Матрица войны - Александр Проханов

Он жадно всматривался в линию дороги, которую впервые увидел на карте в Москве, в сумрачном кабинете разведки, в свете лампы под старомодным зеленым абажуром. Тонкая указка двигалась по карте, мимо городов и селений, и генерал, ставя задачу, перечислял параметры трассы, которые должен был проверить разведчик. Теперь дорога пересекала нежно-зеленую, влажную равнину, терялась в синих далеких джунглях у границы с Таиландом. Глаза, увлажненные, сквозь огромную голубую линзу воздуха, искали на дороге дымок паровоза, признак движения и жизни. Но трасса оставалась пустой. Казалось, и здесь жизнь была потревожена какой-то незримой опасностью. Спасаясь от напастей, оставила после себя тонкий след, который медленно растворялся в синеве воздуха, в туманах болот, в водяном блеске солнца.

Это была первая встреча с дорогой, с объектом его исследований. Он остро чувствовал ее сквозь воздушную пустоту. Но, озирая ее с высоты, ощущал тайные опасности, скрытые в нежной голубизне и зелени, застывшие под солнцем невидимые силы, подстерегавшие здесь его, наблюдавшие за ним, ожидающие его неверного, неосторожного шага.

Он двинулся выше, вокруг горы по каменной спирали, желая достичь вершины и оттуда, от алтаря красно-золотого Будды, еще раз взглянуть на дорогу. Рассмотреть ее мосты, переезды, те места, где она сближалась с шоссе и можно было свернуть на проселок, подъехать к насыпи.

Он одолевал последние ведущие к молельне ступени, собираясь погрузиться в тень ее тяжелой каменной кровли, под которой сидела улыбающаяся, с опущенными веками статуя. Но из темных проемов вдруг вышел солдат с автоматом, направил ствол ему в живот. Появился офицер в форме вьетнамского капитана, с пистолетом в руке, с биноклем на груди, грубо, резко крикнул ему, наводя пистолет ему в лоб.

Их появление было столь неожиданно, худые, обтянутые желтоватой кожей лица были столь враждебны, что Белосельцев испугался. Выстрел мог прозвучать немедленно. Его гибель здесь, на одинокой вершине, у подножия Будды, была возможна, завершала собой его недолгий путь, превращала его тайные предчувствия и страхи в короткую вспышку, в толчок. Бездыханный, он лежит на истертых ступенях, и его неживые глаза смотрят на голубую долину с тонкой линией железной дороги.

Офицер что-то сердито выкрикивал. Солдат наводил автомат. Но снизу, из-за каменной кручи, на спиралевидной тропе появился Сом Кыт. Произнес несколько фраз по-вьетнамски. Достал из кармана бумагу. Протянул офицеру. Тот недоверчиво, настороженно читал. Двигал бровями. Глаза его успокаивались. Он сунул пистолет в кобуру, знаком отослал солдата, и тот, опустив автомат, скрылся в молельне. Офицер строго, недоброжелательно оглядел Белосельцева. Что-то сказал Сом Кыту, повернулся и пошел в молельню, и Белосельцев заметил, что его выцветшие зеленые брюки аккуратно залатаны на худых ягодицах.

– Здесь расположен вьетнамский пост наблюдения, – сказал Сом Кыт, когда они спускались с горы. – Удобная точка. Стратегическое направление.

Белосельцев был благодарен Сом Кыту за его своевременное появление. И был раздосадован на себя за свою оплошность. Сом Кыт наблюдал за ним. Вьетнамец наблюдал за дорогой. И кто-то невидимый наблюдал за ними из солнечного размытого блеска. Здесь повсюду были глаза, неотступно следившие за его продвижением. Из волнистых голубых холмов. Из зеленых болот. Из тенистых зарослей. Даже в гранитных истертых ступенях, на которые ступала его нога, раскрывались на миг глаза, осматривали его, захлопывались каменными веками.

Машина с исправным колесом была готова. Они погрузились в нее, продолжили путь по шоссе номер пять.

От шоссейной дороги в обе стороны уходили проселки. Иные из них – заросшие, травянистые, с едва заметной колеей, и это значило, что поселений, к которым они вели, больше не существует. Другие – пыльные, красноватые, со следами тележных и автомобильных колес, и это означало, что они ведут в населенные, живые деревни. Белосельцев вглядывался в мелькавшие заросли, искал прогал, в котором откроется насыпь и он увидит переезд или мост. Но придорожные пальмы мотали своими глянцевитыми листьями, кусты, как плотный зеленый войлок, застилали дорогу.

Вдруг все это кончилось, возникла пустота с высоким небом. Равнина, изрытая длинными, бесконечными бороздами, напоминавшими противотанковые рвы. Казалось, здесь прошелся огромный, из неба опущенный плуг, взрыхлил темно-красную землю, оставил ровные, уходящие к горизонту рытвины. Пересекая их под косым углом, близко проходила насыпь. Белосельцев исподволь, сквозь пыльное стекло, осматривал ее рыжие склоны, старался углядеть на ней рельсы.

