Правило 69 для толстой чайки - Дарья Варденбург

Кисель и бублик

А потом мы с Тимуром и Митрофаном пили кисель, который разливали всем бесплатно из огромных кастрюль, и ели бублики, которые тоже раздавали всем бесплатно. И я в какой-то момент вспомнил о Тохе – я не видел ее с самого награждения. Взяв для нее бублик и стакан киселя, я пошел по берегу. Сам не знаю почему, я не сомневаясь направился к тем дальним бурым валунам. Тоха была там – стояла, глядя на воду и высотные дома вдалеке.

Я подошел и громко кашлянул. Тоха обернулась, и я испугался – у нее были слезы на глазах. Это было дико. Она всегда была как из стали сделана. Так мне казалось.

Я протянул ей бублик и кисель – наверное, это было нелепо и неуместно. У нее лицо исказилось, как будто я сделал ей больно. Она отступила на шаг, сдернула с себя медаль и с размаху бросила ее на землю. Сделала шаг в сторону, потом в другую, будто не зная, куда убежать. Пошла, спотыкаясь, к воде, зашла в нее прямо в кедах и встала там.

Три билета до Эдвенчер

Мы выехали из Питера в семь вечера. Тимур и Митрофан взяли с Репы слово, что мы остановимся на ночлег, а не будем ехать без передышки всю ночь.

– Хорошо, – согласился Репа. – Митрофан, найди подходящее место для лагеря.

Митрофан уткнулся в айфон.

Проплыла и осталась позади табличка с перечеркнутым «Санкт-Петербург».

– Даже в Эрмитаж не сходили, – проворчал Тимур с заднего сиденья.

– Тогда в следующем году снова на гонки приедем, – улыбнулся Репа.

– Чего, правда? – подался вперед Тимур, кладя руки на спинку водительского сиденья.

С боковой дороги на трассу собралась выехать «мазда» и слишком далеко высунула свой нос. Репа вильнул в сторону и возмущенно посигналил.

– Подветренный! – крикнул Митрофан в окно своим тонким голосом.

Мы с Тимуром одновременно фыркнули от смеха.

– А-а у… – открыл я рот, решившись спросить кое-что.

– А у вас салфетки еще остались? – перебил меня Тимур.

– Какие? – не понял Репа.

– Ну те. Наши, – ответил Тимур.

– Или мы уже ничего не боимся? – спросил Митрофан.

– Ну, ты-то! – протянул Тимур.

Митрофан рассмеялся, ничуть не обидевшись, но потом умолк и отвернулся к окну.

– Меня батя убьет, что я последнее место занял, – сказал он.

– Да ну, релакс, – успокаивающе проговорил Тимур.

Тоха молчала. Она сидела теперь у окна, а я посередине. В кармане у меня лежала ее медаль – Тоха тогда не стала ее подбирать на берегу и ушла. Я подобрал.

Она сидела, прижавшись щекой к стеклу, подняв глаза вверх, и глядела на что-то. Я наклонился, заглядывая в окно, и увидел в небе над полем ястреба – он парил, описывая круг, не взмахивая крыльями. Четкий силуэт, словно вырезанный из черной бумаги.

Митрофан по своей карте нашел отличное место на берегу озера, километрах в пяти от трассы. Мы разожгли костер, пожарили на огне куски хлеба и съели их с сыром и сгущенным молоком. Потом купались, прыгая с берега в воду, и грелись у огня. Доели то, что оставалось, расстелили на земле туристические пенки, натянули на себя всю теплую одежду, какая у нас была, и легли. Митрофан читал нам «Три билета до Эдвенчер» Джеральда Даррелла – эта книга была у него в айфоне. Она, конечно, не про парусный спорт и не про мореплавание, но все равно хорошая. Мы пару раз хохотали так, что лягушки пугались и прерывали на время свои квакающие песни. В час ночи Репа объявил «отбой», Митрофан погасил айфон, и мы оказались в июньских сумерках под светлым небом. Шумели от легкого ветра камыши, голосили лягушки, догорал костер. Все вокруг нас и мы сами, и все, что с нами случилось недавно и что происходило сейчас, – все это было так невероятно, что я задохнулся от счастья, и глаза у меня, наверное, сияли и пламенели в сумерках, как угли. Я не мог уснуть, и лежал, вдыхая запах ночи, озера и леса, и хотел запомнить его на всю жизнь.

1 день после чемпионата

Вранье

Мы заметили неладное на подъезде к нашему яхт-клубу. Парковка была сплошь заставлена машинами, а те автомобили, которым места не хватило, притулились в лопухах. У ворот толпились люди. Подъезжая к парковке, мы обогнали двух мужчин, идущих по обочине. Один из них нес видеокамеру, другой – мохнатый микрофон, похожий на гигантского шмеля на палочке.

– Это они! – воскликнул тот, что был с видеокамерой.

– Догоним! – крикнул тот, что со «шмелем».

Они пустились трусцой за нашим «фольксвагеном». Один на бегу вскинул камеру на плечо и стал снимать, другой надел наушники и выставил вперед палку со «шмелем».

– Команда приближается к воротам родного клуба! – прокричал он. Видимо, эти слова должны были войти в репортаж.

На парковке нас встречал Шевцов. Он увернулся от видеокамеры и микрофона и забрался внутрь «фольксвагена», захлопнув за собой дверь. Поскольку забрался он на заднее сиденье, Тимуру пришлось взгромоздиться мне на колени, чтобы освободить ему место.

– Саша, – обратился Шевцов к Репе каким-то странным пересохшим голосом. – Саша, они хотят, чтобы тебя не было в газетах и в этих драных новостях.

Вместо «драных» он сказал другое слово, но я не буду его здесь повторять. Мы не успели ничего спросить – машину окружили. В окна заглядывали корреспонденты, фотографы, операторы, накрашенные женщины – ведущие местного телеканала, – а также разбухший от важности Михаил Петрович и его серые пиджаки.

Михаил Петрович открыл заднюю дверь с той стороны, где сидел Шевцов, схватил его за руку и рывком вытянул наружу.

– Это Сергей, наш замечательный тренер, чемпион Европы девяносто первого года, – объявил Михаил Петрович, и фотографы защелкали затворами камер, операторы навели объективы на цель. – А это, – он сделал знак одному из пиджаков открыть дверь со стороны Тохи, – Антонина, наш призер!

Пиджак распахнул вторую заднюю дверь и протянул руку, но Тоха с размаху хлопнула по этой руке и подалась назад, прижавшись к нам с Тимуром. Мы с Тимуром оба, не сговариваясь, обхватили ее руками, чтобы пиджак не смог вытащить ее силой. При этом Тимур продолжал сидеть у меня на коленях, и я коленей своих уже не чувствовал, но в тот момент это было совершенно не важно.

– Он же врет, – растерянно сказала Тоха. Она протянула руку и потрясла Репу за плечо. – Вы же наш тренер, а не Шевцов.

Репа молча мотнул головой.

– Смущается! – громко объявил Михаил Петрович корреспондентам. – Хорошая девочка!

Он стоял возле машины, продолжая крепко держать Шевцова за плечо, – это выглядело так, как будто он держит его в заложниках.

– Так надо, – сказал Репа, оборачиваясь к нам. – Иначе они его уволят. – Мы поняли, что он говорит про Шевцова. – И меня уволят, ну это ладно. Меня все равно рано или поздно. Я неподходящий человек для… всяких официальных заявлений, статей, отчетов и прочего. Пьяница и псих, сами знаете.