К югу от Вирджинии - Валерий Бочков

«Паек», доставленный утром, был распакован, он состоял из дюжины бутылок «Джек Даниелс» и пяти блоков сигарет «Кэмел». Солдатских, без фильтра. Полина вспомнила, что именно эти сигареты ее соседская подружка Лори воровала у отца, потом они тайком забирались на чердак и там учились курить взатяжку. У Лори была своя система: набрав полный рот дыма, нужно было удивленно воскликнуть: «Ой, мама!»

Полина перемыла у старика всю посуду, нашла в кладовке швабру и ведро и уже хотела вымыть пол, но старик сказал, что если она не прекратит суетиться, то он двинет ее костылем. Сошлись на венике, после Полина протерла пыль. Старик тянул бурбон, утонув в своем кресле, время от времени хмуро напевал:

– Прощай, моя рыжая Нэнси,Не скоро увижусь с тобой,Прощай, моя рыжая Нэнси,Грохочет волна за кормой.

Дальше этого куплета дело не продвигалось, старик замолкал, курил, потом мрачно затягивал песню снова. Иногда вместо Нэнси возникала Кэрол или Сюзан, Полина подумала, что, может, в этом и был смысл данного музыкального произведения.

В соседней комнате, обставленной, как кабинет, с дубовым письменным столом, медной лампой под толстым плафоном зеленого стекла, книжными полками и мертвым телевизором Полина открыла шкаф. В пустой черной утробе висела парадная форма, настолько белая, что ей показалось, что материя сияет. Полина потрогала бронзовые трилистники в петлицах, медали – она насчитала шесть, витые из золотых ниток аксельбанты, шевроны с блестящими пропеллерами и звездами.

На книжных полках, столе, телевизоре стояли пластмассовые модели военных самолетов, какие обычно дарят мальчишкам на Рождество в пестрых коробках с надписью «Собери сам!». Полина улыбнулась, спросила. Старик, смутясь, закашлялся, чертыхаясь, отмахнулся.

Через неделю она принесла ему коробку. Молча протянула, старик с хмурой торопливостью разодрал хрустящую подарочную бумагу.

– Матка боска! Это ж…

В коробке была сборная модель истребителя «Фантом» для детей от восьми до пятнадцати лет. Дед медленно поднял голову, посмотрел Полине в глаза. Она засмеялась, чтоб не заплакать. Горло противно сжалось, она отвернулась, подошла к стене, сделала вид, что разглядывает фотографию рядом с парадной саблей.

Сборка модели истребителя прошла не совсем гладко, руки старика тряслись, мелкие детали выскальзывали из пинцета, крошечные шасси, пулеметы разбегались по столу, Тед злился, костерил глаукому и отчаянно матерился по-польски.

– Вот сюда, гляди, – дед тыкал желтым корявым ногтем в брюхо «Фантома». – Вот прям сюда гуки влепили нам ракетой… Мы только отбомбились, а за день до этого Дюк Каннинхем сбил свой третий «Миг». Я был ведомым у Дюка, мы уже шли на базу, когда с севера появились четыре гука. Мы тогда все пытались завалить полковника Нгуена Туна, вьетнамского аса, – Тед засмеялся. – Потом оказалось, что никакого Туна не было, его придумали косоглазые комиссары.

Полина знала историю наизусть.

Ракета земля-воздух прошла по касательной, но управление заклинило. На горящем истребителе им удалось дотянуть до океана, где их могли подобрать сторожевые катера Второго флота. Катапультироваться над джунглями было самоубийством или грозило пленом, что было немногим лучше. Тед передал в эфир координаты и вслед за первым пилотом вылетел из кабины. Парашют едва успел раскрыться, но вода смягчила удар. Вынырнув, он увидел, как на горизонте вспыхнул огненный шар, потом долетел тугой гром – там взорвался их «Фантом». Тед отстегнул парашют, спасательный жилет, включил аварийный проблесковый маяк, первый пилот Самми Аткинс из Сан-Диего барахтался метрах в двухстах на север. Тед, экономя силы, начал неспешно грести к нему. Вода была спокойной, волны медленно катили в сторону туманной береговой полосы. Тед был уверен, что катера появятся до захода солнца. Тут Самми замахал руками и что-то закричал – Тед решил, что он заметил катер. Это были акулы.

Полина торопливо закурила, обхватив колени и уткнув в них подбородок. Старик закурил тоже и глухим безразличным голосом продолжил:

– Сколько их приплыло – десять, двадцать? Они водили хоровод, постепенно сжимая кольцо. Я видел их острые спинные плавники, блестящие, словно отлитые из тугой резины. Для страха нужна информация, я вырос в Теннесси, Самми – на берегу Пасифика, он был в курсе. Когда они подобрались вплотную, Самми достал табельный кольт и выстрелил себе в голову. Акулы разорвали его на моих глазах. Вода бурлила розовыми пузырями, над нами орали чайки – они тоже рассчитывали поживиться; через пять минут все было кончено. Думаю, эти пять минут и спасли мне жизнь, Самми Адамс спас мне жизнь.

