Родина имени Путина - Иван Миронов

Блатной номер, лично санкционированный Нургалиевым, на бронированном «Майбахе» смотрелся немного коррупционно, но подавляюще-властно. За лимузином несся «Луноход» — спецсерия гелендвагенов, подсмотренная Жарецким в президентском кортеже. Непривычно удлиненный джип сопровождения нес на борту четырех камуфлированных бойцов, вооруженных пистолетами «Вектор» и автоматами «Гроза». Это были ребята особо преданные Геннадию Викторовичу, им обласканные, им посвященные и с ним повязанные. От машины ДПС, расчищающей дорогу, Жарецкий отказался. Во-первых, привычную для Геннадия Викторовича скорость менты явно не потянут. Во-вторых, и номера, и мигалки, страшные для их коллег с обочины, у предпринимателя самого были в наличии. И, наконец, очень уж не хотелось господину Жарецкому, персонажу медийно-благочинному, делиться с чужими ментами пикантностями своего досуга.

Геннадий Викторович путешествовал с Инной — «Красой России» текущего года. Инне было девятнадцать: родина — город Мирный, папа кадровый военный, мама тоже в погонах. На профессиональной панели она делала только первые шаги, слабо пытаясь ограждать остатки почти детской души демонстративным презрением к похотливой, но заботливо щедрой клиентуре. А еще Инна любила кокаин, без фанатизма, но за компанию и в одиночестве. Кокс был похож на пудру для куличей, которую мама перемалывала из дефицитного в Мирном в середине 90_х сахара. И хотя для Инны в ее девятнадцать кокаин был не таким дефицитом, как в детские годы сахар, порошок стал для нее самым любимым лакомством. Кроме кокаина девушке нравился Путин. Она восторгалась премьером: его манерой одеваться, иронично пошлить, его походкой и требовательным прищуром глаз. Но для девушки Путин не был идеалом мужчины, он был идеалом клиента: холеный, богатый, смазливый и возрастной. Такие не жмутся, дарят подарки и предпочитают постели «мудовые рыдания». А Инна бы его выслушала. Однажды она чуть не попала на встречу премьера со столичными студентками. Подвел рост. Основное требование отбора было жестким — не выше ста шестидесяти сантиметров. О чем Инна мечтала? Она не умела мечтать. Потребности не могут быть мечтой.

Сам Геннадий поднюхивал редко. Только с девками для настроения. Но сыпал щедро. Когда на полдороге до Астрахани Инна загрустила, уставшая от слюнявой близости своего спутника, не стеснявшегося собственного водителя, Геннадий достал пакетик кокаина, граммов на пятьдесят. У девушки сладостно округлились глаза, пробила легкая дрожь, мелькнула радостная улыбка, тут же спрятанная в тень надменного равнодушия.

Жарецкий встречался с ней третий раз. Подобное постоянство было ему не свойственно. Инна очень была похожа на его дочь от первого брака — Ангелину. Девочки даже обе учились в МГИМО, только одна на дневном, другая на вечернем. А еще Инна была моложе ее на два года. Когда Геннадий Викторович узнал, где учится его спутница, то сразу же решил перевести Ангелину в какой-нибудь Оксфорд — подальше от нюхающих кокаин проституток.

От порошка Инна оживилась. Стараясь не пересекаться взглядом с Жарецким, она с интересом принялась рассматривать придорожную тоску.

— У нас такая в Мирном стояла, — подшмыгивая носом, девушка кивнула в сторону огромной красной звезды на въезде в очередное село.

— Подарить тебе такую, лапуль? — хмыкнул Жарецкий.

— Себе оставь. «Мерс»_ «купешку» лучше подари. Ты в прошлый раз мне обещал, — высокомерно бросила девушка.

— Лапонька, как вернемся, сразу оформлю, — закряхтел Жарецкий, зачмокав Инну в шею.

— Геннадий Викторович! — прервал идиллию водитель. — Гаишник требует остановиться.

— Совсем попутал, хер слепой. Включи ему мигалку и скорость прибавь, и так еле тащимся.

Капитан, решивший остановить кортеж Жарецкого, оглушенный неожиданным взрывом сирены, кинулся было к своей машине, но броситься в погоню не рискнул.

— Холопы! Барина не признали! Да, Иннуль? — Геннадий Викторович достал сигарету. — В Астрахани честь будут отдавать, в ноги кланяться. Вот, увидишь.

— Геночка, ну, не кури так часто. Дышать нечем. Очень тебя прошу, — надула губки Инна.

Жарецкий, сделав пару жадных затяжек, выкинул сигарету.

— Геннадий Викторович, я извиняюсь, пост! Надо бы остановиться, — робко предложил водитель, завидев бегущего с жезлом наперерез кортежу мента.

— Вася, ты охренел? Забыл, на чем ездишь и кого везешь? Когда надо будет остановиться, я тебе скажу.

