Полина Сергеевна - Наталья Нестерова

— А что? — дернула она плечом. — По-моему, зашибись как клево! У Эндрю и его мамашки мозги вынесет. У меня, значит, есть мама, крестная… Ой, крестная — это отдельная тема! Предки меня ведь родили в общежитии. Крестная моя всю жизнь трудилась путевой обходчицей, в мороз и слякоть вкалывала, поэтому она изрядно поддает. Перепила моего будущего свекра. Он спустил на нее запасы какого-то элитного скотча. Я ночью спускаюсь в каминный зал, а они — в хлам! Крестная учит сэра Дэниела похабным русским частушкам. Свекровь, леди Мери, сидит стеклянная, тронь — разобьется. Тоже набралась под завязку, хоть и не пела. Ревновала, клянусь, вот и сидела, надиралась за компанию. Правильно ревновала, что моей крестной лорд, если за ней путейцы, как цыплята, бегали. Тут, правда, я немного перестаралась. Я хотела честно леди Мери насчет крестной предупредить и, как могла, перевела на английский «конь с яйцами»…

С заднего сиденья послышался неодобрительный ропот.

— А что? — снова пожала плечами Ксюша. — Так все крестную называют. Вы дальше слушайте, умора. Леди Мери решила, что крестная — типа ангела, покладистая, нежная, воздушная. Вроде тихой лошадки, которая яйца перевозит и ни одного не разобьет. Не, говорю, совсем напротив, это не те яйца и не смирная лошадка, а такой конь, что будь здоров. У леди Мери глаза на лоб выкатились, она потом их с трудом на место вернула и черт-те чего надумала. То есть подумала, что моя крестная — гермафродит. Крестная заявилась нарядная — как же, за границу к английской королеве собралась, знай наших, лицом в грязь не ударим. В общем, вырядилась, как сбрендившая африканка — с головы до пят в пестрых шелках и блестках — «в чешуе, как жар, горя». На нее в аэропорту народ сбегался смотреть, футболистам не снилось. Леди Мери онемела, когда крестную ей представили, а потом проблеяла: «Как жаль, что вам нельзя носить брюк». Я крестной перевела: «Хвалит твое платье».

— Ксюша, с тобой не соскучишься! — покачала головой Полина Сергеевна.

«Такую невестку действительно было бы непросто выдерживать», — подумала она.

Ксюша что-то нарушила, большой черный джип прижал их машину к обочине.

— Козел обдолбанный! — выругалась Ксюша. Открыла окно и заверещала тоненьким голоском водителю джипа: — Милый, прости! Миленький, хорошенький, я больше не буду! Чмоки, чмоки, чмоки! — посылала она воздушные поцелуи. — Не убивай меня! Я беременная, у меня гормональный срыв. Прости!

— Ну, ты типа гляди на дорогу! — обескураженно посоветовал бритый, свирепого вида шофер.

— Сам фуфло, — сказала Ксюша, подняв стекло, и продолжила как ни в чем не бывало: — В общем, эти Валя с Галей выпали в осадок, потом кое-как восстановились молекулами и обещали содействовать. Вера Михайловна, я вас теперь буду звать «мама Вера», можно?

— Ты беременна? — строго спросила Вера Михайловна.

— Ни капельки. Что я, распутная? У нас в английских домах не принято до венца закладывать без контрацептивов. — Ксюша вдруг замолчала и после паузы заговорила, волнуясь: — Вы только не думайте, что я не скорбля, пардон, не скорблю… — Она на полном ходу повернулась к сидящим на заднем сиденье женщинам, молитвенно сложила руки.

— А-а-а! — зажмурилась Полина Сергеевна, готовясь к смерти.

— Держи руль! — закричала Вера Михайловна.

Они счастливо избежали аварии. У своего дома, расцеловавшись с Ксюшей и с Верочкой, которые вышли из машины, Полина Сергеевна сказала подруге, ткнув пальцем в девушку:

— Ксюшину энергию надо поделить и раздать десятерым меланхоличным особам. Всем будет хорошо, в самый раз.

— Не-ка, Полина Сергеевна, — ухмыльнулась Ксюша. — Мы будем интернациональный долг выполнять — разбавлять застоявшуюся кровь английских аристократов нашей буйной российской кровушкой.

В пустом лифте Полина Сергеевна пробормотала: «Ничего себе, на кладбище съездила!» — и согнулась от смеха.

Олег Арсеньевич не выносил, если не разрешали проблемных ситуаций, из которых имелся очевидный выход. Ленивое бездействие оборачивается преступной халатностью — свидетельствовал его служебный опыт.

— Нельзя сравнивать семью и производственный коллектив, — говорила Полина Сергеевна.

— В определенных аспектах можно и нужно, — упорствовал Олег Арсеньевич.

