Покушение на шедевр - Дэвид Дикинсон

Джейсон Локхарт усмехнулся.

— В этом-то все и дело, лорд Пауэрскорт. Галерея находит столько работ Тициана или Джорджоне, сколько сможет. Договаривается с владельцами о том, чтобы показать их на выставке, а затем вернуть обратно или продать. Что касается авторства, то в этом отношении галерея всегда соглашается с владельцем. Если герцог Тьюксбери говорит, что его Тициан подлинный, галерея верит ему на слово. В каталоге всегда печатают мелким шрифтом, что галерея не занимается установлением авторства картин. Таким образом мы снимаем с себя ответственность.

Пауэрскорт пришел к выводу, что первоначальное произношение его гостя определенно йоркширское, хотя столица уже наложила на него свой неизгладимый отпечаток.

— Понятно, — сказал он. — Значит, статья Кристофера Монтегю должна была стать настоящей бомбой. Она отравила бы жизнь всем — владельцам, музеям, дельцам, покупателям, которые не знали бы, что приобрели — подлинную вещь или фальшивку.

— Совершенно верно, — сказал Локхарт. — Трудно придумать что-нибудь другое, от чего разом пострадало бы так много людей.

— Получается, что больше всех пострадали бы Декурси и Пайпер, — сказал Пауэрскорт. — Ведь их выставка была бы непоправимо опорочена.

— Сначала, пожалуй, да, — подтвердил Локхарт. — Им пришлось бы несладко. Однако очень скоро все узнали бы, что остальные галереи ведут себя точно таким же образом.

— А как же ваша работа в другой галерее? — спросил Пауэрскорт, пытаясь собрать мысли воедино. — Разве вашим хозяевам понравилось бы, что вы замешаны в таком предприятии?

— Они все знали заранее, — ответил Локхарт. — По-моему, они решили, что Декурси и Пайпер попросту не вынесут такого удара и их можно будет навсегда исключить из числа конкурентов. На Олд-Бонд-стрит все средства хороши, поверьте мне, лорд Пауэрскорт.

Пауэрскорт вспомнил об итальянских книгах, которые Кристофер Монтегю взял в Лондонской библиотеке и заказал еще где-то.

— А что в этой статье говорилось о фальшивых Тицианах, мистер Локхарт? Что их приобретали во время туров по Европе и покупателей обманывали нечистые на руку продавцы?

Локхарт посмотрел на картину с изображением гималайских предгорий, висящую на стене гостиной. Она была куплена хозяином перед отъездом из Индии, и Пауэрскорту показалось, что его гость сейчас объявит ее подделкой.

— Кристофер считал, что происхождение большинства фальшивок и вправду таково, — ответил Локхарт. — Но есть и еще кое-что. Кристофер собирался заявить, что по меньшей мере три, а то и четыре поддельные картины с выставки написаны совсем недавно. Это стало бы сенсацией.

— А что вы скажете об американцах — о тех богачах, которые за последнее время скупили столько шедевров и все еще продолжают этим заниматься? Выходит, их всех тоже надувают? И они тратят свои тысячи на ничего не стоящее барахло?

— Не знаю, лорд Пауэрскорт. Это одному Богу известно.

Когда Пауэрскорт провожал Джейсона Локхарта к выходу, он вдруг с необыкновенной отчетливостью понял, что наибольшую выгоду из всей этой истории должен был извлечь не кто иной, как сам Кристофер Монтегю. Его вторая книга готовилась к публикации. В его статье подвергалась сомнению подлинность большинства венецианских шедевров в Европе. К кому оставалось бежать несчастному покупателю, если он хотел удостовериться, что его Веронезе настоящий? Что его Тинторетто — не фальшивка? Что его Джорджоне — это действительно Джорджоне? На свете существовал только один специалист, способный оказать такую помощь, и звали его Кристофер Монтегю. Любопытно, подумал Пауэрскорт, какую цену покойный собирался назначить за свои услуги по определению авторства картин. Десять процентов? Пятнадцать? Или все двадцать пять? Возможно, полгода назад на него и впрямь свалилось неплохое наследство, но вскоре он наверняка стал бы еще богаче. Гораздо богаче. Есть ли в лондонском мире искусства другой человек, претендующий на звание Главного Эксперта? И разве не предпочел бы такой человек видеть Кристофера Монтегю мертвым?

Часть вторая

Гейнсборо

9

Крысы. С ними надо что-то делать. В последнее время они совсем обнаглели и уже не давали себе труда прятаться за стенными панелями и под дырявыми досками, которыми был выстелен пол. Скоро они просто усядутся в ряд и будут требовать корма или начнут грызть картины. Орландо Блейн прошелся по Большой галерее из конца в конец, надеясь отпугнуть нахальных зверьков звуком своих шагов.

