Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

государства явился легендарный Вэнь-ван с его бессмертным «Небесным мандатом» (Тянь мин). Из-за поголовной неграмотности большинства населения Китая, такие исправления можно было вносить, не заботясь о том, что это кто-то заметит. И в этом – принципиальное различие между текстами китайскими и текстами европейской цивилизации, где изначально существовало гораздо больше гражданских свобод, и где степень грамотности населения была несравненно выше.

Бережный европейский подход к старым текстам – это уже реалии почти современного Китая, обученного европейцами. Более того, поручиться за то, что текст Лунь юй избежал значительных исправлений (при этом справедливо рассматривать вероятность включения в первоначальный текст дополнительных «суждений», приписываемых Конфуцию), мы можем только на основании его относительной молодости в философской жизни Китая. Но в гораздо большей степени это было связано с тем, что в нем не просматривалось ничего откровенно идеологического. И, наконец, этот текст в смысловом отношении оказался «твердым орешком» для любого интеллектуала Китая, – поэтому к нему опасались прикасаться без особых причин, довольствуясь классическими комментариями Чжу Си.

Как можно оценивать действия Кун Аньго, если рассматривать его «подлог» с Лунь юем с нашей сегодняшней точки зрения? Можно ли его осуждать за подобную «ложь»? Но в таком случае следует осудить и евангельского Христа за то, что Он «ввел в искушение» простосердечного Иуду, приманив его совсем не тем «Царством», которое Иуда имел в виду и ради которого Иуда влился в состав учеников Христа. В таком случае следует осудить и гениального еврея «Матфея», который в своем литературном произведении под названием «Евангелие от Матфея» соединил воедино две совершенно разные исторические личности: мандея Иешуа, проповедующего о духовном пути человека к Царству Света, и иудейского пророка Машиаха (Мессию), жаждущего реализовать еврейское малькут шамаим и распятого на кресте римскими воинами. Тот исторический мандей Иешуа, который показан в более древнем Евангелии от Фомы, распят никогда не был, и Он в этом тексте ни разу не назван Христом (Мессией).

Главная правда обоих этих текстов – и Лунь юя, и Евангелия – заключается в «послании человечеству», которое оба эти текста содержат. Исследовать эти тексты на их «историческую достоверность» – это удел сяо жэнь. Оба эти важнейших текста человечества – это продукт «художественного вымысла», который имеет в своей основе базовые духовные ценности человеческого бытия. К выдающимся текстам подобного рода следует отнести и Евангелие от Иоанна.

Но и это еще не все в сложной исторической жизни Лунь юя. Бесспорно то, что некогда в Поднебесной действительно жил какой-то Кун Аньго, который прошел весь духовный путь от получения Дэ и опыта Вэнь – и до «открывшегося Неба» и вэй и. Более того, благодаря своей образованности этот человек сумел отождествить свой опыт с опытом древнего Вэнь-вана. Он прекрасно понимал, что если этот опыт будет обнародован – так, как он есть на самом деле, – его просто запрут в «сумасшедший дом». Но одновременно с этим такие люди прекрасно знают, что все то, что произошло с ними, когда-то станет подлинной жизнью и для многих других. И разве можно было допустить такое, чтобы опыт этого Кун Аньго бесследно исчез – безо всякого назидания для ищущих Правду людей?

И Кунь Аньго сделал единственно возможное и единственно правильное в его положении (да и не мог он поступить иначе, как не может то тесто, в которое вложены дрожжи, запретить себе «всходить»): он написал свое «послание в вечность» в виде известного нам текста Лунь юй. Он создал его сам, собственноручно, – написал тем «новым стилем», которым прекрасно владел, и который уже давно утвердился в Китае в качестве общепринятого письма. А затем сделал «перевод» этого текста на старый стиль (гу вэнь) и закопал бамбуковую книгу в стене своего дома (а не мифического Конфуция). И именно там этот текст вскоре был обнаружен – как свидетельствуют хроники – самим Императором. Потому что если бы его вдруг нашел Кун Аньго, это выглядело бы подозрительно. Затем Император передал этот «древний» текст «потомку Конфуция» для изучения. Какой-то странный мистический «заговор четырех»: Кун-Аньго, Сыма Цяня, Дун Чжуншу и самого Императора!

Но и это еще не все в сложной исторической судьбе Лунь юя! Всякий разумный исследователь подобных текстов должен был, конечно, догадаться и о том, что и с самим процессом «творчества» Кун Аньго дело тоже обстоит не так просто. И в этом – прямая аналогия со способом создания синоптических Евангелий. Принцип создания «художественного» евангельского текста заключался в наложении своего героя (еврейского Машиаха) на уже существующий в истории образ духовного проповедника (мандея Иешуа). И любому здраво мыслящему человеку должно быть понятно, что не мог Кун Аньго просто так, «из ничего», создать своего действительно бессмертного «Конфуция». Текст мог быть воспринят современниками как подлинный только в том случае, если в его основе лежал (или его «фоном» служил) образ какого-то действительно известного исторического персонажа, – древнего почитателя и проповедника чжоуского ритуала Ли.

Интуиция Кун Аньго подсказала ему единственно правильное решение. В Китае действительно некогда жил древний мудрец, который, как и главный герой Лунь юя, был страстным проповедником Пути Чжоу. Более того, скорее всего, он-то и носил имя Чжун-ни – «второй с холма» (или, если ближе к тексту, «средний с глинозема»), которое впоследствии стало «прозвищем» литературного Конфуция. Именно это имя несет в себе тот «натурализм», который характерен для очень древних китайских имен. От жизни этого подвижника действительно сохранились какие-то яркие высказывания, со временем превратившиеся почти в пословицы или поговорки. О них мы скажем отдельно, т. к. если следовать нашей логике, то они обязательно должны были попасть в «восстановленный» текст Лунь юй.

Но сначала мы покажем читателю, как воспринимался в Китае в I в. до н. э. образ действительно «древнего Чжун-ни» (Древнекитайская философия. Эпоха Хань, стр. 15):

В апокрифических дополнениях к классическим текстам – вэй (букв., «ткань» – Г. Б.), которые представляли комментарии к ним и авторство которых в конечном счете приписывалось самому Конфуцию, последний был превращен в существо, наделенное даром провидения. Утверждалось, что отец Конфуция был сверхъестественным существом (черным драконом) и Небо отметило его как законодателя Китая. Сам Конфуций, чудесным образом рожденный в дупле шелковицы, имел на квадратной груди магическую надпись (вспомним о бытовавших в то время представлениях о значении иероглифа Вэнь – Г. Б.), предвещающую победу его учения. Следовательно, он был не только мудрецом, но и божественным существом. Небо предписало ему быть правителем на все времена в Поднебесной. Его священная миссия заключалась в том, чтобы по велению свыше создать канонические книги – «И цзин», «Шу