Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Он внимательно слушал, коротко, но в то же время убедительно отвечал и избегал всяческих откровений, на которые оказался так горазд подогретый армянским коньяком Черчилль. И именно поэтому у всех следивших за переговорами создавалось впечатление, что после очередной реплики Сталина все доводы Черчилля в пользу задержки открытия Второго фронта из-за положении дел на Балканах и в Средиземноморье казались детским лепетом. Более того, именно в Тегеране Сталин проявил себя как блестящий эксперт в самых разных областях знаний.

«Ни в одном из своих высказываний, — скажет позже начальник английского генштаба генерал Брук, — Сталин не допустил стратегической ошибки, всегда быстро и безошибочно схватывая особенности ситуации». В то же время Сталин весьма тонко продемонстрировал разницу в его отношениях с Черчиллем и Рузвельтом, что постоянно сквозило в его беседах с американским президентом с глазу на глаз, особенно когда речь заходила об анахронизме империи и нежелании Черчилля предоставить английским колониям независимость.

Трудно сказать, оставило ли след совместное проживание с американским президентом в советском посольстве, но большинство споров на конференции Сталин вел с британским премьером, и чаще всего Рузвельт принимал его сторону. Оно и понятно, обещание начать войну с Японией дорогого стоило. И дружбы с Черчиллем в том числе.

И странное дело! Невысокий и далеко не самый фотогеничный Сталин сумел затмить огромного Черчилля и холеного Рузвельта. А как тонко он повел себя, когда предложил расстрелять 50 тысяч военных преступников и Черчилль в негодовании вышел из комнаты. Он последовал за английским премьером и, как заботливый друг, положив ему на плечи руки, мягко попросил его не принимать сказанное им всерьез и вернуться.

«Сталин, — писал в своих воспоминаниях Черчилль, — когда считает это необходимым, может быть очень обаятельным, и я никогда не видел, чтобы он так старался, как в тот момент, тем не менее я тогда не был убежден, как не убежден и сейчас, что все это была игра, за которой не стояло ничего серьезного». Может быть, за ней ничего серьезного и не стояло, однако из всех трех участников Тегеранской конференции именно у Сталина были самые большие основания поздравить себя с одержанными на ней победами.

После триумфального возвращения в Москву Сталину предстояло утвердить планы зимней кампании 1944 года. К этому времени Красная Армия являла собой мощную силу. Под ружьем находились около 5,5 миллиона человек. Да и с техникой все было в порядке.

По официальным данным, США и Великобритания поставили 18 700 самолетов, 9600 орудий и 10 800 танков. Что и говорить, цифры впечатляющие! И тем не менее подавляющая часть вооружения была сконструирована и произведена в Советском Союзе. Однако и немцы благодаря поголовному призыву в армию тоже располагали весьма значительной живой силой, ненамного уступавшей Красной Армии.

Перед Новым годом войска 1-го Украинского фронта под командованием Ватутина перешли в наступление и освободили Житомир. А в середине января произошло давно ожидаемое событие: войска Ленинградского и Волховского фронтов очистили от противника железнодорожную линию Москва — Ленинград и таким образом положили конец блокаде города на Неве, которая длилась 900 дней.

После того как было покончено с сопротивлением немцев на Корсунском выступе на Днепре, Ставка ввела в бой все шесть новых танковых армий. В течение марта они форсировали Днестр и вышли на румынскую границу. Так была проложена дорога в Бессарабию, Буковину и Молдавию. Тем временем Малиновский освободил Одессу и побережье Черного моря.

С потерей Украины был проложен конец идее Гитлера о создании новой Германской империи на Востоке. Что же касается Сталина, то он готовился к летней кампании 1944 года, которая должна была поставить все точки над «i». Направлением главного удара были выбраны Белоруссия и Западная Украина, поскольку именно оттуда можно проще всего попасть в Германию. И к середине мая разработка плана Белорусской операции — знаменитого «Багратиона» — была закончена.

Но когда командующий армией Рокоссовский предложил прорывать оборону на Бобруйском направлении двумя ударными группировками, Сталин недовольно спросил:

— А зачем надо атаковать двумя отдельными группировками? Не лучше ли соединить все силы в одну?

Рокоссовский объяснил. Однако Сталин снова заметил, что лучше нанести один удар. Рокоссовский не согласился. Внимательно посмотрев на него, Сталин сказал:

— Ну если вы так уверены в своем предложении, выйдите в другую комнату и еще раз все как следует обдумайте.

