Возвращение Сэмюэля Лейка - Дженни Вингфилд

В-третьих, она начнет новую жизнь, хотя на самом деле мечтает поменять в жизни лишь одно – мужчину. Однако люди верующие без конца ведут разговоры о том, как Бог изменил их жизнь – так почему бы не изменить жизнь самой, а заслугу приписать Богу?

Это ей по силам. Женщина способна горы свернуть, была бы достойная цель. А Бернис созерцала свою цель каждый вечер за ужином. И иной раз еле сдерживалась, чтобы не протянуть руку и не коснуться.

Но Бернис не так глупа. Ей ничего не стоило бы передать Сэмюэлю картофельное пюре и мимолетом дотронуться до его руки. Или наклониться, ставя на стол кукурузный хлеб, и прижаться на один жаркий миг к его плечу. Все это просто. Но не очень умно.

А за хорошее дело берутся с умом.

И Бернис предложила Калле помогать по хозяйству, а Калла – вы подумайте! – сунула ей в руки швабру. Лучше бы просто предоставила Бернис делать по хозяйству то, что придет на ум, скажем… впрочем, на ум ничего не приходит, но как-никак она вызвалась помочь, и Калла могла бы поблагодарить ее за заботу, и все.

Бернис задумалась, что бы еще сделать хорошего? Навещать беспомощных стариков? Но это не поможет сблизиться с Сэмюэлем, разве что она попросит ее подвозить, но так не годится, водить машину она и сама умеет. К тому же ее передергивает при одной мысли о посещении больных.

Той был удивлен, когда Бернис стала к нему ласкаться, как до свадьбы. Удивлен – но рад до слез. Наверняка Бернис лишь играет, кичится перед Сэмюэлем своей добродетельностью, и Той твердил себе: нельзя так терять голову от женщины. Твердил – и не слушал себя, просто тешился, как ребенок конфетой.

Той Мозес, сам тому не веря, вновь ощутил вкус к жизни. Бернис улыбалась ему, когда он просыпался далеко за полдень. Приносила ему кофе, беседовала с ним, пока он пил. По дороге к Калле садилась с ним рядом, а не на заднее сиденье, подальше от него, и, когда Той обнимал ее за плечи, устраивалась уютно, словно птичка в гнезде.

Однажды за ужином, спустя примерно неделю после «обращения» Бернис, Той поймал ее сияющий взгляд – так смотрит женщина, когда влюбляется или вновь обретает прежнюю любовь. И не только он заметил. Сэмюэль и Уиллади перемигнулись, а Калла чуть капустой не подавилась.

Ну и пусть, твердил себе Той. Пусть думают, что Бернис готовит очередной подвох. Пусть думают что хотят. Больше всего на свете он мечтал доверять Бернис, а ради своей веры все поставил бы на карту.

«Ни стыда ни совести», – только и могла сказать Калла. Дело было в четверг утром, они с Уиллади развешивали на заднем дворе белье. Бернис накануне вечером ездила со всеми на молитвенное собрание, соблазнительная донельзя: невинная улыбка, скромное платье с широкой юбкой подчеркивает осиную талию и пышные бедра и грудь. Каллу так и подмывало вытащить ее из машины и сказать: молись дома!

– Но в неискренности ее не упрекнешь, – возразила Уиллади, хоть и знала, что это не так.

– Ну конечно, – буркнула Калла. – Мы-то знаем, в чем она искренна.

Уиллади повесила простыню, старательно расправила, одернула углы. Если простыню правильно развесить – высохнет, будет как глаженая.

– Мама, – сказала она, – неважно, что делает Бернис. Главное, что делает Сэмюэль. А он против совести не пойдет, слишком порядочный.

Калла хмыкнула. Спору нет, Сэмюэль хороший человек. Но Бернис умеет портить все хорошее.

Уиллади кольнула совесть: на словах она защищает Бернис, а в душе не находит ей оправдания. Да вряд ли Бернис ударилась в веру надолго. Поиграет и бросит, как только поймет, что зря старается.

