Прощай, Петенька. Русский нуар. Записки врачей - Александр Иванов

Через две недели в кабинет главврача вошел психиатр.

– Даже не знаю, с чего начать, – молвил. – Он дошел до меня. И его прорвало. Он полностью раскрылся.

– Замечательно! – воскликнул главврач.

– В каком-то смысле да. Только не «за», а «при». Он заявил, что долго молчал и не решался открыть рот, но все вокруг оказались такими хорошими людьми, что он уже не боится. Он понял, что мы один улей.

– Что, простите?

– Улей. А вы… – Психиатр нагнулся к уху главного и зашептал.

Через четыре секунды тот побагровел.

– Я? Откладываю яйца?…

– Да. По ночам, в ваших сотрудников. И это, по его мнению, очень хорошо. Ему было неловко об этом распространяться, но теперь он считает, что можно. А сам он – Космический Шмель. Уже давно. Я первый, кому он признался.

– Где он сейчас? – Главврач взялся за сердце.

– В том-то все и дело. Он пригласил к себе уролога, окулиста, инфекциониста и начмеда. Заперся с ними в кабинете. Там мертвая тишина. И мне только что показалось, что из-под двери тянется дым.

Из «Небылиц»

Побочное действие

Палата была без окон и без дверей.

– Вот, прошу любить и жаловать, – профессор кивнул на тщедушного мужичка, забившегося в угол и горевавшего там. Простыни были смяты, и профессор внимательно пригляделся – не ладит ли себе пациент самоубийственный жгут. Подушка лежала на полу. – Этот человек, – продолжил профессор, – боится царя.

– Которого царя? – спросил отличник.

– Ну, какой-такой у нас царь? – обратился профессор к мужичку.

– Да уж такой он царь, – жалобно ответил мужичок.

Профессор помолчал и подвигал челюстью. Потом резко оживился и дружелюбно погрозил пальцем.

– Оставьте ваши радостные жесты, – взмолился тот.

– Увеличьте галоперидол, – велел профессор сестре. – Инсулиновые комы мы тоже продолжим.

Он вывел студентов в коридор.

– А побочное действие у такого лечения бывает? – закудахтала отличница.

Профессор посерьезнел.

– Конечно, бывает. Пройдемте в следующую палату, там есть еще один, который боялся царя.

В соседней палате сидел идиот и ронял слюни.

– Не было царя? – подозрительно осведомился профессор.

– Не было, – восторженно заулыбался идиот.

– Ну вот, – профессор махнул рукой в его сторону. – Именно то, о чем вы спрашивали. Теперь уже все, без царя в голове.

Черный Доктор

По вечерам, когда съедена запеканка, врачи и больные, прислушиваясь к вою ветра, людей и кухонных собак, сдавленными голосами рассказывают друг другу истории о Черном Докторе.

Черный Доктор приходит ночью, когда его не ждут.

На нем черный халат, черные бахилы, черная шапочка, грязно-белая марлевая повязка и ослепительно белый галстук. В одной руке он несет черный фонендоскоп, а в другой – чемоданчик с черным крестом.

Когда Черный Доктор проходит тихими коридорами, в реанимации кончается кислород, в гинекологии наступает семинедельная беременность, а в детском отделении начинается поголовный понос. Дежурные врачи и сестры засыпают мертвецким сном в друг у друга в объятиях. Черный Доктор минует пищеблок, и там обнаруживается недостача масла.

Тех больных, кто клянется, будто видел Черного Доктора, переводят в психиатрический стационар. А докторам, которые его видели, велят заткнуться под страхом строгого выговора.

Однажды Черный Доктор задержался у одного дежурного врача.

Сели они играть в шахматы.

А Черный Доктор и говорит:

– Давай халатами поменяемся.

Ну и поменялись.

Дальше все пошло, как обычно: понос и агония, но никто и не пикнул, потому что все видели, как ходит Белый Доктор, а значит – все под контролем.

Полюс

– Итак, Амундсен, что там с полюсом?

– Я иметь неважно говорить по-русски. Я хорошо искать полюс, но нет его, нет нигде.

– Как же так? Как вы можете говорить, что полюса нет? Вы приехали в российское географическое общество и говорите, что нету полюса?

– Увы! Я ехать и не знать. Полюс искать везде, я не могу знать.

– Ничем не могу вам помочь. Ступайте в ваше общество, ищите полюс.

– Они не знать! Они приглашать меня, они посылать меня сюда…

– Что это за географическое общество, если нет полюса? Они обязаны, если приглашают!

– Я посмотреть хорошо еще один раз, но прошу пропустить.

– Без полюса это просто смешно. Пропустить не могу.

