Тропа Кайманова - Анатолий Чехов

В Аргван-Тепе уже прибывали в сопровождении офицеров солдаты — по нескольку человек от каждой заставы. Обстоятельство это вызывало некоторую тревогу в душе Андрея: что-то подозрительно быстро отрядили ему пополнение начальники застав. Не очень утешало его и то, что формированием нового погранпоста занимался сам капитан Ястребилов.

«Бог не выдаст, свинья не съест», — подбадривал себя Самохин, не вдаваясь особенно в подробности, кто же в данном случае — бог, а кто — свинья...

На ближайшем к Дауганской комендатуре разъезде Андрей договорился с начальником одного из эшелонов доехать до Аргван-Тепе, но настолько был занят своими мыслями, что не сразу уловил, о чем ему так настойчиво толкует Вареня — его пока что самый первый и единственный солдат из начинающих службу на новом месте.

— В мэнэ ж, товарыщ старший политрук, — повествовал жалобным голосом Вареня, — с того самого часу уся нервенна систэма хитается... Тикэ заплющу очи, як пидскочу! Ну як знов украдуть! Галиев там або Амангельды, так нехай... А то — чужи? Аббасовы, а то Клычхановы калтаманы?.. Так зовсим и нэ сплю...

— Ладно, иди вон в третий вагон, до Аргван-Тепе можешь поспать там на тюках сена. Из вагона на ходу поезда никто тебя не украдет. Ну а после боевого расчета пойдешь на ночь в наряд...

— О! Оцэ дило! Умну ричь и дурэнь поймэ! — радостно воскликнул обрадованный Вареня. — На ничь у наряд завжды напоготови!

«Хорош воин, — подумал Андрей. — Какие еще остальные будут».

Вслух сказал:

— Станцию не проспи!

— Договорились.

Андрей поднялся на тепловоз. Переводчик здесь не требовался: эшелон вел машинист Деточенко — украинец.

Помощником у него был прекрасно говоривший по-русски казах Махмудов.

Прошло совсем немного времени, состав тронулся, увозя Андрея к новому месту службы.

Стоя у бокового окна, Самохин наблюдал унылые, безжизненные пейзажи выжженной солнцем полупустыни, ловил приоткрытым ртом тугую струю врывающегося в будку горячего воздуха.

Мимо проносились жалкие, высохшие под жгучим солнцем пыльные кустики. До самого горизонта простиралась желто-серая слегка всхолмленная равнина, по краю которой медленно плыли вслед за поездом обозначенные сизыми силуэтами в горячем мареве вершины гор.

И так от переезда до переезда: пусто, безлюдно, невыносимо жарко.

Ближе к станциям, на которых были колодцы, встречались верблюды, ишаки, редко — люди. Кое-где Андрей видел наскоро сколоченные пакгаузы, склады под открытым небом. На запасных путях разъездов и полустанков струился над цистернами с нефтью и бензином горячий воздух: брось спичку — и все будет охвачено морем пламени. Вдоль железнодорожного полотна протянулись склады под открытым небом. Здесь было выгружено прямо на землю оборудование целых заводов.

Наблюдая в будке тепловоза молчаливую работу сухощавого высокого машиниста с традиционными украинскими усами, Андрей невольно вспомнил, как он сам, захватив воинский эшелон да еще состав с советскими военнопленными, прорывался из окружения через линию фронта.

Спасла его, тяжело раненного в ногу, Марийка. Вспомнил он, как ехал на платформе с углем, заботливо охраняемый Марийкой и ее матерью, как мучительной болью отдавались в раненой ноге толчки на стыках рельсов. Где-то очень близко ухали разрывы бомб и снарядов, непрерывно били пулеметы, оглушала винтовочная трескотня.

Вдоль насыпи валялись обгоревшие остовы вагонов, перевернутых вверх колесами, мимо проносились разрушенные станции и полустанки, пепелища сожженных деревень, печально указывающие в небо черными пальцами печных труб.

И как наваждение, то ли наяву, то ли в забытьи врезавшееся в память видение: на одном из перегонов, у самой насыпи, среди клевера и ромашек белокурая женщина в чесучовом костюме и рядом с нею такая же беленькая девочка — обе со страшными черными дырами на лицах от крупнокалиберных пуль.

Чем больше он думал, что этот ужас ему только пригрезился, тем больше верил, что видел жену и дочь...

Путь с запада на восток в санитарном поезде запомнился Андрею как бесконечный кошмар, наполненный свистом бомб, глухими разрывами, стуком осколков, комьев земли в стенки вагона, непрерывным, не стихающим ни на минуту воем фашистских самолетов, днем и ночью висевших над головой.