Водила молча прибавил ход, и машины одна за другой миновали пост.

— Котик, я в туалет хочу, — заныла девушка.

— Потерпи немножко, уже к Астрахани подъезжаем. Там все будет.

— Геннадий Викторович, посмотрите, пожалуйста, — взволнованно пролепетал водитель, указывая вперед.

— Что за твою мать? — Жарецкий нервно подался вперед.

Дорога резко упиралась в бэтээр, омоновский паз и в пару милицейских «Жигулей» с включенными «люстрами», но без сирены, которая резко включилась где-то сзади и сбоку. Не успел кортеж остановиться, как машины Жарецкого были взяты в кольцо лютыми коммандос. Через бронированное стекло Геннадий Викторович наблюдал хищную пляску глаз сквозь разрезы шапок-масок и направленные на него стволы «винторезов» и «калашей». Вооруженные люди что-то орали и разъяренно стучали по «Майбаху».

— Котик, чего они хотят? Мне страшно, — заголосила девушка. — Сделай чего-нибудь!

Жарецкий посмотрел назад: его бойцов уже выволакивали из джипа, раскладывая на асфальте.

Он нажал кнопку, и сползающие шторки погребли их от раздражающих рож.

— Что за хрень? Кто это? — самообладание покидало Жарецкого. Геннадий Викторович достал пакетик порошка, уставившись в него исступленно.

— Геночка, я боюсь, — в слезах причитала Инна. — А если у меня в крови кокс найдут, меня ведь не посадят?

Геннадий Викторович судорожно дернул скулой, привычная улыбка ощерилась оскалом. Он швырнул пакетик девушке: «Ешь, Солнце. Тут без вариантов. Желудок промоем, ничего страшного не случится. А я тебе машину куплю, какую захочешь!».

Она рыдала, захлебываясь воздухом, тонкими ручками размазывая по щекам потекшую тушь и неуверенно мотая головой.

— Жри, сука! — Жарецкий схватил Инну за подбородок, разжал ей челюсть, предварительно оглушив девушку тяжелой мужской пощечиной. Она не плакала, но тихо поскуливала, заглатывая белоснежное содержимое пакетика. Порошок был очень горький с легким привкусом слез. Он словно анестезия морозил язык, рот, горло. Стало тяжело дышать. Рвотный комок уперся в замороженную гортань, дико забилось сердце.

— На, запей, — Жарецкий плеснул в стакан виски и брезгливо протянул девушке.

Инна, растерев по губам последнюю горсть, опрокинула в себя пойло.

— Вася, у нас все чисто. Мы сдаемся. — вздохнул Жарецкий, стараясь не смотреть в сторону спутницы.

Как только замки щелкнули, мужчин без прелюдий под милицейские вопли вытащили из «Майбаха», расположив в придорожной пыли рядом с поверженной охраной.

— Заблудились, уроды! Вам всем конец! Я Жарецкий! — хрипел олигарх под омоновским берцем.

— Полковник Чернов. — Над Жарецким склонился невысокий мужчина в штатском. — Геннадий Викторович, вы обвиняетесь в контрабанде и легализации незаконно нажитых средств. Мне поручено доставить вас для допроса в Следственный комитет. Поскольку. — полковник взглянул на часы. — Вы уже три часа как в розыске, я должен вас задержать и сопроводить в Москву.

— Что с ней? — жалостливо спросил спецназовец, вытаскивая из машины посиневшую Инну с пеной вокруг рта.

— Наркоманка. В больницу вез. Дряни какой-то наглоталась, — сломленно пролепетал Жарецкий.

— Вонючий же ты, Гена! — угрожающе заржал полковник. — Чухан, в натуре.

Жарецкий проснулся. Над его шконкой свисала недовольная физиономия Саши.

— Что смотришь? — продолжал наезжать блатной. — Ты по воле тоже парашей ходил, олигарх?

Геннадий Викторович вытащил из-под одеяла ноги, упакованные в жирные кальсоны, и поплелся на дальняк.

Они жили в камере вшестером. Жили постоянным составом давно, уже где-то с осени. Последним подселили заместителя руководителя московского Олимпийского комитета Артура Рыскина. Парню было слегка за тридцать, но уже с двумя шрамами от отсоса жира аккурат накануне посадки. После операции тело молодого человека облепили пустые складки, что делало его похожим на огромного шарпея с маленькой шишкой-головой. Больше всего Артур боялся раздуться вновь, поэтому раз в две недели ему в передачах приходили лишь сигареты, пачка кофе, десять яблок, килограмм обезжиренного сыра и упаковка пресных хлебцев, похожих на мацу.

Первый месяц своего заключения Рыскин провел в общей камере на Матросске, сразу оказавшись под блатным пленом. Подвели внешность и состояние. Не успел он, такой вольный, свежий и модный, перешагнуть порог своей первой хаты, как тут же был встречен сомнениями новых соседей в его, Рыскина, половых убеждениях.