Эдельвейсы для Евы - Олег Рой

— Девочки, алло, кто там?

— Та це ж я, Герман Валерьянович, Гала!

— Здравствуй, Галочка! У меня к тебе будет очень важное дело! Посмотри, пожалуйста, не было ли у нас за последнюю неделю вызовов на Двирцеву площадь, дом шесть, квартира пятнадцать? Поняла?

— Зрозумила, чай, не дурная! Зараз пошукаем… Двирцева два, Двирцева семь… Ось, е! Двирцева площадь, шесть, квартира пятнадцать! Осемнадцатого травни, девятнадцать годын.

— Восемнадцатого мая в семь вечера? А кто вез?

— Та ж мий Остап Миколаич!

— Остап? Он на месте?

— Ни, нэмаэ.

— Галя, он мне срочно нужен! Разыщи, из-под земли достань, слышишь! Я через пятнадцать минут буду в парке, пусть он тоже подъедет, это очень важно!

— Зараз, Герман Валерианович!

Галя Черемешко была женщиной толковой. Вскоре ее муж Остап стоял передо мной, нервно поигрывая ключами от машины. Он был немного встревожен срочным вызовом, и я торопливо объяснил ему, что все в порядке, ничего не случилось и он ни в чем не виноват. Просто мне нужно кое-что узнать.

— Ведь это ты забирал пассажиров с Двирцевой площади шесть, квартира пятнадцать, вечером восемнадцатого мая?

— Памъятаю, йыздыв.[5] — А кого ты вез?

— Сим'ю виз. Прыйижджи, судячи з вымовы — точни москали. Панночка молодэька — ох и красуня… Я б йийи и сам з задоволенням… Руденька, з ногамы вид вух. А чоловъяга з нэю — дывытыся нэма на шо.

Товстый, лысый, в литах — рокив мабуть з пъятдесят йому. Протэ, бач, багатенький. Пъятдесят гривень жбурнув мэни и рэшту нэ взяв. Ще дытынка з нымы була…[6]

— Ребенок? — только что не заорал я.

— Сама так, дытынка! — подтвердил явно озадаченный моей реакцией Остап. (На работе ведь никто не знал о моем несчастье.) — Дивчынка, зовсим манэнь-ка — рочкив из тры, нэ бильше.[7]

— Немедленно расскажи мне о девочке! — потребовал я.

— Та нэма що розповидаты. Я йийи и нэ роздэ-вывся як слид вона увэсь щлях спала. Вона спала вже як воны до машины сидалы, мужик йийи на руках тры-мав. Дивча як дивча… Здаэться билявка. Я на нэйи вза-гали нэ дывывся — все бильше на йийи мамашу споглядав.[8]

— Как она была одета? Девочка?

Остап только пожал плечами. Я понял, что слишком много от него хочу.

— А куда они ехали?

— До аэропорту! У ных и вализы булы, мене по-прохалы знесты.[9]

— Вот, значит, как… О чем говорили по дороге?

— Ну як звычайно, про що люды говорять як на потяг або лытак поспитають. Чи встыгнемо, чы усэ на мисци, документы, квыткы чи у порядку. Хвылювалыся.[10]

— А о девочке хоть что-нибудь говорили? Хотя бы по имени называли? Вспомни, это очень важно!

Остап долго чесал в затылке, супил брови, хмурился, пытаясь вспомнить.

— Здається ни. Кажу ж, вона усю дорогу на задньому сыдинни спала.[11]

— Может, они говорили, куда собираются лететь? Или рейс называли?

Мой собеседник покачал головой:

— Ни, не казали…

Мне пришел в голову еще один вопрос:

— Послушай, Остап, а эта женщина, ну, рыженькая, — она случайно не прихрамывала?

Черемешко только башкой замотал:

— Ни, ничиго подибного! Бигала, як лошадка!

— Ну что же, спасибо тебе и на этом! — Я пожал ему руку.

Остап расплылся в улыбке, радостный, что все обошлось.

— Та нэма за шо! — И все-таки не удержался от любопытного: — А навищо воно тоби?

Но я, конечно, не стал ни во что его посвящать.

Итак, картина постепенно начинала проясняться. Выходило, что рыжая Регина с каким-то сообщником специально разыграли, как по нотам, всю сцену с мнимым наездом. И пока эта дрянь развлекала меня на диване со льдом, ее подельник забрал из моей машины Светку. Выманил какой-то хитростью, а мог даже и вытащить силой… А что? Уже темнело, двор пустой, народу кругом никого… Открыл дверь, зажал девочке рот, чтобы не кричала, да и перенес в другую машину. А после того как я уехал, затащил Светку в эту же квартиру, где ее и продержали, получается, еще около двух суток. Вероятно, и снимали здесь… а потом… посадили в самолет и увезли в неизвестном направлении.