Здесь, на этой напряженной дороге, хоть никто не стрелял и не бомбил, тоже чувствовалось, как повсюду трудно, насколько связана судьба каждого человека с общей судьбой страны.

Ехал Андрей на тепловозе знатного машиниста: в парткоме Ашхабадского депо он видел целый альбом с посвященными Деточенко вырезками из газет. В будке тепловоза рядом с Андреем были сейчас те, кто всю жизнь делали свое дело очень хорошо, а с началом войны при недоедании и недосыпании, при страшном утомлении и перегрузках работали еще лучше.

Чем больше наблюдал Самохин жизнь железной дороги и прилегающей к ней обжитой полосы, тем тяжелее становилось у него на душе.

На разъездах к составу подходили дети, иногда женщины, голодные, изможденные, с консервными банками, котелками, ведерками, спрашивали: «Дядя, дай мазута на топливо... Нет ли чего на одежду поменять? Нет ли ячменя, джегуры?..» В выходные дни все жители окрестных аулов и железнодорожных поселков уходили в горы, ловили черепах. Есть было нечего...

— Тяжело на дороге? — обращаясь к машинисту, спросил Андрей.

— На транспорте — как на фронте, — отозвался тот. — Подразделения у нас военизированные, живем на казарменном положении, проходим военную подготовку... От Казанжика до Красноводска понарыли щелей, все заборы, шпалы пустили на перекрытия...

— Разве и сюда немцы летают? — удивился Самохин.

— Разведчики наведываются... Есть им тут что посмотреть. По обе стороны путей от самого Красноводcка бомбы, боеприпасы, разные другие грузы. В Красноводске, сами видели, до восьмидесяти тысяч эвакуированных... Что говорить, Красноводск сорок первого года Андрей хорошо запомнил. Пыль, жара, мухи, запах мазута, толпы людей, штурмующих эшелоны. Острая нехватка продуктов, вспышки дизентерии...

— Сейчас тем более все станции забиты, — выслушав Андрея, отозвался Деточенко. — Эшелоны идут, как трамваи, один за другим. Хоть и понастроили разъездов, но и они не в силах разгрузить дорогу: одноколейка... В столовых — котлеты из редьки, в лучшем случае чахохбили из черепах...

Занятый с утра до вечера службой, Андрей как-то не думал, что ему не надо заботиться об одежде и еде. Пусть пшенная каша да джегура, но завтрак, обед и ужин всегда на столе и вовремя. Сейчас же он видел воочию, насколько трудно приходилось гражданским...

— Подъезжаем, — сказал машинист. — Вот она, ваша Аргван-Тепе...

Самохин уже знал, что в переводе Аргван-Тепе означает Сиреневая горка. С площадки тепловоза горку он видел, дома и кибитки на ней, подходившую к поселку дорогу — тоже, но никакой сирени не было и в помине. Незначительная растительность, какую можно было рассмотреть отсюда на улицах и во дворах, отличалась весьма скромным видом, к тому же была покрыта слоем серой пыли.

— Товарищ старший политрук, а это, кажется, до вас...

Деточенко указал на бегущих вдоль эшелона двух рослых солдат-пограничников и вышагивающего вслед за ними молоденького лейтенанта.

Состав остановился.

Самохин тепло распрощался с машинистом и его помощником, спустился по железной лесенке на откос насыпи.

— Товарищ старший политрук, рядовые Охрименко Петр и Охрименко Павел прибыли для дальнейшего прохождения службы на погранпосту Аргван-Тепе! — браво доложил тот пограничник, который подбежал первым.

— Здравствуйте, товарищи Охрименко, — ответил Андрей, тут же раскусив, на какой эффект били оба солдата. Их, наверное, и родная мать не смогла бы отличить, кто из них Петр, а кто Павел. Оба абсолютно на одно лицо, рослые, плечистые, широкие, самоуверенные...

— Здравия желаем, товарищ старший политрук! — дружно гаркнули братья Охрименко.

— Лейтенант Теплицын, — отрекомендовался сопровождавший их офицер. — Прошу вот здесь и здесь расписаться, что приняли пополнение.

Самохину показалось несколько странным, что лейтенант так торопился оформить перевод этих двух солдат на новый погранпост: не пожелал даже узнать, какие новости, хотя бы поговорить. «А может, ему просто некогда или отпустили ненадолго», — подумал он.

— Желаю отлично служить на новом месте, — прощаясь за руку с братьями Охрименко и Самохиным, сказал Теплицын.

— Постараемся, товарищ лейтенант, — бодро заверил один из братьев.

— Вместе будем стараться, — поправил его Андрей, а когда Теплицын, откозыряв, удалился, спросил у солдат: — Ну, если не секрет, как вам служилось на старом месте?

— По-разному, товарищ старший политрук, — словно по команде одновременно ответили оба.