Цель - Перл-Харбор - Александр Золотько

Местные полиция и контрразведка это тоже знают и не особо усердствуют в наблюдении за журналистом. Время от времени пускают за личным другом германского посла хвост, но без назойливости, дежурно. Ничего не поделаешь — традиция следить за всеми иностранцами сложилась не вчера и не завтра исчезнет.

Когда Конвей наконец перешел к делу, Зорге удивился. На самом деле удивился, без дураков. Получалось, что американец прибыл из Москвы. Или работает с кем-то, кто связан с Москвой. Прямо об этом Конвей не сказал, но та информация, которой он владел и которой поделился, заставила крепко задуматься.

Когда американец впервые обратился к Зорге «дружище Рамзай», сердце Рихарда дрогнуло и замерло. Видно, и на лице что-то отразилось, потому что Конвей торопливо отступил на шаг и попросил не делать глупостей. Зорге и не делал. Зорге решил ждать продолжения.

Конвей перечислил всех участников группы Зорге, назвал имена и псевдонимы, рассказал о том, кто вербовал самого Рамзая, кто работал с ним во время подготовки. Передал привет от старинного знакомца еще по московским временам Евграфа Павловича, упомянул Евгения Корелина, с которым Рихард пересекался в Китае, — в общем, не просто привлек внимание собеседника, а приковал его намертво. Теперь, если бы Конвей сам попытался прекратить разговор, Зорге заставил бы его говорить. Любым способом.

От почетного звания эмиссара Москвы Конвей отказался сразу и твердо. Сказал, что представляет частную фирму, очень информированную, очень эффективную, но совершенно частную. Поддерживающую отношения с сильными мира сего на самом высоком уровне.

У вас сегодня сеанс связи с Москвой, не то спросил, не то сообщил Конвей. Вы получите радиограмму с таким вот сообщением — американец достал из кармана клочок папиросной бумаги и протянул ее Зорге. Это расшифровка, понятное дело, вы ознакомьтесь с содержанием и сожгите — Зорге прочитал и сжег. Давайте встретимся завтра, на этом же месте и в это же время, предложил Конвей, улыбаясь. Если мое предвидение подтвердится, конечно. Если нет — вы сами вольны выбирать, как поступать со мной в дальнейшем. Идет?

Зорге задумался на секунду, потом кивнул.

Если кто-то знал о нем и его группе так много и хотел бы пресечь их деятельность, то мог бы это сделать еще вчера. Но если настолько информированный человек хочет продолжить общение, то тут стоит разобраться. В конце концов, Москва могла затеять проверку. Способ затратный и нелепый, но Центр уже неоднократно продемонстрировал свою странную, чтобы не сказать жестче, логику.

В конце концов, самого Зорге пытались вызвать в Москву перед самой войной. В отпуск. Естественно, в отпуск, как же иначе? Не на допросы же с расстрелами? Пришлось изворачиваться, объясняя свое нежелание возвращаться. И только война выручила, снова восстановила привычную картину мира, мира, в котором нужно чужих бояться больше, чем своих.

Радиограмма пришла вовремя — зашифрованная по всем правилам, со всеми метками, подтверждающими ее происхождение. В ней не было ни слова о шустром американце, но текст совпадал с тем, что было написано на том самом листке папиросной бумаги. И Зорге пришел на следующую встречу.

Конвей ничего не выспрашивал, даже не пытался вытянуть из Рихарда какую-либо информацию. Конвей говорил, и Зорге понял, почувствовал, что тот не врет, что он действительно обеспокоен происходящим в Японии, и что если не вмешаться, то может произойти катастрофа.

Зорге поверил и организовал себе встречу с адмиралом Ямамото. Попросил, чтобы адмирал уделил ему час, не более, но в приватном порядке, например в клубе.

Адмирал был несколько удивлен, но этого своего удивления не демонстрировал. Так, легкое любопытство сквозило в его вопросах, некоторая скованность в движениях и напряженность в словах. Адмирал умел общаться с прессой, журналисты очень любили его пресс-конференции, Ямамото никогда не замыкался, не прятался за дежурными формулировками «без комментариев» и «ничего не можем сообщить». Он всегда старался дать журналистам хоть какую-то информацию. Уход адмирала из министерства журналисты восприняли с печалью именно по этой причине.

Зорге начал беседу как раз с этого — с печали.

— Нам очень не хватает ваших пресс-конференций, — с легкой вежливой улыбкой сказал он. — Сейчас мы просто тычемся лбами в бронированную стену министерства, набиваем шишки и вынуждены питаться даже не объедками информации, а ее тенью.

