Край, где Кончается радуга - Николай Полунин

– Ох, – сказал Вест, – ну я и… Здорово они…

– Еще как, – сказал Пэл.

– А как? – Вест прищурил незаплывший глаз. Средние суставы пальцев на левой руке уже начинали пухнуть. Вест был левша.

– Во как, – Пэл показал.

– Да. Ну, я вроде уже, – сказал Вест, – могу…

И вдруг он увидел. Рядом с телами – живыми, неживыми ли – голубел холмик поблескивающих кристалликов. Как снег, подумал Вест, только не белый. С одной стороны в холмик наступили, и он был обрушен.

Ну и не надо, подумал Вест, качаясь на трехногом табурете. – Ну и молчи, и пожалуйста. И без вас сообразим. Подбородок он упер в кулак, а кулак положил на стол.

– Эй, Пэл, ты не врал, что меня бы в Стражу взяли?

– Не врал. – Пэл вытянул ноги. Под очками не видно было, – открыты у него глаза или нет.

– Очки, у тебя, говоря по чести… того. Неприятные, – сказал Вест.

– Это почему же?

– Глаз не видно.

Пэл, не меняя позы, снял очки и положил их рядом с собой. Глаза у него закрыты.

– Так приятно?

Вест принялся перематывать тряпку на больной руке.

– А в Стражу бы тебя с распростертыми объятьями, – сказал Пэл. Резко повернувшись, он уставил в Веста палец: – Ты не предполагаешь, что они тебя и… А?

– Я предположу, – пообещал Вест, поднимаясь. Он зажмурился, поймав себя, что делает так чаще и чаще. И виной тому вовсе не бессонные ночи. Боюсь я, что ли? – подумал Вест.

– Вставай-ка, мил дружок, – сказал он.

– Куда это?

– Ну, не все же тебе меня водить… Скажи, наш сонник может сделать булку?

– Булку?

– Ну да. Хлебную булку.

До Восемнадцатой было рукой подать. Знакомый флигель красного кирпича загородил дальний конец улицы. И торчала из дырки в крыше все та же перекошенная закопченая труба. И бетонный бок длинного унылого типового строения пестрел знакомыми выбоинами и каракульками. Вест поправил под мышкой сверток с брикетами и оглянулся на Пэла. Пэл выглядел набычившимся и сердитым, все переживал, небось, ссору из-за этих брикетов. Ничего, подумал Вест, мне Наум свежий сонник подкинет, никуда не денется. Не сердись, Пэл, нельзя же идти без подарка. А на городских продпунктах синтезаторы, выходит, совершеннее, – Вест попытался представить себе идеальный вариант того, что здесь называют сонником, и даже остановился, потому что возникла в связи с этим какая-то очень важная мысль, но был уже подъезд, и возле подъезда на ящиках сидели не бабки, а сидела Рита.

– Здравствуй, Рита, – сказал он.

Рита не ответила, глядя за плечо Веста – левее и выше. Там был Пэл. Пэл, сказал, не оборачиваясь, Вест, дружище, дай мне поговорить. Тьфу, сплюнул, Пэл, знал бы, поспал лучше… Он прошел глубже во двор, к ящикам, наваленным грудой, и недолго гремел и передвигал там.

– Здравствуй, Рита, – повторил Вест.

– Здрассте, – сказала Рита.

– Пришел вот тебя проведать, Свена, соседа вашего тоже. Как вы?

– Это вы с ним пришли нас проведать? – Рита двинула подбородком в сторону ящиков, откуда уже неслось легкое похрапывание.

– А что?

Рита смотрела в узкий кусок улицы, видимый от подъезда в прогал между стенами. У нее были серые, будто присыпанные пеплом волосы, такие же глаза и чистые щеки. Только была она бледна нездоровой бледностью, хрупкая и тонкая.

– Как вы тут, спрашиваю, – сказал Вест. – Нормально?

– Будешь тут… нормальной, – буркнула Рита, показав мелкие и острые зубки хищного зверька.

– Я принес кое-что, – сказал Вест. – Не знаю, любишь ты, нет. Бери, если хочешь.

– Где вы эту дрянь нашли? – Рита глянула мельком и снова уголок рта у нее приоткрылся.

– Сразу и дрянь.

– А то что. Человек называется, еду приличную не может достать.

Вест старался ее не спугнуть. Он еще ни разу не говорил с Ритой, а очень хотелось. Даже просто было нужно.

– Наши ребята меньше, чем четырехканальные не держат, – говорила Рита. – У Ронги шестиканальный. Принес он…

– Не хочешь – как хочешь, – сказал Вест. – Свену отдам, пускай своих питомцев кормит.

– Вы брата не троньте, – сразу ощетинилась Рита. – Чего вы ему жить не даете? Думаете, вам все можно, да? Человек, так все можно! Он же и так… думаете, сладко ему? А по ночам он плачет, слыхали как? Слыхал?

– Рита, успокойся, что ты.

Она нехорошо, горько и безнадежно покивала. Вест потоптался, затем спросил:

– Рита, а Ронги – это кто?

– Так, – она сделала жест рукой, – подонок один. Папа у него, – передразнила она, – понимаешь, мама… А сам – волосы белые, рот слюнявый, под ногтями грязь вечно. И не умеет ничего. – Она спустила челку на самые глаза. – За мной сейчас заедет, я его жду.