Рокоссовский думал недолго и продолжал настаивать на своем.

— Но почему? — уже с раздражением спросил Сталин. — Ведь вы же распыляете силы?

— Да, — ответил генерал, — распыляю! Но именно на этом и строится мой план, поскольку в условиях той местности по-иному действовать нельзя...

Сталин снова отправил его «подумать». На этот раз вместе с ним в другую комнату отправились Молотов и Маленков. Ничего не смыслившие в военном деле, они попытались образумить генерала. Но тот стоял на своем. Тогда Молотов привел последний довод.

— Вы понимаете, с кем вы спорите? — спросил он, многозначительно глядя ему в глаза. В отличие от него и Маленкова, Рокоссовский понимал и продолжал настаивать на своем.

— Если вы считаете, что я ошибаюсь, — закончил он свои доводы, — то прошу вас освободить меня от командования...

В зале установилась тяжелая тишина. И вот тогда-то произошло то, чего не мог ожидать никто. Сталин, тот самый грозный Сталин, с которым уже давно, за исключением Жукова, никто не осмеливался разговаривать в таком тоне, вполне миролюбиво сказал:

— Мне нравятся генералы, которые не только знают свое дело, но и умеют отстаивать свою точку зрения... Ну что же, — подвел он итог дискуссии, — настойчивость командующего фронтом лишний раз доказывает, что организация наступления тщательно продумана. Ваше решение утверждается, товарищ Рокоссовский...

Что и говорить, все течет, все меняется! Да разве в начале войны хоть кто-нибудь мог предположить, что все знающий Сталин оставит безнаказанным столь дерзкое поведение любого генерала? И тем не менее... Впрочем, это говорит не только о том, что за годы войны изменился сам Сталин. Изменились и работавшие под его началом люди. И уже однажды побывавший за решеткой Рокоссовский не только бесстрашно спорил со Сталиным, но и взваливал на себя огромную ответственность. Случись что в Белоруссии не так, и ему не сносить головы...

Лишний раз упомянутый случай доказывает и то, насколько бездумны были в своем слепом поклонении вождю те же Молотов и Маленков. На первом месте для них стояло не порученное им дело, а то, как смотрел на это дело сам Сталин. И как это ни печально, подобных беликовых со своим убогим лозунгом «как бы чего не случилось» в окружении Сталина хватало...

Операция «Багратион» была проведена блестяще. Противник в беспорядке отступал, оставив в кольце под Минском стопятитысячную группировку. И теперь надо было думать о том, как лучше превратить операцию в Белоруссии в наступление по всему фронту.

Этот вопрос решался на даче Сталина, и все присутствовавшие на совещании сошлись в едином мнении, что Германия истощена и уже не имеет ни людских, ни материальных ресурсов. В сущности, речь шла уже только о сроках окончания войны.

— И именно поэтому, — сказал Сталин Жукову, — наши войска не только могут дойти до Вислы, но и должны захватить хорошие плацдармы за ней, чтобы обеспечить дальнейшие наступательные операции на Берлинском стратегическом направлении. Что же касается 1-й Польской армии, то ее надо нацеливать на Варшаву... Немцы, — после небольшой паузы добавил он, — будут драться за Восточную Пруссию до конца, и мы можем там застрять. Надо скорее очистить от них Украину и восточную часть Польши. Это очень важно с политической точки зрения...

20 июля войска Рокоссовского форсировали Западный Буг, и начались кровопролитные бои за освобождение Польши. 2 августа в Варшаве вспыхнуло восстание, однако, к великому огорчению самого Рокоссовского, он ничем не мог помочь восставшим в освобождении города своей юности. У него для этого просто не было сил.

Что же касается Сталина, то он, как и всегда, усомнился в донесениях разведки о восстании в Варшаве. «Я, — писал он Черчиллю, — не представляю, как подобные отряды (речь шла о поляках-эмигрантах. — Прим. авт.) могут взять Варшаву, на оборону которой немцы выставили четыре танковые дивизии, в том числе дивизию «Герман Геринг». И тем не менее советское командование не собиралось пускать дело на самотек и отдавать Варшаву, а вместе с ней и всю Польшу, «каким-то там частям Крайовой армии». Поскольку это могло закончиться для Сталина самым нежелательным образом.