В тине адвокатуры - Николай Гейнце
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что вы там ни говорите, барон, про своего Арапа, собака, нет слов, хорошая, но до моего Артура ей далеко. На вид она у меня не мудреная, по душе скажу, даже и порода не чиста, но ума палата, да не собачьего, сударь вы мой, а человеческого ума. Не собака — золото; только не говорит, а заговорит — профессор. Вы что это, господин ментор, в усы смеетесь, или не верите? — обратился он к Гиршфельду.
— Нет, я ничего, так! — улыбнулся тот.
— То-то так! Нет, вы послушайте, я вам про моего Артура расскажу, диву дадитесь, благоговение почувствуете, зря хвалить не буду — не продавать. Не продажный он у меня. Генерал Куролесов полторы тысячи за него давал. За пятнадцать тысяч говорю, ваше превосходительство, не отдам. Так-то.
— Расскажите, расскажите, это интересно! — послышались голоса.
— А вот что расскажу я вам, государи мои, — начал Кругликов, — охотился это я прошлым летом, охота не задалась, еду я обратно. Артур возле дорога, по полю, бежит, вдруг стоп — остановился. Я попридержал, думаю, посмотрю, что такое. Вижу Артур стоит и как раз перед кочкой, как вкопанный. Заинтересовало это меня, сошел я с лошади, иду и как близко стал подходить — место низкое, вижу на кочке сидит дупель, а перед ним Артур стоит и оба не пошевельнутся. Я ближе, ни с места, и что же вы думаете, государи мои, шапкой я дупеля-то прикрыл. Это он, значит, под взглядом Артура окаменел, а может быть и загляделся, потому что при стойке — картина, а не собака.
— Да, это случай на самом деле из ряда вон… — заметили слушающие, едва сдерживая хохот.
— Да что тут случай, — продолжал Кругликов. — Года два тому назад с Артуром у меня случай был, так случай, кабы мне кто рассказал, не поверил бы, ей-ей, не поверил. Охотился я близ именья графа Панскова, чай все его знаете, а в самом именьи графа охота на диво, ну, да запрещает. Отправился, однако, я к нему сам, принял радушно, обедать оставил и приказ в контору дал охотиться мне у него не препятствовать. Денька это два спустя поплелся я с Артуром в его лесок. Молоденький этакий с кустарничком, самое тетеревиное место. Только это я ступил на опушку, Артур впереди и уже встал, а навстречу мне сторож. «Не приказано здесь охотиться, говорит».
— Мне, говорю, сам граф позволил, и фамилию свою назвал.
— Не можем знать, только не приказано.
— А далеко, говорю, контора?
— Да версты три с небольшим будет.
— На, говорю, тебе полтину, сходи спроси: Кругликову, дескать, дозволено ли охотиться? А до тех пор я выстрела не сделаю.
— Записал это я ему на бумажке мою фамилию и отправил, сказав, что тут же и подожду его. Парень пошел. Смотрю, а Артур все стоит. Сел это я на опушке, трубочку закурил, потом прилег, не идет мой парень назад. Соскучился я и вздремнул, с час с места таки проспал. Парень мой вернулся, разбудил.
— Виноват, говори, ваше высокородие, извольте пулять.
— Глянул я на Артура — все стоит. Пиль! — закричал я, выпалил, ну, две штуки на месте и положил. Вот это собака, а вы — Арап. Далеко вашему Арапу! — обратился Владимир Павлович к барону Фитингофу.
Тот только улыбнулся.
— Я ничего не вижу особенного, — проговорил Гиршфельд, — собака у вас, значит, часа два простояла?
— Да-с, два часа, или около этого. Как же это ничего особенного? — налетел на него Кругликов.
— Да так! С одним моим знакомым был случай не в пример необыкновеннее вашего. Жил это он в своем имении Харьковской губернии, сад у него был при доме большой, а за садом болото. Вот он раз утречком взял ружье, собаку крикнул — Нормой звали — и отправился через сад на болото. Собака вперед убежала и на болоте уже стойку сделала, а он только что к нему подходить стал, как вдруг из дому лакей бежит.
— Пожалуйте, говорит, домой, эстафета.
— Вернулся мой приятель, получил известие о смерти своей тетки, жившей в ближайшем уездном городе. Сейчас это лошадей туда. Пока там, с похоронами возился, наследство кое-какое осталось ему по завещанию, пришлось в губернский город ехать — утверждать завещание. Все это он покончил, имущество принял, во владение ввелся. Месяца через два в имение к себе вернулся.
— А где же, говорит, Норма?
Хвать-похвать — нет собаки.
— Да ведь с тех пор, как вы тогда на охоту пошли, ее и не видать, — сообразили домашние.
