Сказание об Омаре Хайяме - Рубаи Хайям

-- Впрочем, -- продолжал старый друг, -- тебя обвиняют именно в богохульстве.

Омар Хайям посмотрел на Бижана испытующе и мягко заметил, что гость простодушен, что говорит он обо всем искренне, без задней мысли. Но почел за благо перевести разговор на другую тему:

-- Скажи, дорогой Бижан, какая нужда заставила тебя проделать столь длинный путь от Нишапура до Исфахана? Несомненно, что-то важное. И чем могу помочь тебе?

Бижан эбнэ Хуррад выпил холодной воды, от вина отказался и сказал:

-- В самом деле, не так-то легко идти с караваном от Нишапура до Исфахана. Но если ты сидишь на горячем гвозде? Если в боку у тебя заноза, не дающая тебе ни сна, ни покоя? То как же тогда? Сидеть сложа руки? Хуже будет! Не обращать внимания, терпеть? Но это совершенно невозможно. Поверь мне, старый друг, я тебя никогда бы не побеспокоил, если бы не важная причина. Вот сюда дошло... И пришелец из Нишапура указал на свой кадык. Это значило, что нечем уже дышать, что терпение лопается: куда же выше кадыка?

Хакнм попивал вино мелкими мелкими глотками и думал о жизни, которая уродует человека раньше времени. Какой же славный и нежный был поэт Бижан в юные годы. А сейчас он худ и жилист, глаза его плохо видят -- постоянно щурится Бижан, -- и пальцы его стали кривые от трудов, и голос охрип от времени. Омар Хайям глядит прямо в глаза Бижана, он пытается угадать черты того, юного Бижана. Но где же тот Бижан? Где та юность? Позвольте, тот ли это Бижан?..

И почему то представляет себе речку, которая сверкает на солнце искрами и всеми цветами радуги, которая вырывается на свет божий и радует всех сущих на земле: радует, веселит и вдруг исчезает где-то в песках, "уходит в небытие". Так существовала ли речка? Было ли соцветье красок? Где все это? Куда девалось?

-- Слушай, -- говорит хаким своему другу, -- жизнь что речка. Жизнь что светлячок. Жизнь что молния. Она сверкает, она взвивается к небу истовым огнецветом. А потом? А потом?

Старый, милый друг умилен. Он хватает руку хакима, Пытается ее поцеловать. Омар Хайям противится этому. Зачем? Разве возможно такое между друзьями? Разве в этом проявление дружбы?

Омар Хайям уже сочинил рубаи про жизнь и про речку, про светлячка и про жизнь. Рубаи вертятся в голове. Надо только записать на бумаге. Где перо и самаркандская бумага? Только на хорошей бумаге, только хорошими чернилами пишутся добрые и необычные слова.

Омар Хайям наполняет чашу вином. Лучшим вином, которое есть у него. Однако этот Бижан, кажется, слишком правоверный, правовернее самого муфтия... Этот Бижан предпочитает воду или, в крайнем случае, шербет. Этот Бижан не желает терять лицо перед вели- [Ш-007] ким поэтом. Он не говорит об этом. Но он дает понять хакиму Омару Хайяму.

Хозяин поначалу не очень разумеет гостя. О чем речь? О том, чтобы не пить вина? Но разве это предмет спора? Кто сравнивает воду с вином? Кто смеет поставить рядом эти две жидкости, хотя и та и эта одинаково жизнетворны ?

-- Омар, тебя называют большим вольнодумцем, -- говорит Бижан. -- Об этом свидетельствуют и твои стихи.

Омар Хайям недоумевает:

-- При чем здесь стихи?

-- Их читают так, словно пьют воду из чистого колодца. Особенно молодые.

-- Не знаю! Ничего об этом не ведаю...

Бижан эбнэ Хуррад почувствовал, что разговор о стихах не очень приятен Омару Хайяму. И он поступает совершенно верно, перейдя к своей просьбе, ради которой он и прибыл сюда, в Исфахан.

-- Жизнь наша на волоске, -- говорит Бижан. -- Я всегда полагал, что человеческая жизнь не слаще собачьей. Но теперь могу сказать, что готов влачить даже собачью. Вот как тяжко!

Старый друг подробно рассказывает о жалком житье бытье ремесленника. Трудишься с самого раннего утра и до позднего вечера. Горбом добываешь каждый кусок хлеба. Но такова доля, и на это трудно сетовать. А вот от поборов разных житья не стало. Хорасанский правитель выжимает последние соки, Цех палаточников, цех чеканщиков, кузнецов, цех пекарей и ковровщиков направил Бижана в столицу с жалобой на правителя. Ведь он все вершит именем его величества. Неужели это правда? Неужели мало его величеству пота, который проливается с утра и до вечера?

Омар Хайям понимает, чем рискует этот палаточник, Но, видимо, уж слишком приперло, ежели решается на жалобу.

-- Ты собираешься вернуться в Нишапур? -- спрашивает Омар Хайям.

-- Разумеется. Куда же я денусь?!

-- А правитель обо всем будет осведомлен?

-- Наверное.

-- И он тебя поблагодарит, Бижан?

-- Не думаю. Поэтому-то я решил действовать через тебя. А иначе не сносить мне головы!

