Встать, суд идет! (сборник) - Наталья Нестерова

– Папа! – строго сказал Виктор. – Ты должен хорошо уяснить одну вещь! К разрыву шло давно. Это наши с Викой отношения. Наши! – подчеркнул сын. – Не твои отношения с невесткой, не отношения между нами троими, а только между мной и Викой. Твое участие никоим образом не могло повлиять на то, что происходило между нами. Запомни, пожалуйста, это твердо и давай больше не возвращаться к данной теме.

Теперь у Виктора была служебная машина, на которой он приезжал домой по выходным. Езда по ночной пустой дороге – двести километров на приличной скорости под приятную музыку – доставляла удовольствие. Праздное пребывание дома тяготило, но было неизбежным. Виктор большей частью спал – в субботу и воскресенье вставал после полудня. В субботу делали с отцом закупки продуктов, в воскресенье Виктор старался уехать после обеда. Дома его давили стены, квартира казалась выставкой похоронных принадлежностей – словно здесь была погребена их с Викой любовь.

Работа – лучшее лекарство от душевных невзгод. Какая работа – неважно. Рыть канавы, бросать уголь в топку, писать компьютерные программы, командовать на плацу – главное, чтобы не оставалось сил и времени переживать любовный крах. А дома у Виктора этого свободного времени оказывалось навалом – переживай, не хочу. Он и не хотел, поэтому маялся дома, стремился поскорее уехать.

Новое предприятие технологически отличалось от старого, как автомобиль от телеги. Коллектив ничего общего с семьей не имел – каждый сам за себя. Сотрудники на западный манер излучали оптимизм, уверенность и глубокие знания. Речь пересыпали модными словечками и англицизмами. После родного завода, как из дома престарелых, Виктор перенесся в молодежный лагерь честолюбивых сверстников. Это приятно будоражило кровь, хотя он сразу позиционировал себя женатиком, каждый выходной рвущимся к любимой супруге. Даже стал носить обручальное кольцо, хотя прежде оно валялось в тумбочке. Виктор не терпел внешних атрибутов социального статуса. Зачем кольцо? Кому-то демонстрировать или самому помнить, что женат? У меня память хорошая. Но теперь вернулись юношеские страхи перед женщинами. Впрочем, не особо острые. Ни на думы о Вике, ни на мечты о симпатичных сослуживицах не хватало мысленного пространства. Требовалось быстро войти в дело, принимать решения, каждое из которых новые коллеги рассматривали под микроскопом. Он снял однокомнатную квартиру, ее хозяйка за дополнительную плату делала раз в неделю уборку, стирала белье, утюжила ему сорочки. Он приходил поздно вечером в эту холодную чистую берлогу, варил пельмени или сардельки, ужинал, читая книгу, ложился в постель, еще немного читал и отрубался – засыпал при свете настольной лампы на прикроватной тумбочке. Иногда среди ночи вскакивал – куда делась Вика, почему не чувствует ее нежного тепла? Садился на постели, стирал со лба испарину, брал книгу, ложился и заставлял себя вникать в смысл текста, пока снова не смаривала усталость, не слипались глаза.

Прошло полгода. Виктор ни разу не встретился с Викой, не разговаривал с ней по телефону, не слышал о жене, не получал о ней никаких известий. Словно и не было Вики. Была ли? Конечно, была. Потому что маленький зверек, который сидит у него в груди и постоянно грызет сердце, не мог присниться. Наверное, Вика скоро выйдет на связь, попросит развода. Что-то тянет. Не складывается у новоявленной бизнес-леди красивая жизнь? Подождем, мы не торопимся.

За шесть месяцев Виктор сумел завоевать и упрочить авторитет на предприятии и, что еще важнее, у владельцев холдинга. Виктор не чурался корпоративов, дней рождения и прочих мероприятий, отмечаемых исключительно в ресторанах, и если присутствовал, то вел себя раскрепощенно и браво. Но чаще отсутствовал, потому что гулянки (выражение его тещи) приходились на выходные, а все знали, что ему нужно ехать в родной город – к жене и больному отцу. Когда спрашивали про жену, Виктор как бы и не врал, называл фирму и должность Вики, с такой должности вмиг не сорвешься. А про папу – так и чистая правда.

Максим Максимович очень сдал за это время. Возможно, Виктор не замечал бы, как стремительно дряхлеет отец, если бы видел его каждый день, а не только по выходным. Речь отца скуднела, память буксовала, руки дрожали, появились старческие суетливость и хлопотливость. Видеть, как папа умирает, если не физически, то интеллектуально, как он под разными предлогами отказывается играть в шахматы или в преферанс, потому что не может сложить в уме комбинации и следовать им, как он ищет «серенькие носочки, которые вчера постирал», или выдавливает на зубную щетку крем для бритья, перепутав с зубной пастой, – видеть все это Виктору было досадно и больно.

