Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для любого исследователя не может быть сомнений в том, что речь в данном случае идет о каком-то полумифическом древнем существе, а не о том вполне реальном Учителе Конфуции, который выведен в тексте Лунь юй. Следовательно, ко времени первого периода деятельности Дунь Чжуншу – причем, к этому времени уже существовали все вышеперечисленные классические тексты – традиционного Лунь юя существовать еще не могло. Иначе все те составители, которые писали подобные «комментарии» – а сами эти тексты являются доказательством того, что со знанием письменности у авторов было все в порядке – уже давно бы знали совершенно «другого» Конфуция из Лунь юя. И сочинять подобные «фантазии» после прочтения знакомого нам текста Лунь юй было бы абсурдом.
Какие же суждения следует отнести к авторству древнего Чжун-ни? Некоторые из суждений резко выделяется на фоне всего текста Лунь юй своей предельной архаичностью, неподдельной страстностью и мощным зарядом энергии. Кун Аньго внес их в книгу для доказательства того факта, что речь идет об одном и том же персонаже, – чтобы отождествить своего «нового» Кун-фу с древним Чжун-ни. Однако манера высказываний Кун-цзы в отличие от Чжун-ни совершенно иная: рассудочная, взвешенная и гораздо менее экспрессивная. И она – более современная. Для того чтобы читатель смог наглядно увидеть образ этого древнего пророка Китая, приведем буквальный перевод двух его характерных высказываний, наиболее «примитивных» во всем Лунь юе. Первое из них – о ритуальном кубке для вина, который имеет название гу.
6.25. [Чжун-ни] сказал (правильнее в этом случае перевести – «возопил» – Г. Б.): «Гу – не гу! Гу – не гу! Разве это гу? Разве это гу?
Вот и всё высказывание. И это – не малый ребенок кричит и капризничает. Это страстный и искренний почитатель древнего ритуала вдруг видит, что во время богослужения ему подают чарку вина не в древнем традиционном кубке из бронзы, а в какой-то имитации кубка, изготовленной из вошедшей к тому времени в моду керамики. И это – приблизительно то же самое, когда в деревне режут свинью. Такой же ужас!
Второе высказывание этого выдающегося деятеля древнего Китая является реакцией на подлинное, а не лицемерно скрываемое отношение окружающих к ритуалу. Он это видит и реагирует характерным для него образом. А значит, это «суждение» тоже взято из реальной жизни. Порядок слов в нашем переводе соответствует очередности следования иероглифов в тексте.
17.11. [Чжун-ни] сказал: «Ритуал», – [все] болтают! «Ритуал», – [все] болтают! О нефрите и шелках болтают, – увы и ах! «Музыка», – [все] болтают! «Музыка», – [все] болтают! О колоколах и барабанах болтают, – увы и ах!
«Увы и ах!» – это так называемые «пустые» иероглифы, поставленные в тексте для того, чтобы передать эмоциональное состояние произносящего высказывание. Иероглиф, который мы перевели словом «болтают» (более культурный перевод – «выспренно говорят»), повторяется в этой короткой экспрессивной фразе шесть раз! То есть по одну сторону одного и того же действия – подлинное Ли, сопровождаемое ритуальной музыкой, а по другую – того же самого действия! – «болтовня, болтовня, болтовня…». Трагедия состоит в том, что оба эти несовместимых явления «наложены друг на друга»: они происходят в едином пространстве и в едином времени. И для Чжун-ни это – невыносимо!
Смысл заключается в том, что во время проведения ритуала в качестве ритуальных принадлежностей и ритуальной одежды использовались самые дорогие изделия из нефрита и одежды из дорогостоящего шелка. В ином виде перед духами представать было нельзя. Но собравшейся на это таинство публике уже нет никакого дела до самого богослужения: она праздно глазеет по сторонам и перешептывается между собой о том, кто во что одет, насколько богаты украшения и насколько хорошо изготовлены те музыкальные инструменты, которые используются для сопровождения ритальных действий. Упоминание о «каменных» барабанах и колоколах свидетельствуют о подлинной древности этого суждения.
Кроме этих приведенных, можно назвать еще порядка пятидесяти-ста характерных суждений (из почти пятисот, входящих в Лунь юй), которые соответствуют требованиям подлинной древности и характерной для того времени «бесхитростности». Например, такие как «На гнилом дереве не сделаешь резьбы» (5.10), «Феникс не появляется, из реки не выходит рисунок (?). Конец мне!» (9.9), «Бывают стебли без колоса, бывает колос без зерна» (9.22), «Очень я опустился, давно не вижу во сне Чжоу гуна» (7.5), «Где укрыться человеку?» (2.10), суждение о «связке сушенного мяса» (7.7) и другие. Кроме того, Чжун-ни, судя по всему, очень любил музыку и обладал незаурядными музыкальными способностями. Значительная часть суждений Лунь юя, посвященная музыке, берет свое начало от высказываний этого древнего подвижника. Для более точного выделения первоначальных древних суждений необходимо профессиональное исследование всего текста.
Когда в ханьском Китае рассуждали о «конфуцианстве» времени от VI в. до н. э. и до эпохи Хань, – т. е. до появления философии Дун Чжуншу – в этом не было ничего удивительного. В действительности, в этом случае речь всегда шла о том «протоконфуцианстве», которое являлось «отсветом» или всенародной памятью о тех далеких временах, когда в почете были Ли, Тянь, Дэ, Вэнь и Сяо, т. е. о времени Раннего Чжоу. И в представлении китайцев в качестве истинного последователя или «древнего конфуцианца» выступал мудрец Чжун-ни.
В I в. н. э. в Китае жил придворный историограф Бань Гу, который написал исторический труд под названием Хань шу («История династии Хань»). Сам он причислял себя к конфуцианцам и вот что он писал в кратком обзоре тех школ, которые существовали в Китае в его время (Древнекитайская философия. Эпоха Хань, стр.322):
Конфуцианская школа берет начало от чиновников приказа культа и просвещения, [она] помогает государям следовать силам инь и ян, разъясняет, как добиться изменений воспитанием. Она ищет образованности в шести канонах (об этих книгах мы уже упоминали – Г. Б.), останавливает внимание на [вопросах] человеколюбия и чувства долга, истоки ее восходят к Яо и Шуню, в принципах своих она следует Вэнь-вану и У-вану, своим первоучителем она считает Чжун-ни и всем этим возвеличивает свое учение, в вопросах Пути (Дао) она занимает высшее место. Конфуций говорил: «Если я кого-то усиленно восхваляю, это уже проверено». Процветание при Тане и Юе, изобилие при Инь и Чжоу, славные дела Чжун-ни – все это проверено и дало результаты.
Интересно знать, какие «славные дела» можно приписать «главному герою» Лунь юя? Вряд
