Журнал «Вокруг Света» №07 за 1986 год - Вокруг Света

И вот снова я на этом самом ледоколе. Еще вчера, во время встречи с Виктором Терентьевичем в пароходстве, поинтересовался у него: это ничего, что, проплавав более четверти века капитаном на ледоколах, вдруг он пошел в антарктический спасательный рейс дублером капитана?

Он так ответил:

— Когда мне предложили пойти в Антарктиду, возникал этот вопрос. «А твои интересы не ущемятся?» — спросили у меня. «Нет,— сказал я,— работы для меня в рейсе хватит». Я знал, что Геннадий Иванович грамотный капитан. Немного он рисковый, как и все молодые... Но я сам пережил такой период. Мы, старики, более рассудительны... Так что, думаю, там, во льдах Антарктиды, мы хорошо дополняли друг друга.

В каюте Антохина обстановка чем-то напоминала домашнюю: скрученные в рулоны ковры, дорожки, сдвинутые со своих мест ящики с растениями... В слабом освещении каюты бросалась в глаза залитая зеленым светом шкала приемника, откуда звучала тихая скрипичная музыка.

— Не помешает? — поинтересовался хозяин каюты. — ...Тогда сварю-ка сейчас кофе.

Геннадий Иванович был человек крупный. Резкий и быстрый в движениях, он вмиг оказался у темного проема двери, тронул выключатель, и в маленькой капитанской кухне вспыхнул яркий свет. Только теперь, войдя за Антохиным в уютное кафельное помещение, я мог хорошо разглядеть тридцатишестилетнего капитана: кучерявая голова сильно серебрилась сединой, светлые глаза, открытое, с правильными чертами лицо.

Не знаю почему, то ли на меня подействовал запах свежемолотого кофе, то ли оттого, что я хотел нарушить молчание, вдруг неожиданно признался:

— Геннадий Иванович, вы знаете... самым устойчивым местом в жизни для меня была палуба судна.

Капитан, казалось, не среагировал, но, когда каждый из нас взял свою чашку с кофе, вернулся и сел за длинный стол в приемной половине каюты, хозяин заговорил:

— Может быть... Но только не на ледоколе и не в экваториальных водах, особенно, как говорят, в ревущих сороковых и неистовых пятидесятых.— Помолчав, добавил: — Вот мы и положили начало разговору.

Он встал, ушел в спальную половину и вернулся с рабочим календарем. Нашел нужную страницу.

— Вот,— сказал он, глядя на короткие записи,— вот, седьмого, восьмого июля... Переход от Новой Зеландии до островов Окленд. Циклоны шли один за другим. Ветер юго-восточный... Хорошенько закупорились, проверили все люки, двери, иллюминаторы на герметичность. Удар волны — и крен доходит до 42 градусов. И начало постепенно вымывать с палубы бочки, керосин, который мы взяли для вертолетов. Ледокол загружен основательно. Уткнется в волну, она окатывает с носа, идет по палубам, и наши крепления — что там деревяшки, скобы не выдержали. Зароется ледокол, как утюг, а бочки плавают выше, уже над ним! Вы, наверное, знаете, на ледоколе нет фальшборта, только в носовой части, а в остальном релинговые стойки... Так их ломало, как спички... Артур Чилингаров ходил за мной и все уговаривал: надо докрепить бочки на палубе. Но в этой неуправляемой стихии ситуацию оценил Садчиков, человек он опытный, успокоил Чилингарова. Качка сильная, волна гуляет, ночь... Очень переживал Артур Николаевич. Видит, как выкидывает бочки связками, и все-таки не удержался: спустился на главную палубу вниз, его окатило волной и, только выскочил обратно, как смыло трап, слизало волной, будто этой металлической конструкции, приваренной к двум палубам, и не существовало... Прибежал на мостик Артур Николаевич, весь мокрый с ног до головы. «Трап,— говорит,— почти из-под ног унесло за борт...»

Помню, в это время зашел к Антохину первый помощник капитана Анатолий Кириллович Гончарук, такой же молодой и светленький, постоял, с улыбкой послушал и заметил своему капитану:

— И все-таки Артур Николаевич уговорил тебя загрузить бочками и капитанский мостик.

— Да, это мы укрылись у одного из островов и объявили общесудовой аврал: подняли бочки на шлюпочную палубу, загрузили носовой трюм...— объяснял Антохин.

Мне показалось, что, когда капитан говорил о Чилингарове, в голосе у него появлялись дружеские нотки. Может, потому я напомнил сейчас морякам об осени 1973 года. Тогда именно с ледокола «Владивосток» Артур Николаевич высаживал на семикилометровый айсберг «СП-22». Потом он первое время был и начальником станции. Помню, когда два года спустя я летал на эту льдину, увидев на домике кают-компании с краю фанерный щит с надписью: «Площадь Владивостока», не сразу сообразил, что пространство льда перед кают-компанией названо в честь ледокола «Владивосток»...