Старик затянулся и зло придушил окурок в пепельнице.

– Самми Адамс и моя трусость. Мне тогда показалось, что вокруг меня не меньше сотни акул, кровь привлекла всех окрестных тварей. Они кружили вокруг, пялясь своими мертвыми, как пуговицы, глазами. Я достал пистолет, начал стрелять в акул. Пули не причиняли им вреда, я считал выстрелы; когда остался последний патрон, я сунул ствол себе в рот.

Тед замолчал, поглядел Полине в глаза:

– Знаешь, я не смог нажать курок.

Он заморгал, отвернулся.

– Потом появился катер береговой охраны, ребята крошили акул из крупнокалиберного пулемета. Когда меня вытащили на палубу, нога болталась на сухожилии, из бока был выдран клок мяса, в руке я продолжал сжимать свой кольт. Самое забавное – в обойме не осталось ни одного патрона, я просто обсчитался. Так что даже если бы у меня хватило духу спустить курок… – Тед хмуро ухмыльнулся и покачал головой. – А через неделю в госпитале Лам Шон я услышал по радио Никсона, президент сказал, что война была ошибкой.

Старик помолчал, потом вдруг спохватился:

– Что ж ты, холера ясна, номера на фюзеляж лепишь? На крылья, на крылья надо!

Полина, охнув, попыталась отодрать, но клей уже намертво прилепил кусочки прозрачного целлофана к корпусу «Фантома».

17

В воскресенье Полина наконец собралась в церковь. Уходя, Полина заметила, что колготки поехали. Она уже решила плюнуть и остаться дома – больше всего хотелось забраться обратно в постель и продрыхнуть до полудня. Собрав остатки воли, она вернулась наверх и переоделась.

Служба уже началась, Полина, стараясь не шуметь, протиснулась в дверь. Орган между фразами вздыхал, словно страдал астмой, звуки в высоком регистре получались резкие, почти визгливые, но как только вступил хор, Полина перестала это замечать. Детские голоса, поначалу робкие, постепенно окрепли, зазвучали округло и нежно, перекликаясь с собственным эхом, они поднимались чуткими волнами и уплывали вверх. Полина подняла голову, сквозь витражи утренний свет разноцветными полосами врывался в собор, наполняя воздух мерцающим звоном.

Она устроилась сзади, рядом никого не было, прихожане прилежно заняли первые ряды. Опустившись на жесткую скамейку, она застыла, разглядывая желтые, синие и красные пятна, ползущие по каменным узорам дальней стены, по гипсовым ликам неизвестных святых, по складкам на их хитонах. Орган загудел басом, тугим и мощным, Полина ощутила звук низом живота, из хора вдруг выпорхнул прозрачный фальцет и, взлетев на невообразимую высоту, принялся плести хрустальные кружева: «Прими, Святый Отче, Всемогущий Вечный Боже, сию непорочную жертву, которую я, недостойный раб Твой, приношу Тебе за бесчисленные грехи мои…»

Голос, беззащитный и одинокий, парил где-то в высоте, подпираемый хрипатыми аккордами органа и гудящими басами хора. У Полины в горле встал ком, она непроизвольно всхлипнула.

– За грехи мои, – повторил хор, словно эхо от грозы прокатилось вдали.

– За грехи мои… – прошептала Полина, вытирая глаза ладонями. – За грехи…

Стало вдруг легко и горько, но, главное, бесконечно радостно, будто какая-то ложь, которая ее долго мучила, наконец раскрылась. Она ощутила стыд, но одновременно и свободу, она пыталась разобраться, что с ней творится, откуда этот восторг, пыталась не упустить какие-то нити, она чувствовала, что решение прячется совсем рядом.

На приделе, прямо над алтарным престолом, сияли золотом ковчеги и дароносицы, сакральные чаши, посередине стоял крест, но не распятие, а простой деревянный крест. Кто-то в долгих белых одеждах и островерхом капюшоне тихо вышел из ризницы, опустился перед престолом на одно колено. Сделав несколько крестных знамений, он легко поднялся, дошел до конца придела, взял большую книгу в сияющем окладе, поцеловал ее и раскрыл.

– Евангельскими изречениями да изгладятся наши прегрешения. – Сильный баритон перекрыл хор и орган, Полина с удивлением узнала голос школьного директора. Пропев Символ Веры, он снял парчовый покров с чаши, вознес хлеб. Музыка и пение оборвались, эхо испуганно шарахнулось меж стен и стихло.

– Непорочную жертву прими, – повторил Герхард Галль, Полина поразилась чистоте директорского баритона. – Всемогущий Вечный Боже, за грехи наши, бесчисленные и неоткупные. К доброте твоей уповаем, недостойные в раскаянье, омертвевшие в пороке. Святый Отче, прости нас, грешных, дай избавление.