Ямамото улыбнулся в ответ и чуть склонил голову, как бы благодаря за комплимент и демонстрируя свое нежелание обсуждать действия министерства. Хоть адмирал и пришел на встречу в штатском, но ни на мгновение не забывал о своем положении. И то, что сейчас с ним разговаривает представитель дружественной Германии, ничего не меняло. В японском флоте публично выражать свое мнение по вопросам политики мог только министр. Все остальные обязаны проявлять скромность и даже аполитичность.

Кроме того, адмирал был явно ограничен во времени. Он не стал демонстративно поглядывать на часы, просто достал из внутреннего кармана пиджака свернутый лист бумаги. Зорге узнал свое письмо, в котором он перечислил вопросы, которые собирался задать.

Адмирал положил лист бумаги на столик возле кресла, разгладил его ладонью правой руки. Левую руку адмирал держал на коленях — сказывалась привычка, нежелание демонстрировать искалеченную ладонь.

— Вы хотели узнать мое мнение по поводу критской операции люфтваффе? — спросил Ямамото, четко расставляя смысловые акценты.

Не флота, кригсмарине в операции не участвовал, действовали авиация и парашютисты.

— Я хотел узнать ваше мнение по этому поводу, но не в связи с выдающимися достижениями нашего флота… — Зорге достал из кармана блокнот и карандаш. — В конце концов, я обещал послу не упоминать «Бисмарк»… Меня интересует другое… Так сказать, концептуальные изменения в морской войне. Возникает впечатление, что времена крейсеров и линкоров прошли и никогда больше не вернутся…

— Вы хотите задать этот вопрос командующему флотом? — Улыбка Ямамото стала ироничной. — Вы полагаете, что я стану рассуждать об этом? Предложу отправить линкоры в переплавку?

— Или в переделку, — спокойно сказал Зорге. — В авианосцы. Насколько я знаю, кое-что в этом направлении уже сделано… Более того, даже лайнеры сейчас подвергаются переделке, и в этом году… самое позднее — в следующем, японский флот пополнится еще на два авианосца. Не так ли?

Ямамото чуть приподнял брови, что было равнозначно потрясенному возгласу у человека, менее выдержанного и хладнокровного.

Немецкий журналист балансировал на грани приличий — просить адмирала подтвердить достоверность секретной информации, непонятно как попавшей к нему в руки, было бестактностью. Адмирал вообще мог прервать беседу.

Но с другой стороны, адмиралу могло стать интересно — откуда такая информированность и насколько далеко она простирается. На это, собственно, Зорге и рассчитывал.

— Я понимаю, что вы не станете обсуждать со мной военные тайны, — Зорге развел руками, как бы извиняясь, — но вы ведь не станете отрицать, что события… течение нынешней войны позволяет, если не заставляет, взглянуть на дальнейшую судьбу флотов несколько иначе, чем до войны. Нам, немцам, это особенно важно. Если произойдет переоценка ценностей, то у нас появляется шанс опередить, наконец, Англию. Мы уже и авианосцы строим… Вы слышали об этом?

— «Граф Цеппелин» разве не заморожен? — спросил Ямамото. — Мне казалось…

— Это временно, уверяю вас, временно. Его систершип — да, разобран, но «Граф Цеппелин» скоро будет достроен. Водоизмещение — тридцать три тысячи тонн, длина — четверть километра, скорость — как у хорошего автомобиля, и сорок два самолета на борту. — Зорге восхищенно щелкнул пальцами. — Не знаю, как это чудо оценивает профессионал, но для такого профана в морских делах, как я, это нечто потрясающее. Эдакая громада несется со скоростью эсминца… Впечатляет, чего уж там…

— Наверное, — вежливо кивнул адмирал. — Я не совсем представляю, где именно и для чего его станут использовать наши уважаемые союзники. Балтика мала для авианосных операций, а Северное море, боюсь, не слишком безопасно для германского флота…

— Да-да, конечно, — торопливо согласился Зорге. — Для английского, как оказалось, там тоже не слишком уютно. Тесновато… И этот британский авианосец, как его?..

— «Глориес», — подсказал Ямамото. — И еще однотипный «Корейджес». И вы будете и дальше рассказывать о конце эры линкоров и начале эпохи авианосцев?

Зорге ответил не сразу.

Накануне он всю ночь просидел с Конвеем, прикидывая сценарий разговора, который при любом раскладе получался непростым.

Конвей расписывал на листах бумаги варианты, потом Зорге их черкал, потом Конвей снова расписывал, и снова скомканные листы горели на жаровне. К рассвету в уставшем мозгу Зорге родилась идея плюнуть на все и просто выложить перед Ямамото факты и попросить их объяснить, а не кружиться вокруг интересующей темы и ждать, пока адмирал сам пойдет в нужном направлении.