Полвека без Ивлина Во - Во Ивлин

Я нанял греческого шпиона, мистера Галатиса, он шепчет мне на ухо совершенно неправдоподобные истории на совершенно нечленораздельном французском. Собираюсь на несколько дней в мусульманский район проверить одну из его историй (наверняка — ложь) о распространении арабской антиабиссинской пропаганды.

Мое милое дитя, я так далеко от тебя. В этом безумии не могу думать ни о чем нежном и изящном.

Надеюсь, что смогу, прежде чем начнется война, написать еще пару раз. Благословляю тебя, любовь моя.

Твой Ивлин.

Привет от меня Гэбриел, Бриджет и, конечно же, Мэри[96]. Надеюсь, Бриджет выйдет замуж до моего возвращения[97]. <…>

Главному редактору журнала «Спектейтор»

21 апреля 1939 Пирс-Корт[98]

«Путешествие на войну»[99]

Сэр,

по нелепой случайности номер Вашего журнала от 31 марта попал ко мне лишь 14 апреля. Позвольте же, пусть и с опозданием, ответить на письмо мистера Спендера по поводу моей рецензии на книгу мистера Ишервуда и мистера Одена. Мистер Спендер заблуждается, полагая, что я нападаю на всякого, кого считаю беззащитным. Именно потому, что положение мистера Одена столь высоко, я не отказал себе в удовольствии употребить в рецензии несколько резких слов. От того, что в обществе отсутствует интерес к поэзии, никакого удовлетворения я не испытываю; то, что мистер Спендер воспринял как самодовольство, задумывалось как ирония. Я глубоко убежден, что безразличие к поэзии в самом деле существует, вследствие чего английский читатель относится к поэтической репутации с излишней доверчивостью. И репутация мистера Одена, на мой взгляд, является убедительным доказательством подобного легковерия. Я нахожу его весьма скучным и невыразительным автором. Мистер Спендер со мной не согласен. Это письмо — не место для того, чтобы пускаться в споры. Но коль скоро мистер Спендер приписывает мне личную неприязнь, я вправе спросить: кто из нас двоих находится в плену предрассудков — я, который не знаком с мистером Оденом и, если мне не изменяет память, ни разу его в глаза не видел, или он — его, насколько я могу судить, ближайший друг?

При всем желании не могу согласиться и с выводом мистера Спендера о том, что отрицательная рецензия — свидетельство поэтического таланта рецензируемого; думаю, впрочем, что, когда страсти улягутся, мистер Спендер не станет настаивать на своей правоте.

Отвечаю мистеру Спендеру главным образом потому, что в его письме проявляется отношение к мистеру Одену целой группы писателей. Как я уже говорил, в том, что он надоел всем, — не его, а их вина. В конце концов, посредственные стихи пишет не он один — это удел очень многих приличных молодых людей, и ничего постыдного в этом нет. Беда в том, что его друзья сговорились сделать из него дурака. Книги и рецензии, которые они о нем пишут, возносят его на недосягаемую высоту, а это чудовищно плохо для автора, который еще молод, жив и, увы, плодовит. Но еще хуже то, что любая другая точка зрения воспринимается ими как сведение личных счетов. Это совершенно недопустимо.

Ваш покорный слуга Ивлин Во.

Лоре Во

14 (?) декабря 1939 Казармы королевской морской пехоты Чатэм[100]

Моя дорогая Лора,

вчера вечером побывал в мюзик-холле с мистером Джоном, мистером Беннетом и мистером Сандерсом. Видели множество молоденьких дам в розовом трико. Все до одной притворялись обнаженными статуями. Лицезрели также еврея Лотингу[101], которого поколачивали в присутствии супруги. <…>

Не исключено, что 15 января мы, наконец-то, вступим в дело.

Сегодня вечером, когда сержант Фуллер читал нам лекцию о ротных учениях, мистер Коуэн заснул. Мистер Коуэн ненавидит сержанта Фуллера за то, что тот называет его мистер Коэн. Что же до меня, то если я кого и ненавижу, то разве что некоего мистера Гриндла, который не устает рассказывать мне о том, как он в своем клубе в Бромли бегает по пересеченной местности. Это худосочный мозгляк, говорит на кокни, что-то напевает себе под нос и прищелкивает пальцами. 31 декабря здесь планируется большой обед для жен, но я вряд ли на него поспею.