– Но у меня очень сильно, сильно болеть живот. Я не спать, не есть, только бежать. Туда и сюда, туда и сюда, весь ночь.

– Найдите полюс и приходите. Доктор выгонит вас без полюса.

– Умоляю!

– Видите – очередь? И все с полюсом. Идите отсюда, Амундсен.

Моби Дик

Доктор вприпрыжку несся по коридору. Он был огромный и белый, как и его грязный халат, заляпанный кровью.

За ним на одной ноге и колотя протезом, гнался сурового вида бородатый старик.

Он ловко метнул костыль, и доктор, уже слегка продавленный костылем, пустил фонтан.

– Обещал, сам Христенко отрежет! Денег собрал восемь тысяч! А сегодня велел готовиться: через неделю вторую отхватит!

Безрукий сосед догонял старика и утешал его:

– Ну и что? Он отрезал мне руку, Ахав. У меня семья, и я более не стремлюсь к встрече с ним.

Команда, ну и команда подобралась!

Все, как один, кричали: не ты создавал Левиафана, не тебе и соперничать!

Старик осклабился и начал отстегивать протез, чтобы метнуть доктору под колпак, в морщинистый глаз, наполовину прикрытый колпаком.

Перламутр

Николай замолчал, и все ходили на цыпочках.

Потом он начал невнятно мычать из самой своей глубины, и окружающие всполошились.

Они прислушивались:

– Что с тобой, дорогой?

Николай не говорил ничего вразумительного, и его отвезли к доктору.

Никем не ставились под сомнение ранимость и чувствительность Николая. Это объяснялось его строением. В отличие от других, он был вывернут наизнанку. Поверхностью Николая выступала не кожа, а серое мозговое вещество. Спинной мозг, обычно скрытый внутри позвоночника, в его случае обнажился и равномерно растекся, окутывая Николая наружным коконом. Под серым веществом находилось белое, еще – ниже – внутренние органы, сосуды и так далее. Поэтому понять, на что он жалуется, было трудно из-за удаленности речевого аппарата. В целом Николай представлял собой округлое образование, похожее на светлый огурец и сочившееся трепетным перламутром. На малейшие прикосновения он отзывался болезненной дрожью. Николай всегда сидел в кресле, так как ходить ему было нечем.

Родные и близкие боялись, что вдруг он выбросится из окна.

– Что ж, – сказал доктор, – посмотрим!

Он уложил Николая на стол и разрезал серое вещество скальпелем. Потом вскрыл белое, рассек мышцы и фасции, осторожно раздвинул органы – иные вынул, чтобы не мешали смотреть. В сердцевине обнаружилось лицо, которое безобразно гримасничало и материлось.

– Голова! – хрипело лицо. – Весь исчесался.

Доктор понимающе кивнул и рассек лицо. Открылась всклокоченная шевелюра.

– Да у него вши, – с облегчением вздохнул доктор и отправил сестру за специальным шампунем.

Минута славы

– Скажу вам честно, – признался главврач. – Я нахожу этот почин обременительным.

– Почему? – быстро спросил репортер и весь подобрался.

– Потому что колошматят и мешают рожать. Что ни день, то доска. Роддом трещит, фундамент проседает! Являются делегациями. Возлагают цветы, читают стихи, играют скрипичные концерты. Окуривают, кадят, устраивают молебны!

Репортер повернулся к камере и зачастил, делая большие глаза:

– Как видите, не каждому по душе такая слава родильного дома! Но что же делать? В старину можно было не покривить душой, сказав, что такой-то поэт, писатель, политик или композитор родился в таком-то доме. Вешалась мемориальная доска. Все было просто. Другое дело современность! Выяснилось, что в этом роддоме родилось… подскажите мне поточнее?

– Десять поэтов, – скорбно отозвался главврач. – Четырнадцать прозаиков. Восемь композиторов. Три художника. Двадцать четыре деятеля партии и правительства. Это пока! Нас еще ждут открытия! И еще здесь выступал Ленин.

– Вы полагаете, что доски опасны для здания?

– Сами полюбуйтесь – живого места нет. Роддом скоро рухнет. И невозможен никакой режим. Никто не спит. Младенцы не берут грудь. Сплошные мероприятия – то в пионеры принимают, то вечную память поют, то просто окружат и молчат. Это производит неприятное впечатление. Вот вы? – набросился вдруг главврач на пышную даму, сунувшуюся с бумагой. Репортер отступил, изнемогая от своей удачливости. – Что? Опять доска? Для кого? Кто еще народился?

– Умер, – надменно молвила дама.

Главврач попятился.

– Что, еще кто-то умер? – спросил он хрипло.

– Будущий композитор. Акушерка утопила его в ведре, чтобы не мучился. Две с половиной головы. У нас музыкальная династия!