Юсю приходилось терпеть, потому что она могла забрать Эмку. Но сейчас терпеть неправильную личную жизнь сына отец не собирался. Он продолжал нападать на Сеньку, тот выставлял штыки, замыкался в броне презрительного молчания или взрывался, требуя оставить его в покое. Полина Сергеевна стояла на линии огня, каждый считал ее своим союзником и был отчасти прав.

«Я напоминаю суетливого парламентария, который носится с белым флагом и призывает к миру и дружбе, — думала она. — Между тем противники любят друг друга, хотя и плохо сосуществуют. Считается, что две хозяйки в доме рано или поздно начнут враждовать на кухне. Но когда в доме два здоровых мужика, два хозяина — это тоже ни к чему хорошему не приводит. Недаром в старину сыновей, способных жить своим домом, отселяли. Но они были женаты!»

— Сеня, ты должен понять тревогу отца и простить его горячность, — говорила она.

— Но что прикажешь делать? Меня тошнит от одного упоминания о женитьбе.

— Даже так! — ахнула Полина Сергеевна.

Сенька, открывшись на секунду, тут же снова спрятался в раковину.

— Мама, ты все понимаешь: ты понимаешь папу, понимаешь меня, понимаешь, что я понимаю папу, — ты у нас великая понимальщица, в квадрате, в кубе и в энной степени. Подари чуточку своего понимания папе!

Полина Сергеевна пыталась урезонить мужа:

— Сколько можно твердить Сеньке одно и то же? Он ведь не глухой, не глупец и все твои доводы знает наизусть.

— Человеку нужно открыть глаза! Человек должен знать правду! А если он не хочет открывать глаза, не хочет знать правду, — заставить, повторить тысячу раз! Для его же блага.

— Тогда расскажи Леночке, — вспомнила о подруге Полина Сергеевна, — что муж ей неверен. Павел ведь крутит романы на стороне, не так ли?

Олег Арсеньевич скривился и отвел взгляд.

Леночкино отношение к супругу было сродни привязанности маленького ребенка к родителям, без которых он не может существовать. С течением времени эта привязанность только крепла, хотя Леночке уже перевалило за шестьдесят и инфантильностью она не страдала. Леночка была доктором филологических наук, профессором, специалистом по французской поэзии девятнадцатого века. Научные звания, интеллект никак не влияют на женский тип, доярка и профессор могут одинаково истово и беспомощно любить своего избранника всю жизнь.

Однажды на августовской встрече женщины обсуждали развод знакомой пары. Лейтмотивом шло предположение, что любовь у этой пары давно кончилась, что они отчаянно скучали друг с другом, скука породила раздражение и сознание бессмысленности союза.

— А вдруг меня Павел тоже не любит? — задумчиво спросила Леночка. — Вдруг ему скучно со мной?

— Не любит, скучает, — как бы подтвердила одна из подруг. — Но мы ведем речь именно о том, что нужно развивать отношения, надо искать… — И осеклась.

На Леночку было страшно смотреть. Она покрылась красными пятнами, мелко задрожала, нервно сглатывала, глаза ее стали огромными, трагическими — за линзами готовых пролиться слез.

Леночку бросились утешать — мол, это всего лишь абстрактная фигура речи в полемической беседе. Конечно, Павел тебя любит, боготворит, не надышится.

Вранье чистой воды. Женщины догадывались, а мужчины знали точно, что Павел ходок, каких поискать. Однако раскрыть глаза Леночке значило не просто отнять игрушку у ребенка, а убить на его глазах маму с папой, еще и его самого подушкой накрыть, чтобы не трепыхался. Все это знали, Павел в том числе, с тем и жили, вполне благополучно.

Эмка пошел в первый класс, и конфликт мужа с сыном переместился для Полины Сергеевны на второй план. У Эмки не было проблем с чтением, с устным счетом. Но чистописание! Полина Сергеевна до школы не открывала с внуком прописи, полагая, что каллиграфии должен учить специально подготовленный, методически подкованный учитель. Эмка давно писал печатными буквами, безбожно путая, в какую сторону смотрят «я», «р» и «с».

Письмо он ненавидел. Письмо теперь было безотрывным, и буква «о» соединялась с «н» или «к» линией, идущей снизу от «о», а не петелькой вверху. Получалось, что во всех словах злополучное «о» выглядело как «а». Вместо «дом» — «дам», вместо «кот» — «кат», вместо «нос» — «нас».

Многие девочки в Эмкином классе любили каллиграфию и прекрасно писали. Большинство мальчиков, как Эмка, царапали точно курица лапой.

— Я не ставлю задачу выработать у тебя прекрасный почерк, — говорила Полина Сергеевна. — Хотя в выходные мы поедем в Сокольники, там находится музей каллиграфии, и ты увидишь, что это настоящее искусство. Наша задача — писать грамотно. Начинай. Ко-ро-ва. Говорим «карова», пишем «корова».