Сесиль. Стина (сборник) - Теодор Фонтане

– Ну и ну, – рассмеялся Сент-Арно, несколько обескураженный ее решимостью.

Менее удивленный Гордон пытался настаивать, чтобы Сесиль без крайней надобности не отказывалась от более удобного способа передвижения.

Но Сесиль оставалась непреклонной.

– Вы в этом не разбираетесь, господин фон Гордон. Для этого нужно быть женатым. Мужья и без того всегда на коне, что достаточно скверно. Но если по доброй воле ехать рядом на осле, то это выглядит как признание и одобрение мужского превосходства. А это никуда не годится.

Они спорили еще довольно долго, пока Гордону не почудилось, что в одном из брошенных на него взглядов он прочитал: «Глупец. Ради тебя же стараюсь».

Через четверть часа появились лошади, пилигримы распрощались и направились к деревянному мосту, по которому незадолго до них перешли на другой берег Боде гимнасты. Однако, подъехав ближе, они заметили, что опоры и доски моста слишком хлипкие, перешли реку вброд и с другого берега еще раз помахали на прощанье замку Роденштайн.

Сначала дорога вела серпантином в гору, потом снова спустилась к реке, следуя за ее извивами. Над густыми ветвями сгустились сумерки, все живое исчезло из поля зрения, но вдруг совсем близко из лесной чащи выпорхнула черная птица. Она запрыгала перед ними ничуть не робко, а даже как-то дерзко, словно хотела перекрыть им путь. Наконец, она взлетела, но лишь для того, чтобы через тридцать шагов снова сесть на дорогу и продолжать свою игру.

– Черный дрозд, – сказал Гордон. – Красивое создание.

– Но жуткое.

Сент-Арно рассмеялся.

– Дорогая моя Сесиль, ты так испугалась, словно заблудилась в лесу. Напрасно. Нам эта романтика не грозит. Нам не угрожает даже обычная непроглядная ночь, когда ни зги не видать. Посмотри, закат еще пылает, а уже взошел месяц, смена караула, так сказать. Оставь в покое черного дрозда. Он сопровождает нас, потому что рад нашему обществу. Спроси у господина фон Гордона.

– Я, скорее, согласился бы с мадам, – сказал тот. – Все птицы, за исключением разве что воробьев, обладают некой своеобразной таинственностью и возбуждают нашу фантазию больше, чем прочие животные. Мы живем в постоянном страхе перед ними. Собственно говоря, мало что на свете внушает мне такое же почтение, как, например, серые попугаи какаду. Профессорам философии далеко до них. А что уж говорить об аисте и ласточке! Кто бы решился причинить вред ласточке или стрелять в аиста?

– Ох, люди такие лицемеры, – сказал полковник. – Лицемеры и хитрецы. Они всегда берут под защиту то, что им даром не нужно. Никогда в жизни не слыхал о жарком из аиста, а гастрософские опыты с неприкосновенными лебедями до сих пор регулярно проваливались. Другое дело бекасы и рябинники! Они слишком вкусны, а потому и не дают повода объявлять их священными.

За такими разговорами они доехали до Трезебургского моста и увидели на другом берегу постоялый двор «У белого оленя», живописно расположенный у самой реки. Несколько выставленных наружу столиков освещались садовыми свечами, остальные довольствовались лунным светом.

– Заедем? – спросил полковник.

Но Сесиль была против. Дорога по другому берегу, вероятно, была той же, которую они проделали утром, и у нее не было охоты, еще раз проезжать мимо Тодтенроде.

– Значит, едем дальше.

И с этими словами Сент-Арно направил коня на ухабистую дорогу, довольно круто поднимавшуюся к плато, протянувшемуся между Трезебургом и Тале.

Наверху не было ничего, кроме зарослей травы и пашни. Узкая дорога между ними была все же достаточно широка, чтобы можно было проехать по ней втроем, держась в один ряд. Тени бежали впереди по сиявшей серебром земле, как бы приглашая всадников следовать за собой. Трое путников ехали шагом. Воздух остыл, и Сесиль начала мерзнуть, поэтому Гордон протянул ей плед, который до сих пор в виде скатки был приторочен к его седлу.

– Бери, бери, – сказал Сент-Арно. – Господин Гордон задрапирует тебя со знанием дела; он научился этому в клане Гордонов. И ты поедешь между нами как истинная шотландка, леди Макбет или кто-то в этом роде. Вот только твоя шляпа выпадает из стиля.

Но Сесиль ограничилась тем, что пришпорила коня, и очень скоро они достигли перекрестка, в пятидесяти шагах от которого виднелся какой-то памятник.

– Что это? – спросил полковник и поскакал к памятнику, в то время как Гордон и Сесиль продолжали путь более медленным аллюром.

– А вам неинтересно? – спросила Сесиль с оттенком насмешки и горечи. – Сент-Арно видит, что меня знобит, знает, что я считаю минуты. Но что ему до того?

– Но ведь он обычно такой внимательный и заботливый.

– Да, – протянула она.

И в этом «да» прозвучало безграничное отрицание. Гордон взял ее бессильно повисшую руку и запечатлел на ней поцелуй. Она не отняла руки. Оба молча ехали рядом, пока к ним не присоединился Сент-Арно.