Пошли на болото и что же? Собака скелет и дупель — скелет. Вот это стойка! — засмеялся Гиршфельд.
Присутствующие разразились неудержимым хохотом.
Владимир Павлович обиделся и стал глотками отпивать бургунское.
Это продолжалось, впрочем, недолго.
— Э, да вы большой руки шутник! — потрепал он его по плечу.
— Вывьем лучше.
Гиршфельд чокнулся.
Попойка, а затем и ужин пошли своим чередом.
В пятом часу утра Кругликов подвез Гиршфельда к подъезду гостиницы «Гранд-Отель».
XXX
Первый поцелуй
Николай Леопольдович, сказав себе, что дело у этих голубчиков, как он назвал Шатова и княжну Лиду, кажется, на мази — не ошибся.
Шатов накануне того дня, когда Гиршфельд приехал в Т., сделал предложение княжне Лидии Дмитриевне и получил согласие как ее, так и ее отца.
Это случилось для него совершенно неожиданно.
После обеда, когда князя Дмитрия Павловича увезли, по обыкновению, в кабинет подремать и молодые люди остались в гостиной одни, Антон Михайлович, между прочим, заговорил о своем отъезде в Москву для экзамена и защиты диссертации.
— Вы, конечно, туда не надолго? — испуганным голосом спросила Лида.
— Нет, вероятно, придется остаться в Москве, мне предлагают место ординатора при клинике, там более материала для нашей науки и отказаться перейти в столицу — грешно. Это значит пожертвовать наукой.
— А пожертвовать мной ничего не значит, расставшись навсегда? — вдруг каким-то неестественным голосом вскрикнула она и неудержимые слезы брызнули из ее глаз.
Он машинально опустился перед ей на колени.
Этот безыскусственный взрыв неподдельного горя детски чистой, наивной души произвел на него чарующее впечатление.
Разлука с этим плачущим, беззаветно любящим его ребенком представилась для него самого невозможной.
— Зачем же расставаться, можно и не расставаться, если вы только согласитесь быть моей женой! — сам не свой, прошептал он, отнимая руки княжны от ее лица.
Руки повиновались и упали ему на плечи.
Прелестное заплаканное личико, озаренное улыбкой счастья, более красноречивой, нежели всякое согласие, выраженное словами, приблизилось к его лицу.
— Милый, хороший! — шепнули ее губки. Их уста слились в долгом поцелуе. Княжна Лида опомнилась первая.
Быстро вскочила она с кресла и, снова закрыв лицо руками, бросилась вон из комнаты.
Шатов остался один.
Он почувствовал какое-то просветление, как-то особенно легко стало ему. Точно у него спала с глаз долго бывшая на них повязка, точно он сбросил со своих плеч какую-то долго носимую тяжесть.
Девственно чистый поцелуй, казалось ему, рассеял мрак, окутывавший его страсти, дал ему силу сбросить с себя гнет прошедшего.
Он возродился.
Твердою походкой бесповоротно, уже осмысленно решившегося человека направился он в кабинет князя Дмитрия, как бы предчувствуя, что его Лида должна быть именно там.
Он не ошибся.
Прямо из гостиной, после первого неожиданного для нее самой, подаренного ею любимому и любящему человеку поцелуя, бросилась она в кабинет к отцу, забыв даже, что он предается послеобеденному сну.
Быстрый вход дочери разбудил старика, дремавшего в кресле.
Он с удивлением увидал ее заплаканное лицо.
— Что случилось, что с тобой?
— Я счастлива, папочка, счастлива! — упала она к нему на грудь и зарыдала.
— Если счастлива, так чем же ты плачешь, разве плачут от счастья?
— Плачут, папочка, плачут, я так счастлива, что не могу ничего более делать, как плакать.
— Но в чем же дело, утри слезки и расскажи толком.
Она бросилась его целовать.
— Я люблю, папочка, и любима…
— Кем это? Вот им? — улыбнулся князь, указывая на входящего в кабинет Шатова.
— Им, им? — прошептала она и снова спрятала свое лицо на груди отца.
— Князь, я люблю вашу дочь и прошу ее руки. С ней я уже говорил — она согласна! — дрогнувшим от волнения голосом произнес Антон Михайлович.
— Во-первых, я для вас не князь, а Дмитрий Павлович, а во-вторых, надо бы прежде поговорить со мной… — с напускной суровостью проговорил он.
— Простите, это вышло для нас обоих так неожиданно… — стал оправдываться Шатов.
— Прощаю, прощаю. Возьмите ее от меня, пожалуйста, совсем, а то она мне все пальто слезами испортит, только чур, чтобы в жизни ее с вами были только такие слезы — слезы радости.
Князь нежно отстранил от себя рукою дочь, которую Шатов бережно принял в свои объятия. Она взглянула на него сквозь слезы.