Сумеречные врата - Пола Вольски

Ренилл незамедлительно простерся ниц. Тонкая струйка молитвенного напева полилась из его губ. Слова с трудом протискивались в пересохшее горло. В душе Ренилл молился, чтобы его прервали.

Наконец его молитва исполнилась.

— Покорность радует отца. Говори, он услышит тебя.

На сей раз не шепот. Речь жреца звенела в ротонде, отдаваясь от изогнутых стен.

Ренилл поднялся с колен, почтительно снял широкополую шляпу, оставшись в прикрывающей макушку шапочке, дабы не оскорблять взирающих с высот видом своей непокрытой головы.

— Сыны Отца! — его голос звучал хриплым карканьем. На уровне пола акустика помещения была не в пользу говорящего. — Нижайший — пилигрим, не желающий носить иного имени, чем имя Сына Аона-отца — пришел сюда из северного ХинБура в надежде обрести знания. Ибо признаюсь, мы, верные ХинБура, хотя ревностны и усердны в вере, знаем мало. В удаленной и недоступной нашей горной твердыне мы следуем старым обычаям, и кто может судить, сколь далеко отклонились мы за долгие годы от Тропы Истины? Здесь же, в городе ЗуЛайса, явил себя сам Исток и Предел. Здесь, в крепости ДжиПайндру, его присутствие ощутимо, и его почитание обретает чистейшие формы. И вот странник явился, ища наставлений. Сыны Отца, я прошу наставить меня на истинный путь, позволить видеть ритуалы и церемонии, совершающиеся в соответствии с Его желаниями. Ведите меня, образуйте мой дух, склоните меня к Его воле, дабы я мог принести эту мудрость моим братьям в ХинБуре и в горах, лежащих за его пределами. Учите меня, дабы я пронес свет священного пламени по всей Авескии. На коленях молю вас о благодеянии. Сыны Отца, снизойдите к моей мольбе. — Здесь ему пришлось прерваться: иссякли и голос и дыхание. Склонив голову, Ренилл ждал.

Долгое мучительное молчание. Если стоящие на галерее и совещались шепотом, внизу не слышалось ни звука.

— Где доказательства твоей веры?

На этот вопрос ответить легко, Ренилл был готов к нему.

— Я принес собранные моими братьями в ХинБуре триста цинну, которые с радостью вручаю хранителям Крепости Отца.

Он выложил на пол перед собой кошелек, раздувшийся от доказательств его удачной торговли в АфаХаале.

— Ты просишь многое. Где доказательства, что ты достоин?

— Сам Отец благословил храм ХинБура. Не прошло и двух месяцев с тех пор, как ничтожному явился во сне чудесный голос, вещавший из сияния, и приказал копать под южным углом храма. Я повиновался, и обрел божественную святыню. Вот…— Ренилл достал и протянул на ладони артефакт, подаренный Зилуром. — Чудо. Плоть Ирруле, Страны Богов. Сим знамением Отец явил Свою благосклонность к намерению ничтожного.

Жаль только, Отец не научил ничтожного, как пользоваться этой штукой…

Новое молчание. Досадно будет, если они решат принять кошелек, а дарителя выставить за дверь. Молчание Длилось целую вечность.

— Странник, Отец улыбается тебе. Останься на время с нами и узнай истинный Путь.

Ренилл коснулся лбом камня. Когда он снова поднял взгляд, галерея была пуста. Он поднялся, оставив кошелек на полу, но реликвию Ирруле заботливо спрятал в складки зуфура, потом повернулся к двери, у которой маячил его проводник. Закутанная фигура безмолвно удалялась, и Ренилл следовал за ней, без вопросов и комментариев. Среди Сынов, как ему было известно, ценилось безмолвное поклонение. Да и жажда сделалась невыносимой, так что меньше всего ему сейчас хотелось поболтать.

Мрачные коридоры, и за ними просторное помещение, как видно, служащее общей спальней послушникам ДжиПайндру. Три ночника лили сверху слабый свет на полированный каменный пол, освещая циновки, на которых вкушали сон служители-жрецы. Ренилл внимательней присмотрелся к светильникам. Теперь он заметил, что они изображали светящиеся глаза и рот огромного скульптурного лица. Лик Аона-отца смотрел вниз с потолка — или, точнее, изображение маски, скрывающей Его лик. Светящийся взгляд, устремленный на спящих правоверных, вне сомнения, навевал им священные сновидения.

Оторвав взгляд от очей Аона, Ренилл осмотрелся вокруг. Проводник уже исчез. Жрецы спали. Лучше всего присоединиться к ним. Сегодня ему что-то не хотелось исследовать храм. Как все авескийские паломники, Ренилл носил при себе свернутую циновку, которую и вытащил из, мешка, расстелив на полу. Теперь, наконец, можно было допить оставшуюся во фляжке воду. Убийственная жажда отступила, и в первый раз за долгие часы Ренилл почувствовал, как устал. Он растянулся на циновке и закрыл глаза. Взгляд Отца не помешал ему мгновенно уснуть.

Утром он начал знакомиться с неописуемо скучной жизнью неофита.

Из сна его вырвал тихий шепот. Ренилл открыл глаза. Надо полагать, рассвело, но в лишенной окон комнате, освещенной светильниками, нельзя было сказать наверняка. Повсюду вокруг него слышались приглушенные голоса. Ренилл узнал кадансы Великого Гимна, который усилиями Зилура надежно запечатлелся в памяти. И спасибо умури, потому что, как выяснилось, повторение протяжных строф было первейшей утренней обязанностью правоверных. Скорчившись на четвереньках, Ренилл склонил голову и затянул гимн. Память не подвела. Только два раза на протяжении длинного гимна слова ускользнули от него; пришлось понизить голос до неразборчивого бормотания, чтобы скрыть пробелы. Восхваление божества заняло добрых семь минут, но когда Ренилл наконец закончил и украдкой огляделся, то обнаружил, что остальные Сыны неутомимо продолжают бормотать.

По-видимому, полагалось троекратное повторение. Первый раз — для Богов, второй — для Людей, и третий — для Зверей: три основные составляющие вселенной, символически отображенные в треножнике уштры. Он снова затянул казавшийся бесконечным гимн. Наконец его сотоварищи умолкли и цепочкой потянулись за дверь. По сумрачным коридорам они шествовали в благоговейном молчании, прерываемом только ритмичным позваниванием ногтями по бронзовым уштрам, свисавшим у каждого с зуфура. Клик-клик-клик, пауза, клик-клик, пауза, клик-клик. Одна и та же бесконечно повторяющаяся короткая последовательность. Зилур рассказывал о немом храмовом языке, даже объяснил смысл некоторых сочетаний. Это было из самых обычных. Тройной щелчок означал треножник уштры, два двойных — «ахв», двадцать вторую букву авескийского алфавита и первую в августейшем имени Истока и Предела. Пальцы Ренилла задвигались: клик-клик-клик…

Вскоре они оказались на крошечном внутреннем дворике, где Сыны совершали нехитрое омовение. Ренилл искоса поглядывал на своих новых братьев по отцу-Аону. Большинство их казались тощими и недокормленными. И бледными, насколько позволял природный авескийский цвет кожи — желтоватый оттенок казался на их лицах особенно ярким и нездоровым. Все завернуты в потрепанные куски материи, в линялых зуфурах и желтовато-серых шапочках на макушке. Застывшие лица, пристальные темные глаза. Неофиты, с первого взгляда определил Ренилл. Низшее сословие среди Сынов, смиренные храмовые служки, без крупицы той властности, которая отличала виденные им прошлой ночью фигуры в клобуках.