В тот вечер на ледоколе «Владивосток» разговор наш затянулся до поздней ночи. Антохин говорил о том, как подошли к «Павлу Корчагину», сторожившему у кромки антарктических льдов, забрали у него сто девяносто пять бочек вертолетного топлива — возместили утерянные. Отпустили судно, и оно ушло во фрахт куда-то в Монтевидео... Вспоминал он очень долгую ночь 22 июля и как на спутниковом снимке обнаружили айсберг длиной в сто двадцать километров. Встретили его уже на обратном пути на чистой воде... Подробно капитан останавливался на тяжелых льдах южных широт, на ветрах, которые были настолько сильными, что человек, вышедший на открытую палубу, рисковал остаться там, потому как одному не справиться, не открыть дверь; говорил он о метелях и морозах, об обманных заносах и еще о многом таком, с чем люди в Южном океане в это время года столкнулись впервые... Но оба ледокольных капитана: и Садчиков и Антохин — старый и молодой, больше всего говорили о девятнадцатичасовой «стоянке», когда они впервые поняли, что могут стать вторым «Сомовым».

До экспедиционного судна оставалось всего 90 миль. Спутниковый снимок показал, что на пути к «Сомову» образовались в тяжелых многолетних льдах разрывы — их Садчиков назвал меридиональными трещинами. Он говорил, что здесь дули постоянные юго-западные ветры. Они разорвали поля Тихоокеанского массива. Вертолетная разведка подтвердила эту удачу, но выяснилось, что эти каналы на стыках соединены мощнейшими перемычками, которые надо будет ледоколу рубить. И вот, пройдя несколько таких преград — здесь ледокол не раз заклинивало,— «Владивосток» застрял, и надолго. Девятнадцать часов машины непрерывно работали вперед-назад, чтобы расшатать, раскачать судно. Принялись за дифферентовку: перекачивали воду с носа на корму и обратно, попробовали кренованием сдвинуться с места: погнали воду с борта на борт. Никакого эффекта! Корпус ледокола сильно прихвачен. Решили завести с кормы ледовый якорь — крюк. Забурили лунку в ста метрах, вдели в нее якорь, залили водой, чтобы он смерзся, и наутро можно было занести перпендикулярно корме буксир и попытаться дернуть его лебедкой. Пошевелить корму... Винтами продолжали подмывать лед. Работали машины и враздрай: у ледокола три винта, так вот два винта вперед работают, один — назад. То корму потянет направо, то нос налево. И так все девятнадцать часов. Утешало людей то, что «Сомов» уже был в досягаемости вертолета. В этот день, 22 июля, вертолет сделал два рейса на экспедиционное судно. Летали туда начальник спасательной экспедиции Артур Николаевич Чилингаров, директор Арктического и Антарктического института Борис Андреевич Крутских. Доставили сомовцам овощи, фрукты, почту, экспедиционное оборудование.

Но на ледоколе все это время пытались сняться с места. Не хватало, как сказал Антохин, мощностей.

«Каково же было «Михаилу Сомову»?» — думал я, пытаясь в тот вечер разобраться в положении ледокола, у которого «лошадей» почти в четыре раза больше, чем у попавшего в дрейф судна, уже не говоря о мощном корпусе «Владивостока».

«Я весь промок, пока прошел эти несчастные 150 метров,— вспомнил я слова Валентина Родченко.— Идти пришлось вплотную к айсбергу, в двадцати метрах от него. Я предполагал, что могло быть у него под водой, но другого выхода у меня не было...» Да, надо еще учесть, что «Сомов», выгрузившись, был почти пустой, в балласте. Человек, посмотрев со стороны, увидел бы, что у судна ватерлиния, крашеная часть корпуса выскочила, то есть оказалась высоко надо льдом. Значит, ледокольные качества, которые судно имело... их не стало. Когда судно погружено, ледовый пояс приходится как раз ко льду. Не было у него и массы тяжести, которым он давил бы лед. И когда капитан Родченко судорожно хватался за ручку телеграфа, пытаясь пустым корпусом расколоть лед...— представить, как судно вело себя, трудно.

— Наш гидролог Анатолий Михайлович Москалев вдруг подсказал нам прием, которым пользовался в Арктике Вадим Андреевич Холоденко, Москалев работал на его ледоколе. Я такого еще не знал,— говорил мне Антохин.— Конечно, мы клинились и в Арктике, но узнал об этом приеме впервые...

Помню, когда я услышал имя уважаемого мною человека, у меня в нетерпении вырвалось:

— А что за прием, в чем он состоит?