, закончив осмотр своих кулаков, — Сложное. Но разобраться надо. Так вот. Пришел к нам человек и говорит, что ты спишь с его женой. Требует… требует этих… этой…

— Компенсации за моральный ущерб, — подсказал толстяк, видя, что его заступник забыл столь сложное слово. — Или, как это у вас говорят: денег должен.

Все еще морщась от сильной головной боли, Иванченко покосился на толстяка с таким отвращением, словно тот был источником омерзительного запаха, и констатировал:

— Ну, ты и дерьмо… А от тебя, Гриша, я не ожидал такой туфтовой предьявы, — повернулся он к верзиле, — С каких это пор ты за интимную жизнь «барыги» вписываться начал? За его «бабки» — это я понимаю, но за него самого…

— Я же сказал: дело такое… сложное, — пожал плечами верзила. — Мне-то без разницы. Шерстнев сказал — разберись за Абрамова, значит я должен разобраться. Как — без разницы. Но должен. Вот и разбираюсь. Человек тебе предъяву делает. Что отвечать будешь?

— Мне?! — оскалился Иванченко. — Мне — вот это?! Вот «это» мне предъявляет?! Вот этот кусок…

— Мне все равно, как разберетесь, — повторил Гриша, — но разобраться нужно.

— А-а, кажется, понимаю… Только подставил тебя твой Шерстнев, — сказал Иванченко, — Дал тебе лажу, в которой только замараться можно. И ты это тоже понимаешь. Но я понимать не хочу. Чтобы такое дерьмо, как этот «барыга», мне предъяву…

— Подожди, — остановил его Врублевский, — Подожди секунду, Макс. Людей тоже понять нужно. К ним обратились за помощью, и они должны отреагировать. Тебе же объясняют: как — не важно.

Верзила одобрительно кивнул, а Абрамов засопел громко и недовольно.

— И я думаю, что толстяк прав, — продолжал Врублевский, — и ты действительно должен ему денег.

— Что?! — вновь вскинулся Иванченко. И даже верзила с удивлением посмотрел на Врублевского — видимо, он никак не ожидал такого исхода разговора. Володя незаметно наступил под столом на ногу Иванченко-, призывая к молчанию, и вынул из кармана бумажник, в котором хранил все полученные за последние дни деньги.

— Я знаю, что денег у тебя с собой нет, так я тебе одолжу, — пояснил он ошеломленному Максу. — Сколько ты хочешь за обиду, рогоносец?

— Тысячу… Нет, полторы тысячи долларов, — сказал толстяк, жадно заглядывая в бумажник Врублевского, словно хотел убедиться, что там наберется указанная им сумма. — Моральный ущерб. Тысячу мне и пятьсот долларов — им, — он кивнул на верзилу.