Остановившись у одного из пяти широких окон, Орландо устремил наружу печальный взгляд. Был ненастный осенний день. Хаос продолжал вести на сад свое безжалостное наступление. Розы полностью одичали и угрожали задушить прочие цветы, которые раньше мирно росли рядом с ними на ухоженных клумбах. Фонтан посреди сада давно высох. Пухлый каменный Эрос в его центре покрылся зеленью с неприятным металлическим оттенком. Слева еще виднелся краешек озера — его темные, неприветливые воды тоже не радовали глаз. Летними вечерами Орландо разрешали гулять по его берегу под надзором стража, который брел за ним шагах в двадцати.

Орландо Блейн был пленником. До сих пор он точно не знал, где находится. Порой до него словно бы доносился запах моря. Вокруг огромного дома, в котором теперь обитали только он сам да его тюремщики, простирались тысячи акров пустынных земель, а длинную аллею, ведущую к ближайшей дороге, закрывала баррикада из густых деревьев. Охранников было четверо, и они по очереди следили за ним круглые сутки. Алкоголь для него был под запретом — ему давали только слабое или разведенное пиво, поскольку крепкие напитки сыграли свою роль в его падении. Его обязанность состояла в том, чтобы писать на заказ, ибо Орландо Блейн был очень талантливым художником. В более благоприятные времена и с менее сомнительным прошлым он наверняка сделал бы блестящую карьеру в Лондоне или Париже.

Он посмотрел через всю галерею на свое сегодняшнее задание. На подрамнике начинала обретать форму картина — картина, поразительно похожая на работы Гейнсборо.

Орландо снова взглянул на мрачные облака, несущиеся по бурному небу. Ему вспомнилась Имоджин, любовь всей его жизни, которая находилась теперь за сотни миль отсюда. Но нет — он не станет думать об Имоджин! Его мысли, как будто бы по своей собственной воле, вернулись к французской Ривьере, на пять месяцев назад. Он снова увидел завораживающее вращение рулеточного колеса, услышал тихий стук падающего в лунку шарика. Снова услышал сдержанный голос крупье — rien ne va plus, ставок больше нет, — и увидел, как замерли игроки, дожидаясь, пока маленький шарик в очередной раз упадет в лунку. Он вспомнил пять дней триумфа за игорным столом. Даже теперь он слегка вздрагивал при воспоминании о шестом дне, когда все пошло прахом и его мир изменился навсегда.

Цвета. Возможно, благодаря своей профессии он так живо их помнил. Темно-серый, почти черный цвет моря часа в три или четыре утра, когда он возвращался в свою дешевую квартирку на берегу — от нее до казино было мили полторы. Первые слабые проблески желтизны на горизонте, где вставало солнце, провозглашая начало нового дня, светло-голубую воду, которая окрашивалась лазурью к моменту его пробуждения, нежно-розовые тона заката в тот час, когда он вновь отправлялся к игорным столам. Ярко-красный цвет, на который он ставил так много. Блестящий, полированный черный, который в конце концов лишил его состояния.

Орландо вспоминал рулеточные термины, произносимые мягким, но властным голосом крупье. Pair означало, что выпало четное число, impair — нечетное. Passe значило, что выигрышный номер находится между девятнадцатью и тридцатью шестью, impasse — что он между нулем и восемнадцатью. Rouge — красное, noir — черное; le rouge et le noir, красное и черное, занимали все его мысли, пока он сидел у рулеточного колеса. Ноль — проигрыш в пользу казино; единственный фактор, дающий владельцам заведения преимущество перед игроками, явившимися, чтобы сорвать банк.

Он играл по своей собственной системе. Придя в казино впервые, Орландо только наблюдал. Очень толстый француз выиграл уйму денег. Стройный блондин, англичанин, сильно проигрался. Изысканно одетый итальянец выиграл совсем чуть-чуть. В течение трех вечеров Орландо наблюдал за одним столом. Время от времени ставил по маленькой, чтобы не обижать казино. Результаты каждого розыгрыша он аккуратно вносил в красный блокнот. Он заметил, как один из администраторов что-то тихонько прошептал другому — вот человек, который изобретает свою систему. Служащие казино обожали людей, играющих по системе. Они встречали их с распростертыми объятиями и угощали марочным шампанским, когда те превращались в завсегдатаев. Клиентам с надежными рекомендациями открывали щедрый кредит. Ибо в казино знали, что все системы обречены на неудачу. Даже при одном нуле, как в Европе (в Америке их было два, а в салунах Среднего Запада, где собирались самые безрассудные игроки, можно было увидеть и целых три — Орландо об этом слышал), преимущество неизменно оставалось на стороне казино.