Командировка в лето - Дмитрий Лекух

Идея с горячими бутербродами неожиданно показалась Глебу настолько привлекательной, что он умудрился помыться и побриться в воистину рекордные для себя сроки и уже через пятнадцать минут имел честь созерцать огромное блюдо с дымящимся хлебно-сырно-ветчинным чудом, а также подтянутых Князя и Корна, тихого Рустама и откровенно зевающего небритого Художника.

Впрочем, небритость не мешала Сашке уничтожать бутерброды с поистине устрашающей скоростью. Глеб только головой качал, глядя, как они фактически неразжеванными исчезают в гигантской пасти оператора, умудряющегося одновременно еще и беседу поддерживать.

Вот за что Ларин любил своего беспокойного подчиненного, так это за искреннюю и бескорыстную любовь к жизни в любых ее проявлениях.

Это, знаете ли, не каждому дано.

Зато уж если кому дано – так по полной программе…

До аэропорта доехали неожиданно быстро. По дороге Князь, пребывающий сегодня в отличнейшем расположении духа, неустанно разглагольствовал, знакомя телевизионщиков, так сказать, с историей вопроса. Точнее, с историей места, куда они собирались лететь.

– Красная Долина, Красная Долина… Красивейшее место, дорогие мои, русский Давос, иначе и назвать невозможно. Если канатную дорогу с вагончиками по альпийскому образцу «Шератон» дотянет, как собирался, до снежных цирков, да в придачу нормальные бугеля там поставит, катание будет – аж восемь месяцев в году. А то и все девять… Представьте: на лыжах покатались – и сразу в теплое, ласковое море… Красота!!! Здесь и чуть южнее, в Сочи – самые северные субтропики мира. Уникальный регион. А история… Вам местные наверняка будут рассказывать, что долину назвали красной то ли потому, что красивая, то ли потому, что по осени там папоротник красным становится. Чушь – полная и собачья! Всё, как всегда, значительно проще и кровавей. В позапрошлом веке там русская армия настигла убегающих с семьями и детьми немирных горцев. Те сдуру решили воспротивиться, и их просто расстреляли картечью. Всех. Пленных не брали. Долина была красной от крови, а в речке местной горной несколько недель вода текла красного цвета. Вот и все. После этого, кстати, «сачи» – народа, по имени которого назван южный сосед Южноморска, – просто не стало. Вообще. Те, кто уцелел, бежали в Турцию, где вполне успешно ассимилировались. Слишком уж их мало осталось. Вот и думай: с одной стороны, вроде бы – геноцид чистой воды, а с другой – никаких межнациональных конфликтов эта земля не знает вот уже более полутора столетий. Хотя кто здесь только не живет: и русские, и армяне, и грузины, и греки, и евреи. Даже эстонцы – не поверите – имеются. Потомки переселенцев конца девятнадцатого века. Сохранившие язык и национальные обычаи. Их, кстати, когда Союз развалился, приезжали звать, так сказать, на историческую родину. И были посланы сии эмиссары на чистейшем эстонском языке… А, может, и на русском… Лучше, чем на нашем родном, все равно послать ни на каком из существующих под этой луной языков невозможно. Такие вот дела… Так что, если увидите в Долине высокую красивую блондинку, такую, что – ух! – кровь с молоком, – можете не сомневаться…

– Так-так-так! – Художник, мирно дремавший на заднем сиденье минивэна, неожиданно оживился. – Вот с этого места, пожалуйста, поподробнее…

От окна в ответ на реплику Сашки неожиданно сухо засмеялся Корн:

– Вот-вот… Расскажи ему, командир, почему этого делать нельзя… просто ни в коем случае.

Князь сразу же заметно поскучнел.

Дергать кого-то с таким выражением лица в подобного рода ситуации мог только человек крайне бестактный.

Вроде Художника.

– Слушай, Дим, а почему нельзя-то? У них что, щель поперек, что ли?

Князь в ответ только губы сжал в ниточку.

Так, что они аж побелели, бедные.

Ларин уже совсем было собрался вмешаться, но Князь нашел-таки в себе силы расслабиться и даже вяло усмехнуться:

– Нет, Сань. С этим у них все нормально. А вот с другим… Представь себе на секунду гибрид эстонской практичности и горских представлений о чести… Офигеешь.

– И что?

– А ничего. – Князь, кряхтя, полез в карман за сигаретами. – Мне, например, жениться пришлось – по большой любви и из врожденного чувства порядочности. Потом развестись, потому как нормальный человек этот гибрид долго выносить не в состоянии, даже несмотря на частые командировки. Двое парней теперь безотцовщиной растут… – Он наконец-то справился с сигаретами и теперь дергал колесико золотой зажигалки – точной копии той, что вчера сунул в карман Глебу. – Блин!!! Лучше б она стервой была конченой, а то…

– А то – что?