– Зачем ждать-то, если подонок?

– А что еще? Эта толстая дура орет… Дайте, что ли, брикетик.

Вест вновь развернул, она взяла фруктовый брикетик, но не стала сразу есть, а долго нюхала.

– Вот что, Рита, – сказал Вест, – а у Ронги звезда какого цвета?

– Зачем вам? Ну, фиолетового, допустим.

– Фиолетового. И что же сие означает?

– Что-что? Фиолетового – значит, не красного и не зеленого.

– И не белого?

– И не белого, и не желтого, и не серобуромалинового в полосочку, – она откусила кусочек брикета, и настроение ее сравнительно улучшилось.

– А что такое мотобратство? Кто туда входит?

– Ну, – она откусила еще кусочек, – мотобратство есть мотобратство, чего тут еще скажешь? У кого машина, тот, считайте, и там. И одновременно никто.

– Это удивительно и странно. Почему?

– Потому что потому. Придумка эта для дурачков. Ничего странного.

– Почему вы так много стреляете? – спросил Вест.

– Кто? Мы? – Рита очень натурально изумилась. – Мы вообще не стреляем. Так, иногда…

Иногда, подумал Вест. За домами послышался мотоцикл. Вест торопливо спросил:

– Рита, ты никогда не слышала что-нибудь о… – он запнулся, – “Колесо”?

– Каком колесе?

– Ну… просто – колесо. Слово такое.

– Ах, слово, – протянула Рита. Что-то изменилось в глазах серого зверька. Она опустила руку с брикетом и совсем отвернулась, но плечо и спина у нее оставались напряженными. На улице коротко взвыл сигнал. Она встала, вышла, и Вест пошел с нею.

Седок на мощном мотоцикле был в шлеме с ярко-оранжевой, а вовсе не фиолетовой звездой, и куртка у него, конечно же, топорщилась. Рита сунула Весту недоеденный брикет, выпалила:

– Брату отдай, он любит, а рыбные – матери, он не ест, а так она все отберет, – и прыгнула на сиденье. Мотоцикл тут же тронул с места, замечательный Ронги так и не повернул головы. Сбоку, из-за стены, вышел Пэл.

– Хорошо зацепила девочка, – сказал он.

– В каком смысле? – Вест постарался не удивиться его внезапному появлению.

– А это одного ведущего научника сынок, – сказал Пэл. – Не промах девочка, – повторил он, – даром что на помойке выросла.

Вест проводил мотоцикл взглядом до самого поворота. Езжай, Рита, подумал он, и пусть с тобой ничего не случится. Езжайте, железные всадники, ангелы смерти. Пусть с вами со всеми ничего не случится, девочки и мальчики с автоматами. Вы рано вырастаете, но поздно взрослеете. У вас есть автоматы, но вы еще не знаете, в кого надо стрелять, и поэтому стреляете друг в друга. Вы не знаете, что самое лучшее – это когда ни в кого не надо стрелять. Пусть с вами ничего не случится. Он опять зажмурился и даже прикрыл глаза рукой.

Город. Перекресток Пятой и Шестнадцатой

Полдень. (Окончание)

Да. Да, да, да. Я действительно все время ходил прищуриваясь и избегал подолгу смотреть в одну точку. Я боялся, вдруг это проявится неожиданно. Когда Наум сказал мне там, в том курятнике на Пустоши, я поверил почти сразу, долго это не протянулось, но я поверил, и сразу стало страшно и весело, хотя он говорил невероятные вещи, а может быть, именно потому, что он говорил невероятные вещи. И еще потому, что он обещал мне силу.

Человек может испепелять взглядом.

Человек может умертвлять словом.

Жестом Человек может обращать во прах, камень и кал.

Это были какие-то обрывки, что-то, что он, возможно, помнил и забыл, а возможно, только это и знал. Он хрипло шептал наизусть, пригнувшись к самому лицу, и я видел его скошенные в трансе глаза и потную голую синюю губу. Он весь ходил ходуном от возбуждения, оно передалось и мне. Я все-таки сказал, что нет, глупости, но он припечатал к доскам корявую синюю свою ладонь и похрипел: здесь Край! – и я поверил. Успокоившись, он стал жрать брикеты, посыпавшиеся из сонника (извини, Человек, малая база, ничего лучше нет. Но мне-то, после Квартальной бурды… А ты извини. Все потом будет.), я же сидел, думая, что вот наконец все или почти все стало на свои места, и, видимо, от восторга этого понимания не заметил, что приписываемые мне чудеса и могущества слишком от этого мира, слишком пахнут этим миром, где все, даже те, кому их страшной судьбой назначено лучше или хуже, но только работать, – даже они стреляют и убивают. А может, это я чересчур свыкся с отсутствием добра и радости – человеческого, не вокерского, добра и радости – и устал, и мне тоже захотелось убивать… Мы выходили уже, и я вдруг испугался переступать порог и оглянулся, а он, будто дьявол, будто видя меня насквозь, сказал: и не думай, все так, точно. Есть Верный знак, он сказал. Но через несколько дней, отрезвев, я выспросил его до конца, и все рухнуло. Не могло не рухнуть, и оставалось только врать и тянуть, тянуть. Мне все-таки пришлось врать…