Я был в гневе, в ярости, в исступлении, я просто-таки зубами скрежетал от бешенства. И более всего в этой истории злила меня Регина. Недаром ее облик сразу вызвал во мне ассоциации со змеей на генеральском хрустальном бокале. Змея, она змея и есть. Соблазнительная, лживая и коварная. А я так доверчиво попался в расставленные ею сети…

До вечера я успел не только получить у себя в парке нужные справки, но и продумать предстоящий разговор с паном Носом. Я понял, что разыгрывать перед ним потенциального квартиросъемщика бессмысленно — с какой стати он будет рассказывать такому человеку о его предшественниках? Пожалуй, даже испугается, если я вдруг пристану к нему с расспросами. Может, не хитрить, объяснить все, как есть? Нет, это было слишком опасно. Вполне возможно, что племянник профессора состоял в одной шайке со змеей Региной и лысым толстяком. В этом случае оставалось только уповать на то, что он не знал меня в лицо… Словом, нужно было срочно что-то придумать — нечто простое, но убедительное.

Перебрав разные варианты, я остановился на одной идее, которую счел довольно удачной. Выкурил три сигареты, обдумывая детали, заехал домой, переоделся в старые джинсы, сменил ботинки на кроссовки, нашел на антресолях бейсболку и нахлобучил ее козырьком назад. Придирчиво осмотрел себя в зеркале, решил, что сойдет, и порадовался, что в детстве, помимо шахматного кружка при Доме пионеров, посещал, по настоянию Баси, еще и театральную студию. Сейчас мне, как никогда, должны были пригодиться актерские навыки.

Пан Петро Нос оказался по виду типичным чиновником. Сходство усиливалось тем, что он еще не успел снять служебного костюма. Впрочем, такие люди и в футболках выглядят весьма официально. Я начал опасаться, что задуманный мною номер может не пройти. Но отступать уже было некуда, и я начал в красках излагать ему заранее подготовленную историю.

Стоя в прихожей и даже не предложив мне пройти в квартиру, Петр Нос тем не менее внимательно слушал, как я, выдавая себя за таксиста, плел ему свои байки. По моим словам выходило, что это я, а вовсе не Остап Черемешко, вез от Двирцевой площади в аэропорт лысого толстяка лет пятидесяти, рыжую красотку и их спящую дочурку. И что молодая женщина всю дорогу сокрушалась о потере какого-то украшения — оно, мол, и очень дорогое, и старинное, и память о бабушке. Я, как водитель, понятное дело, все это слышал, но помочь-то ничем не мог! А вчера повез свою машину на мойку, стал коврики да чехлы перетряхивать, смотрю — лежит такая пендюлинка золотая, на цепочке, не иначе ее — той, рыженькой. Решил вернуть: очень уж она по этой фиговине тогда убивалась. Заехал на Двирцеву площадь и узнал, что та семья у него, пана Носа, квартиру снимала. Вот я и приперся к нему. Может, Петро Григорьевич подскажет, где этих людей искать?

— Боюсь, парень, тяжело тебе будет их найти! — выдавил из себя улыбку хозяин, когда я закончил свое повествование. — Они же приезжие были, из Москвы. Улетели домой — лови их теперь!

Я был готов к такому повороту событий, и изобразить радость на лице оказалось совсем несложно:

— Вот как? А я как раз в Москву собираюсь, к куму в гости, он давно зовет… Заодно и вернул бы девушке ее цацку — представляю, как бы она обрадовалась!

Петро Нос поколебался с минуту, потом проговорил:

— Ладно, подожди здесь. Пойду посмотрю, где-то я его паспортные данные записывал…

Он ушел, а я молил бога, чтобы эта запись нигде не затерялась. Минут через десять, показавшихся мне вечностью, появился хозяин с блокнотом в руках:

— Вот, нашел. Звать его Добряков Михал Борисыч. Проживает на Ленинском проспекте, дом тридцать два, квартира тридцать четыре. Номер паспорта, я думаю, тебе ни к чему…

Михаил Борисович, Михаил Борисович… Где-то я слышал это имя, и совсем недавно, но вот где? Ладно, потом вспомню.

Я решил не рисковать, выехал в столицу заранее, переночевал в квартире Викиной подруги, тщательно привел себя в порядок и за сорок минут до срока уже был около посольства. Мне почему-то было очень не по себе. Чем ближе подходила стрелка часов к назначенному времени, тем сильнее я волновался. Мне казалось, что я обязательно что-то забыл, перепутал или сделал не так, и теперь у меня ничего не получится.

Звонок мобильника был столь неожиданным, что я даже вздрогнул. Они, похитители? Нет, Виктория.

— Герман, ты как? Волнуешься, наверное? Не беспокойся, все будет нормально! — сестра словно чувствовала все на расстоянии — вот что значит голос крови! — Я звоню, чтобы напомнить тебе две вещи.

— Какие, Вика?

— Во-первых, обязательно переключи свой сотовый на вибрацию. Если он, не дай бог, зазвонит у тебя, когда ты будешь в посольстве, тебя тотчас вежливо выставят за дверь и больше в этот день не примут. У них такое правило.