Если ты думаешь, что морской бой в Южной Атлантике[102] кого-то здесь заинтересовал, то ты сильно ошибаешься. Война от нас так же далека, как и дом.

Мистер Бетджемен[103] считает, что сможет добыть хорошего и дешевого архитектора для Пирс-Корт.

В этом году у меня ни для кого нет подарков на Рождество, но в полковом киоске я купил шесть рождественских открыток для прислуги и монашек[104].

Мистер Бейли настолько плохо перенес прививку, что теперь ему приходится по шесть раз за ночь менять пижаму — сильно потеет.

С любовью, И.

Лоре Во

25 февраля 1940 Бизли

Моя дорогая Лора,

акции мои котируются высоко. Я прочел двадцатиминутную лекцию о разведпатрулях, и она вызвала всеобщее одобрение. С другой стороны, майор Корнуолл подслушал, с каким презрением я отзываюсь о директоре Хайтской школы стрелкового оружия, и сделал мне выговор, отчего пришлось спуститься с небес на землю.

Вчерашний день выдался не из легких. К нам с Мессер-Беннетом пристал бригадир[105]: «Я слышал, на выходные вы остаетесь в лагере. Проведете день у меня». Заехал за нами на машине в 12.30 и привез в сильно траченный временем дом тюдоровских времен, из тех, в которых живут биржевые маклеры. «Вы его сами построили?» — спрашиваю его в шутку. «Я?! Построил?! Да этому дому четыреста лет!» Супруга бригадира знает свое место, муж раздает ей бесконечные поручения. «Женщина! — кричит он ей. — Ступай ко мне в логово и принеси сапоги!» И еще по-свойски над ней подшучивает. Рассказал нам, смакуя подробности, как прошлой ночью, когда она несколько раз вставала к больному ребенку, ее по возвращении ожидал какой-нибудь сюрприз: то веревку в дверях натянет, то кувшин с водой на дверь поставит. Ей, впрочем, подобное обращение, как видно, нравится, вид у нее здоровый и веселый, в доме бессчетное число детей.

После обеда отправились с бригадиром на прогулку, и он все время повторял: «Не называй меня сэр». Рассказывал нам, как он поступает с провинившимся. «Выбирай, — говорит ему, — или военно-полевой суд, или сам тебя накажу». — «Уж лучше сами наказывайте, сэр». — «Сказано — сделано: всыплю от души десяток-другой розог, и хорош!»

Когда мы вернулись с прогулки, он показал мне чудовищную книгу стишков и рисунков, которую они с женой сочинили и проиллюстрировали для одной из своих дочерей в подражание «Сказкам просто так»[106]. Пришлось прочесть все стихи до одного, читал и слушал у себя за спиной его хриплое дыхание. Потом вместе решали кроссворд, пока из Лондона не приехала его дочь, она работает секретаршей у зубного врача. Рассказала мне, что раньше работала лифтершей в «Таймс-Бук-Клаб» и лишилась работы, так как на Рождество повесила в лифте омелу. Бригадир счел, что эта история не для моих ушей, и пришел в неописуемую ярость. Когда он злится, лицо у него из ярко-красного становится фиолетово-серым. Эта дочка, она от первой, умершей жены, вызывает у бригадира постоянную ярость. Потом мы с ней заговорили о низкопробных ночных клубах и говорили бы долго, если б я не заметил, что отец багровеет на глазах и вот-вот лопнет от бешенства. Все истории супруги бригадира сводились к тому, сколько их семье довелось перетерпеть во время отпусков: бригадир имел обыкновение проводить их с риском для жизни. А бригадир сказал, что не имел бы ничего против войны, если бы не лишился из-за нее хоккея. Непростой персонаж. К ужину явились майоры, много майоров со своими спутницами жизни. Все жены, как ни странно, иностранки: одна русская, другая шведка, третья немка. По поводу чего бригадир отпускал замечания вроде: «Попробуй скажи им, что я об их чертовых странах думаю!» А потом громко спросил меня, в самом ли деле нельзя курить трубку, когда пьешь марочный портвейн, и почему. Я ответил, и он опять сделался фиолетово-серым.