– Это каналы, – сказал Сом Кыт. – Они были вырыты по приказу Пол Пота. Сюда пригнали горожан из Пномпеня, чтобы создать здесь житницу риса. Тут работало много тысяч человек, даже старухи, даже малые дети. Рыли руками, палками. Большинство погибло. Направление каналов было выбрано неверно, и вода по ним не пошла.

Белосельцев смотрел на ровные, сужавшиеся к горизонту каналы, исчертившие красноватую землю. Их марсианский чертеж свидетельствовал об исчезнувшей цивилизации, о погибшем инопланетном народе, о заблудившемся времени, которое вовлекло в себя множество усилий и устремлений и бесследно сгубило их. И было неясно, куда исчезла эта неземная жизнь, как выглядели трудолюбивые инопланетяне, где их капища, жилища и погребения, какая болезнь и война унесла их с земли, оставив после них огромные борозды, которые из Космоса складываются в загадочный чертеж и иероглиф.

Он увидел проселок, сбегавший с обочины, проложенный по гребню канала. Проселок упирался в насыпь. В том месте, где канал касался дороги, виднелся небольшой мост. Там на проселке, недалеко от моста, толпились люди, пестрели одежды. Стояли запряженные волами телеги, взлетали и опускались мотыги.

– Дорогой Сом Кыт, – Белосельцев моментально принял решение приблизиться к мосту, – нельзя ли нам подъехать к тем людям? Хочу поговорить с ними. Пусть расскажут о каналах.

– Через полчаса у нас запланирована остановка, – мягко возразил Сом Кыт. – Посещение кооператива Претьлуонг. Там вы сможете поговорить с людьми.

– Давайте остановимся здесь. Хотя бы на пять минут. Хочу побеседовать с крестьянами, – настаивал Белосельцев.

Сом Кыт колебался, застигнутый врасплох просьбой Белосельцева. Было видно, что эта остановка, не предусмотренная планом поездки, нарушает строгий регламент. И в то же время ему было неловко отказывать, стеснять журналиста мелочными ограничениями.

– Только недолго, – сказал он. – Нас ждут в кооперативе.

Шофер, повинуясь указанию Сом Кыта, свернул с шоссе, съехал на пыльный проселок.

На растресканной, без травинки, земле, рядом с осыпью сухого, ржаво-красного канала, копошились люди. Долбили рытвины, взмахивали мотыгами. Наклонялись, подымали с земли что-то круглое, похожее на кочаны или тыквы. Белосельцев смотрел не на них, а на близкий мост. Он был полуразрушен. Насыпь, потревоженная каналом, была размыта. Опоры покосились, поперечные балки просели, образовался уступ, ломавший колею. Тут же у моста виднелись груды отесанных бревен, какие-то ручные станки и пилы. Под осевший пролет подводились деревянные опоры. Мост ремонтировался, готовился к эксплуатации.

Это была удача. Знак того, что дорогу запускали в работу. Первая добытая развединформация. Оставалось приблизиться к мосту, исследовать прочность деревянных опор, их способность выдержать пролетающую тяжесть груженных танками составов.

Он вышел из машины, ощутив теплое дуновение ветра, пропитанного сладким запахом тления. Крестьяне продолжали работать, извлекая из земли загадочные плоды. Белосельцев, стараясь придумать повод, который позволил бы ему взойти на мост, рассеянно гадал, какой агротехникой заняты молчаливые крестьяне, какой корнеплод они собирают на этих безводных, бесплодных почвах, сносят к телегам, в которых серые худые волы качали острыми рогами, отбивались хвостами от мух и кровососов.

– Что это за культура? – поинтересовался он у Сом Кыта, придумывая тут же второй вопрос, который бы позволил ему приблизиться к насыпи.

Тот не ответил. Крестьяне, опустив мотыги, смотрели, как они подходят. Белосельцев всматривался в белые, аккуратно-округлые кучи, напоминавшие бурты с кочанами. Напрягал, расширял зрачки, еще не веря, еще боясь ужаснуться и уже ужасаясь, столбенея, угадывая в округлых, костяного цвета шарах человеческие черепа, многоокие, с темными провалами носов, с оскалом хохочущих ртов. Одинаковые, словно калиброванные, устрашающие своим обилием, веселостью, неправдоподобной, не свойственной смерти свежестью белых зубов.

Мимо прошла девочка с худенькой шеей, несла в руках череп. Держала его бережно, как кувшин. Донесла до телеги, положила с костяным легким стуком на груду других. Поправила, нацелив пустые глазницы в ту же сторону, что и другие.