– Что это было? – спросила Сесиль.

– Памятник какому-то старому лесничему.

– Которого застрелил какой-то браконьер?

– Нет, ничего сенсационного. Он спокойно умер в своей постели.

– И как его звали?

– Пфайль.

– А, Пфайль. Граф Пфайль?

– Нет, – рассмеялся Сент-Арно. – Просто Пфайль. Бывают же у природы демократические капризы. Между прочим, несмотря на всю свою буржуазность, он был большим авторитетом в лесном деле и основателем одной из наших знаменитейших сельскохозяйственных теорий.

– Какой же, позвольте спросить?

– О том, что сочетание болот и песков в определенных обстоятельствах создает особенно рафинированную культуру. Болото само по себе ни на что не пригодно, и песок сам по себе бесполезен, но в земле Бранденбург Господь расположил их рядышком, что было особым благодеянием для этой местности и, конечно, для человечества. И вся прусская история произошла, так сказать, из этого акта милосердия Бога к своему заведомо любимому детищу – маркграфству Бранденбург. Вот тебе и вся знаменитая теория Пфайля, возможно, немного слишком остроумная. Поскольку чернозем Пирица[109] всегда был лучшей почвой, во всяком случае, он лучше, чем сочетание болота и песков. Ну, а теперь – рысью, чтобы согреться и продвинуться вперед.

И они двинулись рысью через плато, минуя деревья и выступы скал, и потом снова перекрестки дорог и путевые столбы. На одном была надпись: «На Лысую гору». Указав на него, Сент-Арно сказал:

– Заедем туда? Или ты предпочитаешь отдельную экскурсию?

Это прозвучало высокомерно и язвительно, и она непроизвольно отшатнулась при его приближении.

Однако полковник завелся и продолжал в прежнем тоне:

– Ты только погляди, как луна освещает скалы. Это же сплошь призраки, гротескные фигуры и физиономии. Держу пари, все тамошние толстяки – монахи, а все худышки – монахини. В самом деле, господин фон Гордон был прав, когда называл Гарц страной ведьм.

И тут они подъехали к уступу, откуда путь через плато снова спускался вниз. Лошади рвались вперед прежним аллюром, но всадники, пораженные открывшейся перед ними картиной, непроизвольно натянули удила. По долине со стороны Кведлинбурга и Чертовой стены[110], с грохотом и лязгом надвигался последний поезд, рассыпавший по полю искры, и лунный свет пронизывал облако дыма, а впереди сверкали два огненных глаза.

– Дьявол не дремлет, – сказал Сент-Арно – Того и гляди, догонит.

И поскакал вперед. Сесиль и Гордон последовали за ним.

Глава шестнадцатая

Четверть часа спустя, подъезжая к гостинице, наши путники ясно увидели, что последний поезд, вероятно, доставил много гостей, так как на большом балконе с видом на парковую лужайку царило оживление. В призрачном свете газовых фонарей сновали кельнеры. Один из них тащил высокий самовар, что ясно указывало на приезд англичан или голландцев.

– Смотри, Пьер, какая прелесть, – сказала Сесиль, вновь развеселившись при виде столь комичного зрелища. – Да тут жизнь бьет ключом.

Остановившись перед эркером, все трое спешились и вошли в вестибюль, где в страшном беспорядке было свалено множество чемоданов и саквояжей. Поднимаясь по лестнице, Сесиль ощутила приятное тепло, излучаемое газовыми лампами.

– Я думаю, мы еще выпьем чаю на балконе. Не правда ли, господин фон Гордон?

И действительно, скоро наши друзья уже сидели среди гостей за тем же столом, где всего несколько дней назад завязалось их знакомство. К тому времени Сесиль, то ли из тщеславия, то ли осторожности ради, успела переодеться в отороченный мехом жакет, который очень ей шел и привлекал всеобщее внимание. Она явно наслаждалась успехом, и хорошее настроение не покидало ее вплоть до того момента, когда она, выпив чаю, удалилась под руку с Сент-Арно с балкона, где еще оставалось несколько гостей.

Часы в деревне били одиннадцать, когда Гордон вошел в свой скромный номер в левом флигеле. Он имел обыкновение перед отходом ко сну удобно располагаться в углу дивана, но сегодня был слишком взволнован и возбужден, чтобы усидеть на месте дольше минуты. Одно окно флигеля уже было распахнуто настежь, но он снова встал, чтобы открыть и второе. Под окнами проходила круговая дорожка, обсаженная левкоями и резедой, и он жадно вдохнул их аромат, мощной струей хлынувший в комнату. Все было тихо. Боскеты, обрамлявшие садовые аллеи, были погружены в тень, лишь в одном-единственном месте напротив комнаты Сент-Арно полоса света рассекала кромешную тьму. Гордон вглядывался так напряженно, словно хотел вычитать из этой полоски света все тайны маленького мира по имени Сесиль. Но потом на его лице появилась кривая усмешка. «Кажется, меня занесло, и я сам себя вожу за нос, занимаясь здесь спектральным анализом. Poor[111] Гордон! Наука может разгадать тайну света, но не сердца. Тем более, сердца женщины».