Бижан эбнэ Хуррад подал бумагу, тщательно завернутую в платок. Она была спрятана за пазухой в прочном кожаном кармане.

Хаким прочел жалобу. Она была написана слишком витиевато, но смысл был ясен как день: о великий повелитель, помоги своим подданным -- нет житья от правителя!

Омар Хайям попросил гостя время от времени подкрепляться. А себе налил вина.

-- Пусть я сгорю в аду, -- пошутил хозяин, указывая на фиал с [Ф-006] вином.

-- Не приведи аллах! -- воскликнул набожный палаточник. [А-017]

Омар Хайям спросил Бижана:

-- Ты бывал в Туране? [Т-006]

-- Нет.

-- На берегах Джейхуна? [Д-007]

-- Нет, не привелось.

-- В Багдаде?

-- Тоже нет. Я, уважаемый Омар, может быть, впервые оставил родной Нишапур.

-- А я кое где бывал, -- сказал хаким. -- И доложу тебе следующее: народ повсюду живет жалкой собачьей жизнью.

У Бижана отвисла челюсть.

-- Неужели так же, как в Нишапуре?

-- Может, еще хуже!

-- Но ведь правители бывают разные...

-- Мне жаль тебя, Бижан, ты слишком наивен.

-- Так что же делать? Умирать, не проронив ни слова ?

Омар Хайям осушил чашу, вытер салфеткой усы и губы. Он размышлял: огорчить этого славного Бижана или оставить в его душе местечко для надежды?..

-- Я уверен, -- говорил гость из Нишапура, -- что если ты, который есть надим его величества, который лицезреет его вели- [Н-001] чество, подашь нашу жалобу и присовокупишь просьбу и от себя, то дело выгорит. Милость его велика, и пусть частица ее обратится к нам.

Бедный Бижан!.. Омар Хайям припоминает черты юного Бижана -разорителя птичьих гнезд, драчуна и непоседы. Вот и прошли его годы, и сидит перед хакимом изрядно потрепанный жизнью человек. Нет, нельзя разрушать надежду, пусть он надеется... Нельзя! Иначе...

-- Хорошо, -- говорит Омар Хайям, -- я переговорю с главным визирем, я испрошу у него совета и поступлю согласно его словам, которые высоко ценятся. Если надо будет, я обращусь и к его величеству. Но я не сделаю ничего такого, что может повредить тебе в Нишапуре. Ты меня понял?

Бижан кивнул.

Омар Хайям, казалось, что-то вспомнил, От удовольствия потер руки и спросил:

-- Ты знаешь, Бижан, где пребывают добрые правители ?

-- Нет, дорогой Омар, не знаю.

-- Как? -- Омар Хайям рассмеялся. -- Это известно всем, а ты не знаешь.

-- Живем далеко от столицы... -- оправдывался палаточник.

-- Это ничего не значит... -- Омар Хайям сказал наставительно: -- Так знай же, Бижан, и скажи об этом всем в Нишапуре. Скажи по секрету, не кричи на весь базар... Так вот: добрые властители живут в аду или раю... Только там, и нигде больше!

Бижану эбнэ Хурраду хотелось плакать. И смеяться и плакать в одно и то же время...

16

ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ

ОБ ОДНОЙ НОЧИ, КОГДА СЕРП

ЛУНЫ БЫЛ ОСОБЕННО ЯРОК

Эльпи удивляется: откуда этот свет? Луна не толще, чем буква алеф. Повисла серпом над плоскими кровлями Исфахана. Небо тем- [А-003] но-зеленое, как луг в апрельский день. Единственный, неповторимый луг еще детских лет на острове Кипре. Кто может объяснить это таинственное свечение, кто укажет на истоки его? Бог, аллах? [А-017] Может, святой Мухаммед?

Хаким смеется в ответ на ее вопросы. Какой бог, какой аллах? [А-017] У Эльпи свой бог, у хакима свой. Нелепо спорить, чей лучше, чей справедливее, чей милосерднее.

Как нелепо? Эльпи крайне удивлена. Подобные речи в устах благочестивого хакима? И это в его годы? Когда человеку приличествует думать о рае и аде?..

О рае и аде? Хаким запрокидывает голову и пытается охватить ладонью ее груди. Но это не удается: груди упрямы, подобно двум ягнятам, Подобно шаловливым ягнятам на лугу, подобно двум прекраснейшим рыбкам из южный морей...

Он признается ей, что не мыслит рая без Эльпи. И ада тоже. Он говорит, что гурии ничто по сравнению с этими бутонами, которых не может охватить ладонью...

Она удивленно скашивает на него глаза. Она как бы не верит своим ушам. Или он вовсе не правоверный? Разве отрекся он от своей веры? От этой священной книги... Как ее?.. Да, от корана! [К-021]

Он отстраняется от нее. На минуту. Для того чтобы получше разглядеть ее. Этот лунный свет -- немножко неверный, немножко тусклый -- способен все видоизменять, Он как бы набрасывает на все волшебное покрывало, и тогда получается зрелище, радующее глаз. В эти минуты Эльпи словно бы из мрамора -- удивительная в своей наготе. Пусть неверный лунный свет удвоил красоту ее. Но и с учетом этой иллюзии Эльпи остается невероятно прекрасным созданием.