Теория выигрыша - Светлана Анатольевна Чехонадская

– Между прочим, держала.

– Три миллиарда?

– Сто тысяч.

– В начале девяностых можно было, а три года назад нет. Только если ты на самой вершине власти. А он, наоборот, в оппозиции.

– Да ладно! В оппозиции. Все они в оппозиции…

– Нет, ну как это можно – за три года стать миллиардером? Заработать пять миллиардов!

– Сейчас они опять начнут спорить: три или пять. И вот так мы работаем. И еще удивляемся, что у нас зарплата маленькая. По-моему, мы все дармоеды.

– О да. Мы объедаем несчастного хозяина трех миллиардов. Не вернуть ли нам зарплаты? А то ему, поди, на запонки перестанет хватать.

(скривился… неприятно, что про запонки узнали… или в ухе с бодуна стрельнуло)

– И все-таки как можно так быстро подняться?

– Я вам говорю: экспорт оружия.

– Только на наркотиках.

– Ха-ха-ха! Вот в «Форбсе» удивились бы!

Комната веселится. И Лидию захватывает общее веселье.

– Это теория выигрыша! – восклицает она. – Есть такие лекции, на которых этому учат. Наверное, он их прослушал!

Теперь ей хочется поделиться историей о Галине, она теперь видит, что история о Галине была особенной, потому что да, бывают удивительные биографии, таящие чудеса. Но ее слова никому не интересны – вот так она и живет последний год.

Лидия замолкает.

У нее не получается с сослуживцами. Молодые. Что им интересно? Лидия не понимает.

– Я вчера с Митрофановым бухал в «Национале». И он мне такое сказал. Такое сказал!

– Что тебе сказал Митрофанов?

– Что не ЮКОС поглотит Сибнефть, а Сибнефть поглотит ЮКОС!

– ЛДПРовские парадоксы.

– А если Ходора разводят?

– Тебе надо в «Стрингере» работать.

– Я Калашникова ненавижу. Тем более что его настоящее имя Вова Кучеренко. Мне с ним работать западло.

– Если Ходора разводят, то и наш пролетит. Он ему трубы продает.

– Да бросьте! Ходора свалить невозможно. Он сам, кого хочешь, разведет.

– И полковника?

– А его в первую очередь.

Она вздыхает и начинает набирать на компьютере:

«Проект предполагает участие семей крестьян Калужской области. Администрация области…»

– Вас как зовут? – слышит она за спиной, и тут же горячая тяжелая рука опускается ей на плечо.

Она еще не повернула головы, она видит только своих сослуживцев – они все молчат, приоткрыв рты.

– Меня зовут Лидия, – говорит она и поворачивает голову.

Лицо хозяина очень близко от ее глаз. Оно и вблизи красивое. Оно загорелое, гладко выбритое, оно поблескивает стеклами очков. Очки почти не заметны, заметна только их стоимость – она огромная. Как это заметно? Черт его знает.

– Лидия, я бы хотел с вами поговорить, – произносит хозяин.

Какую-то сумасшедшую секунду ей кажется, что он растерян.

12

На последних месяцах беременности Верке пришлось развестись с Иваном Переверзиным.

Этому событию предшествовал очень серьезный разговор.

Верка и Иван сидели на кухне, спины прямые, глаза суровые у обоих. В уголке на табуретке притулился Митя.

– Я тебе по-человечески помог, но прошло уже три года, – Иван был трезвый во время разговора и почему-то в костюме. – Тебе положена комната в общежитии, там дают прописку. Я ездил в техникум, узнавал: тебя распределят в Москву. У тебя очень хорошая биография, ты сирота, отличница, такие специалисты нужны…

«Ездил в техникум, – моргнула Верка. – Ну и ну». Для Ивана это был небывалый поступок.

– Ты уже прочно закрепилась в Москве, а у меня своя жизнь. И потом ты говорила: на месяц, а прошло три года.

– И потом, Вера, ты беременна, – влез Митя, тоже по такому случаю трезвый и в костюме. – Ты выставляешь Ивана в смешном свете. Он же не отец ребенка. Пусть на тебе женится отец ребенка. Уже по-настоящему.

«Ха-ха» – мысленно сказала она.

Ее роман с блондином Мишей насчитывал полтора года, но женитьбой там не пахло. Хитрый попался хлопец и увертливый. Жил со своей мамашей-москвичкой, ни о какой женитьбе и думать не хотел. А зачем? Мамаша с него пылинки сдувала. Утром готовила картошку с котлетами, на обед давала с собой жаркое в горшочке, а на ужин обязательно супчик, макароны и куриная ножка с салатом из тертой морковочки. Вечером, пока Миша занимался, мамаша стирала Мишины носочки и трусики, чтобы он утром был свеженьким. Мамаша таким образом была в курсе любовных дел сына – от Верки ей иногда передавались на трусиках приветы, но обратных приветов Верка никогда не получала. Ее ни разу не позвали в этом дом на супчик или хотя бы на чай, мамаша в этом смысле была кремень.

«Гуляй, родной, – говорила она, когда стригла сыночку височки или терла ему спинку в ванной. – Твоя невеста пока занята. Твоей невесте надо еще закончить университет и начать работать. Ты не можешь ее отвлекать».

Невеста, разумеется, была вымышленная, но мамаша представляла ее в подробностях. Подобно герою Борхеса она вызывала ее образ перед сном, прокручивала детали биографии, кое-что иногда подправляла. Материализация объекта проходила в течение десяти лет, и девушка-невестка за это время сильно изменилась: из брюнетки стала шатенкой, из учительницы иностранных языков превратилась в пианистку, она значительно уменьшилась в росте, похудела, помолодела, потеряла родную маму и сильно истосковалась по женской заботе.

Папаша невестки тоже был чудной. Вначале работал дипломатом, потом резко перевелся в летчики, отлетал два года на истребителе и решил стать кардиохирургом. Уже на следующий год блестяще оперировал. Очень талантливый, хотя и непоседа.

Единственное, что роднило Верку с девушкой-мечтой – это сиротство. Но мамаше этого сходства было мало: она мечтала излить свою заботу на девочку-сироту, но только не на такую, как Верка. Верка так и не поняла, видела ли ее мамаша, знала ли о ней хоть что-то. Почему, например, ни разу не пригласила на чай? Потому что не догадывалась о Веркином существовании или потому что презирала с Мишиных слов? Верка и не спрашивала об этом. У нее было счастливое качество: смиряться с тем, чего нельзя изменить. То, что нежелание Миши ввести ее в дом изменить нельзя, она поняла сразу.

В общем-то, все было честно. Она была замужем и именно поэтому он стал с ней спать – он спал только с замужними. Кроме того, Верка выбрала его за экстерьер, а его экстерьер полностью выплескивался в нее во время торопливых соитий в перловском лесу. Была там у них своя полянка, сильно примятая за полтора года свиданий. Лежал на полянке старый матрац и его не украли за эти полтора года. Укромное местечко, никто не тревожит, лишь шумят вдалеке электрички, гудит идущий без остановок двухчасовой скорый, да иногда шуршит в кустах