Тут терпение Ларина лопнуло, и он приготовился закатить Сашке хороший подзатыльник.

Хорошо, что машина вовремя остановилась. Приехали.

На взлетном поле лениво махал винтами эмчеэсовский МИ-8, неподалеку тусовался мэр в окружении небольшой свиты.

В сером свитере, синих джинсах и черном кожаном пиджаке он смотрелся куда лучше, нежели в дорогом костюме от кутюр и остроносых полуковбойских башмаках с огромными металлическими пряжками.

Глеба аж передернуло, когда вспомнил.

А так – очень даже ничего себе дядька…

Ну, да ладно.

Не до этого.

Они загрузились в «вертушку», и Художник тут же начал требовать, чтобы ему соорудили «люльку», снимать облет. Бедные эмчеэсовсцы, судя по всему, никогда не имевшие дела с отчаянными столичными телевизионщиками, для которых война – что мать родна, сопротивлялись и требовали расписку, что если этот псих выпадет или кокнет дорогостоящую аппаратуру, они тут не при чем.

Расписку Ларин им тут же, разумеется, изобразил – прямо на коленке, но они все равно артачились, законно утверждая, что расписка – это, разумеется, дело хорошее и в суде им наверняка зачтется, но только под этот самый суд из-за какого-то волосатого придурка идти все одно не хочется.

Их дело – летать, а не лавку в суде задницей полировать.

Вот тут-то Сашка и окрысился – уже по-настоящему.

Потому как его волосы – это его глубоко личное дело, а вот почему некоторые мудаки, по редкому недоразумению получившие летные права, решили, что вместе с ними обрели еще и право голоса, – он, Художник, разберется.

Прям счас разберется, не отходя от кассы…

Через минуту у «вертушки» творилось форменное безобразие: Ларин орал на капитана, Художник засучивал рукава джинсовки, бортмеханик благоразумно лез в лениво машущую лопастями «вертушку» за каким-то подобием монтировки, а сзади неслышными кошачьими шагами немало повоевавшего человека приближался к месту событий Рустам, вмиг забывший о своей мирной директорско-осветительской профессии и готовый порвать кого угодно, если этот гипотетический кто-то рискнет дернуться на его коллег, которых он, Рустам, не без оснований считал своими лучшими и, пожалуй, единственными друзьями.

И похоже – быть бы беде, если б не Князь, неожиданно рявкнувший на какого-то невысокого мужичка с погонами полковника, стоявшего рядом с мэром и, раскрыв рот, наблюдавшего за готовым развернуться побоищем.

Мужик оказался начальником местного МЧС, и уже через пару-тройку минут Художник прикуривал от капитанской зажигалки, Ларин о чем-то похихикивал с полковником, а Рустам с по-прежнему ворчащим бортмехаником сооружали устройство, должное страховать оператора при съемках из открытого люка летящей «вертушки».

А еще через десять-пятнадцать минут этой внезапно наступившей идиллии они наконец-то взлетели…

Глава 19

Разговаривать в ревущей и вибрирующей при полете «восьмерке» – занятие не для слабонервных, и Глеб, предварительно проверив, надежно ли застрахован оператор, переложил заботу о нем на Рустама, а сам уткнулся в стекло иллюминатора.

Горы он любил, и убить эту любовь не смогла даже постоянная работа по «точкам», где с гребней этих самых гор по не в меру любопытным журналистам изредка постреливали.

Но здесь все было совершенно по-другому.

И сами горы были другими.

Мирными.

Нет, они не были домашними и уютными – такими они не бывают никогда. Они были спокойными, древними и равнодушными, не обращающими внимания на стрекочущую металлическую мошку, упорно поднимающуюся и поднимающуюся вверх, к застывшим в ослепительной голубизне белоснежным вершинам Большого Кавказского хребта.

У Ларина перехватило дыхание.

Ради этого стоило жить.

И за это стоило умирать.

Он полез в карман кожанки за сигаретами и закурил, не замечая неодобрительного взгляда свиты местного градоначальника. Потом полез в другой, внутренний карман куртки, достал оттуда плоскую металлическую фляжку и сделал длинный, обжигающий глоток.

Ему было хорошо.

Кто-то неожиданно дернул его за рукав.

Глеб оглянулся и увидел, что это Князь, явно изъявляющий намерение присоединиться.

Ларин усмехнулся, передал своему временному шефу фляжку с виски и снова уставился в круглое стекло иллюминатора.