– Ведь можно что-то сделать! – наступал он на Ольгу. – Надо показать его специалистам.

– Специалистов от старческого слабоумия нет. А ноотропы Максим Максимович принимает по усиленной схеме.

– Что принимает?

– Лекарства, улучшающие мозговую деятельность. Без них он бы уже давно превратился в развалину. Витя! Мы еще радоваться должны, что Максим Максимович передвигается на своих ногах и не путает унитаз с раковиной.

– Все так серьезно?

– Серьезней некуда. Это жизнь, конец жизни. Неизвестно, какими чудиками мы свои концы встретим. Моя Дашка, – перевела разговор Оля, – замуж собралась. Хороший парень, но в двадцать лет они все хорошие. Я не противлюсь. Да и смысл?

– Ты хочешь отдать свою квартиру Даше с мужем, а сама переберешься сюда? – предположил Виктор, мысленно радуясь такому варианту.

– Перебраться, думаю, надо, потому что Максим Максимович уже несколько раз надул ночью в кровать. А квартиру им – шиш! Пусть трепыхаются, вкалывают, зарабатывают, блюдца с голубой каемочкой в моем сервизе закончились. Если ребеночек появится, то конечно… Но ты Дашке не вздумай говорить!

– Не вздумаю. Итак, твои планы?

– С работы уйду, квартиру сдам, зарплата моя в двойном размере. Буду здесь, с Максим Максимычем. Так душа о нем болит, как о младенце.

– Оля!

– Ты говори прямо. Устраивает тебя или нет.

– Меня устраивает в высшей степени. Но я еще могу тебе приплачивать…

– Заткнись! Перееду при условии.

– Ну во-о-от! – протянул Виктор, скривившись, притворно изображая недовольство, а внутренне радуясь тому, что отец будет под присмотром. – Как благое дело, так обязательно условия.

– Цветы сюда привезу. Два солнечных окна и одно полутень.

– Что?

– Когда твой завод ликвидировали, знаешь, сколько растений в горшках надо было пристроить? В каком-нибудь московском магазине за тыщи пошли бы. А нам куда девать? У Екатерины Ивановны мужа машину из гаража выкинули, лампы освещения понатыкали, ты бы видел эту красоту…

– Стоп, стоп! Гараж, машину выкинули, лампы понатыкали. Оля, ты о чем?

Виктор спрашивал, уже догадавшись, как поступили с заводскими оранжереями. Но ему, Виктору, требовалось немного времени, чтобы погасить в себе раскаяние – ни разу не позвонил бывшим коллегам, не спросил, как живут, не нужна ли помощь. Он отгородился от прежней жизни, сбежал, оставив позади себя руины, наведываться на которые не желал.

Закончив рассказывать про цветы, Ольга спросила:

– Что у тебя с Викой?

– Ни-че-го, – по слогам ответил Виктор и поднялся, давая понять, что не намерен обсуждать отношения с женой. Да и обсуждать было нечего.

Выброшенная из дома Вика первые дни не испытывала ни боли, ни страха, ни отчаяния. У нее был шок и непонимание произошедшего. Как если бы она проснулась утром и обнаружила, что все люди почернели лицами, превратились в негров, только она осталась белой и никто не замечает кошмарных перемен. Потом нахлынул стыд, разъедающе ядовитый. Ее вышвырнули из дома, как напакостившую собачонку. Хотя надругались как раз над собачонкой, она не виновата, она защищалась и вправе рассчитывать на ласку и участие.

Вика чувствовала себя униженной и оскорбленной, но при этом ей было отчаянно стыдно. Так ограбленные, изнасилованные люди, безвинно пострадавшие жертвы насилия переживают стыд от случившегося с ними. Стыд иррациональный, но оттого не менее жгучий. Вика каждую минуту ждала, что Виктор позвонит, выходя с работы крутила головой – он где-то здесь поджидает ее, чтобы извиниться, покаяться. Сначала ей казалось, что она простит его немедленно. Дикое поведение Виктора было настолько нелепо, что требуется забыть жуткую сцену как страшный сон и никогда о ней не вспоминать. Шли дни, муж не звонил и не караулил ее на улице. И теперь Вика думала, что не простит его легко и с ходу. Виктор не маленький ребенок, он должен отвечать за свои поступки как взрослый человек, должен осознать кошмарность своего поведения, чтобы не вошло у него в привычку выгонять жену из дома после каждой ссоры. Обида и злость слегка притупляли стыд, который Вика испытывала не конкретно перед кем-то – перед подругами или родными. Чужое мнение интересовало Вику в последнюю очередь, ей бы разобраться с кутерьмой собственных чувств.