Закон Дарвина - Олег Ростислав

Кое-кому из беспризорников удалось выскочить в незарешеченные окошки, и теперь они – в основном младшие, те, что потоньше, – издалека поливали матом все на свете и швыряли обломки кирпича. Только рыжая девчонка лет 14, но тоже тоненькая, в рваной на всю длину джинсовке, металась почти под ногами у курдов и кричала пронзительно:

– Люди! Ну люди, что ж вы смотрите?! Да помогите же! Их же убьют! Их же убивать увозят!!! Люди! Люди же!!!

Наверное, отчаяние лишило ее соображения, иначе она вспомнила бы, сколько раз в начале своей беспризорной карьеры кричала почти так же – и вспомнила бы, что никто, никто ее не слышал тогда… почему должен услышать сейчас? Но она продолжала кричать.

– И правильно забирают, – сказала какая-то из бабулек. – Все подъезды засцали, измалевали, на улицу не выйдешь. Правильно забирают, власть знает, что делает, вона – не то что раньше… Кому они нужны-то. Накарманы малолетние.

– Молчала бы, дура старая, – процедил молодой мужик, стоявший рядом, глаза в землю. Бабка переключилась на него, но тот молчал.

Из подвала выволокли рослого, облитого кровью парня. Следом, постанывая и визгливо охая, на руках подельников прибыли двое курдов – у одного явно была пробита голова, у другого что-то с обеими руками. Увидев это, трое или четверо «ловцов» швырнули парня на асфальт и принялись сосредоточенно бить ногами. Он, закрываясь локтями, крикнул девчонке:

– Уходи, дура, младших ув… – и захлебнулся, ботинок врезался ему в горло.

Девчонка вместо этого рванулась вперед – и тут же охотничья петля, под гогот курдов, захлестнула ее шею. Крик перешел в хрип, рыжая обеими руками схватилась за врезавшийся в шею тросик и упала на колени. Лицо ее побагровело…

От людей, стоявших у ближнего подъезда, отделился высокий аккуратный старик с тростью в руке. Он сделал всего несколько шагов – совсем не стариковских, широких и ровных…

– Ввваааа! – взревел державший петлю – палка опустилась на его руку. С перекошенным лицом он дернулся здоровой рукой за шокером – и тут же палка в руке выглядевшего совершенно спокойно старика перебила ему гортань. – Хря, – сказал курд, покорно падая. Старик, ни на кого не обращая внимания, нагнулся к девчонке и стал освобождать ее.

Странным было то, что остальные курды не бросились на старика. Лишь один из них, подбежав к сержанту у «Хаммера», закричал, тыча рукой:

– Миста сажнт, ю си, ю си?! Вис из олд фашист, хи блоу Юсуф фор хис нэшэн энд колор скин! Вис из олд рашен фашист![3]

Двое солдат, повинуясь молчаливому жесту сержанта, подошли к старику. Он спокойно посмотрел на них снизу вверх и как ни в чем не бывало продолжал растягивать петлю. Потом, отбросив ловушку, помассировал хрипящей и кашляющей девчонке горло и поднялся, держа палку в руке.

Один из американцев ударил его в лицо стволом винтовки…

– Ма-мммм!!! – повис над двором одинокий детский крик.

На него обернулись все сразу.

Из подъезда, наискось от места схватки, двое солдат – не курдов – вытащили извивающегося мальчишку лет 12–13, одетого в майку и трусы. Он лягался, кусался и не переставал звать на помощь маму; тапки на левой ноге не было, с правой – слетела, когда солдаты поволокли его через газон.

Толпа заволновалась.

– Это ж не беспризорный!

– Это учительницы сын, из 27-й!

– Андрюша, за что они тебя?!

– Не знаю! – брызнув слезами и яростью, крикнул мальчишка, выкручиваясь из рук солдат и тормозя пятками. – Я не знаю! Они дверь вышибли! Мама там… в квартире, без сознания! Помогите! Помогите, люди, помогите!

– Эй вы! – вдруг послышался резкий окрик. – Оставьте пацана! Живо!

От грибка, под которым сидели несколько картежников, шел грузный бородатый мужик в майке, шортах и шлепках. Он раздвинул толпу, помог подняться старику, который – ого! – не потерял сознания и теперь унимал кровь из рассеченной щеки, и подошел к остановившимся солдатам.

– Пацана оставьте, козлы, – ровно произнес он.

Солдаты переглянулись. Один из них – здоровенный негр – отпустил ногу мальчишки и толкнул мужика в грудь стволом винтовки.

– Отвали, – сказал он выученное по-русски слово.

Мужик взялся за ствол винтовки и согнул его плавным движением. Потом положил руку на плечо чернокожего гиганта – и тот перекосился на сторону с возмущенным воплем, перешедшим в писк.

– Я тебе чего сказал, еб…о твое гуталинное? – спросил мужик спокойно.

И тут же второй солдат, отпустив упавшего мальчишку, коротко и точно ударил мужика в горло примкнутым штыком.

– Ыхххх… – сказал мужик, хватаясь за винтовку. Задумчиво придвинул к себе ошарашенного солдата, подмял его, повалил, упал сверху. Дернулся несколько раз на неподвижном американце.

И затих…

…Толпа придвинулась молча, и это обмануло конвой. Американцы запереглядывались. Потом рослый сержант лениво подошел от «Хаммера», поднял ствол винтовки и громко, повелительно сказал по-русски:

– Назач, скоти.

И выстрелил короткой очередью в воздух.

И тогда толпа придвинулась еще ближе…

…Майор Роскилл был два восьмимесячных срока в Ираке и один четырехмесячный – в Афганистане, занимался охраной миссий в Либерии и Эфиопии. Россия на фоне тех диких мест показалась ему тихой и пришибленной, русские – глуповатыми и покорными, сама миссия – приятным и хорошо оплачиваемым отдыхом.

Но сейчас он стоял посреди двора, слышал, как перекликаются и недоуменно ругаются его солдаты, и не знал, что сказать и что подумать…

…Из шестнадцати человек конвоя уцелел только один – молодой парень, который вовремя успел – от страха – бросить винтовку и заскочить в какой-то полуподвал. Сейчас его – трясущегося, с выпученными глазами, полуседого и практически невменяемого – оттуда как раз вытащили и подвели к Роскиллу. Но майор с ходу понял, что тут можно ничего не спрашивать… Да и не нужно тут было ничего спрашивать.

Два грузовика и «Хаммер», опрокинутые и пустые, все еще горели у вьезда во двор. В люке «Хаммера» торчал обгорелый скелет в расплавленном шлеме, сросшийся с пулеметом.

Опознать удалось двоих из конвоя. Голова сержанта Спаркса – с вырванными глазами, забитыми песком, – торчала на арматурном пруте над детской площадкой (тело обнаружить не удалось). Рядовой Маковски – с топором, торчащим в спине, – лежал возле мусорных ящиков. Отрубленные руки рядового валялись тут же.

Остальные… нет, остальное – было неопознаваемо. Часть тел, порванных в клочья, была перемешана с землей, размазана по асфальту. Два – раздернутые пополам – покачивались жуткими украшениями на склоненных над подъездной дорогой тополях, привязанные за ноги. Стена около подъезда была забрызгана кровью и мозгом – как будто кистью махали.