Хуже всего, что опять пострадает Той, а он и без того настрадался. Она так и сказала Сэмюэлю однажды утром, когда Той и Бернис уехали до вечера. За завтраком Бернис ластилась к Тою – называла «милым», мазала ему хлеб маслом, дотрагивалась до его плеча. Много лет избегала ласки – а теперь вот не жалела ни масла, ни нежностей.

– За брата не волнуйся, – сказал жене Сэмюэль. Они были в ванной, за запертой дверью. Уиллади, примостившись на краешке ванны, брила ноги, а Сэмюэль брился, стоя у раковины. Прошло уже три недели с тех пор, как он вернулся с конференции, и он собирался на поиски работы. – В последнее время Той так и сияет.

– То-то и плохо. Она его опять водит за нос.

– Это еще неизвестно.

Сэмюэль говорил спокойно, мягко – лишь слегка укоризненно. Уиллади дернулась, порезала лодыжку.

– Только не вздумай уверять, будто она и тебя одурачила.

Ранку жгло нестерпимо, но эту боль заглушала другая, куда более сильная.

– Я за нее не заступаюсь, – возразил Сэмюэль. – Просто неизвестно, что на душе у другого человека.

– Я ее вижу насквозь.

Уиллади тут же устыдилась своей злости. Обычно они с Сэмюэлем понимали друг друга с полуслова. Она ждала, что еще скажет муж, но тот сосредоточенно брился. Уиллади отвернулась и тоже взялась за бритву. И порезалась сразу в трех местах – такого с ней не случалось лет с пятнадцати.

Небо было свинцовое, а духота такая, будто вот-вот разверзнутся хляби небесные. Уиллади уговаривала Сэмюэля остаться дома, но он не хотел на виду у детей слоняться без дела. Погода, считал он, как большинство людей, почти никогда не исполняет угроз. К тому же в Библии сказано: тот, кто не кормит семью, хуже язычника. Но даже если бы в Библии не было об этом ни слова, Сэмюэлю претила мысль жить за счет Каллы.

Он уже начал обзванивать знакомых священников, рассылать письма, предлагая свои услуги.

«Если Вы собрались в отпуск и Вам нужен сменный проповедник…»

«Если Господь призывает Вас провести богослужение на выезде и Вы еще не выбрали проповедника…»

Но Сэмюэль, как ни старался, не видел себя проповедником. Проповедник – эдакий одинокий волк: рыщет от стада к стаду, возвращает в загон заблудших. Волк, пожалуй, определение не самое подходящее, ведь овец никто не съедает живьем, и в стадо сгоняют для их же блага. А пастырь стадо не гонит, а ведет. А Сэмюэль – по призванию пастырь, именно пастырь. И мечтает иметь свою паству, обходить с ней омуты, ограждать от зла, искать заблудших и заботливо вести домой, под мирный, надежный кров. Колесить же из города в город, неделя здесь, другая там, расставаться с людьми, так и не успев узнать их поближе, – это его совсем не привлекает.

Впрочем, Сэмюэль зря беспокоился. У священников, к кому он обращался, все отпуска и проповеди на выезде давно были расписаны. Им, видимо, неловко было отказывать Сэмюэлю, и все обещали при случае иметь его в виду.

Сэм Лейк многое умел делать. Умел петь, играть, помогал людям разглядеть лучшее в себе и друг в друге. Он мог вывести на разговор супругов на грани развода и направлять их беседу, пока те не вспомнят, за что когда-то полюбили друг друга, и не отбросят прочь мысли, что любви уже нет. Он мог убедить вора вернуть украденное и набраться мужества, чтобы сознаться. Мог уговорить судью или полицейского смягчить участь того, кто заслуживает снисхождения. Мог навестить девочку-подростка, которая только что родила внебрачного ребенка, и внушить ей гордость за малыша вместо стыда за себя.