Первый человек - Ксавье-Мари Бонно

Сорокалетний положил в бумажник деньги — толстую пачку. Официант в соседней пивной повернулся лицом к прилавку. Улица мгновенно опустела. Удачный момент для охотника! Отран прыгнул на этого человека и нанес ему резкий удар в основание черепа, в то место, где выступает наружу сонная артерия.

Двести евро!

Никто ничего не видел. Отран втащил мужчину в промежуток между автомобилем и фургоном «фольксваген», снял с него куртку и тенниску, стянул с ног кроссовки, засунул их в свой карман и убежал в сторону бульвара Ришар-Ленуар.

В этой артерии Парижа поток машин уже начинал увеличиваться. Железная кровь города постепенно растекалась по венам. Первые жители пригородов, приехавшие в Париж растрачивать свою жизнь, искали места для своих автомобилей. На центральной полосе бульвара Ришар-Ленуар Отран переоделся. Обувь сорокалетнего — почти новые кроссовки «Найк» — идеально подошла ему, а вот куртка и тенниска были немного велики.

В бумажнике нашлись еще две банкноты по двадцать евро и несколько проездных билетов. Отран забрал деньги и билеты, выбросил бумажник в кусты и исчез в дверях ближайшей станции метро.

И тут боль едва не сбила его с ног. Что-то гниет в его теле! Рука начала дрожать, и он не мог справиться с дрожью. Сердце опять забилось чаще. Тяжелые капли пота потекли по лбу. Отран укусил кулак, чтобы подавить ужасный крик, готовый вырваться из глубины его живота. Он мысленно проник в свои нервные клетки, нашел среди них исправные проводники и попытался восстановить поврежденные связи, но не смог. Ему показалось, что приступ продолжался целую вечность. Потом это закончилось — ушло, как на его родине мистраль уходит с приморских земель в море и загадочно исчезает там.

Он вышел из метро. Никаких видений или внутренних голосов. Судороги прекратились. Его организм еще прочен. Вереницы прохожих — глаза скошены вбок, нижняя губа печально отвисла — бежали рысью мимо африканских магазинов, которые пахли тростником, соленой рыбой и карри. Перед индийскими универмагами бородатые мужчины, собравшись группами, беседовали между собой и глазели на жизнь улицы. Лавируя между прохожими, пробегали дети со школьными ранцами, которые подпрыгивали у них на спинах. «Они, должно быть, опаздывают в школу», — подумал Тома, и это ему напомнило, как много времени он провел вдали от жизни — то в сумасшедших домах, то в тюрьмах.

Бульвар Ла-Шапель. Здесь между серыми стенами домов постепенно набирала силу мрачная песня этого бульвара. Шум поездов надземного метро, когда они катятся по своим серым опорам-перекладинам, постоянные басовые ноты останавливающихся моторов, всплески голосов, вылетающих из бистро, пронзительные гудки автомобилей, хриплый лай собак и сольные трели сирен с их сложными извивами. Звуки бульвара отдавались у Отрана в висках и вызывали такую боль, что он едва не закричал.

Какой-то пенсионер подвел своего маленького песика помочиться на колесо грузовика, доставлявшего чьи-то товары. Отран спросил у него, который час.

— Восемь тридцать, — ответил пенсионер.

Отран взял такси до Северного вокзала. Шофер, маленький нервный азиат, постоянно менял ряд и при этом выдыхал воздух сквозь сжатые зубы. От него пахло холодным пеплом и дешевым дезодорантом — тем же, которым пользовался главный надзиратель блока Б в тюрьме.

— Долго работал ночью? — спросил у него Отран.

— Вы последний пассажир! — ответил таксист-китаец и улыбнулся. Его зубы были похожи на клавиши из старой слоновой кости. — Двенадцать часов за рулем — это слишком.

Рядом со счетчиком, на месте коробки для мелких карманных вещиц, стояла рабочая сумка таксиста. В ней, должно быть, много денег.

— Остановитесь сразу после светофора. Дальше я пойду пешком.

Такси остановилось перед входом в магазин оптового торговца текстилем па бульваре Мажента. Отрап протянул водителю десятку.

— Мелочи пет?

— Нет.

Водитель взял в руки сумку, и тут же Отрап нанес удар — сильный и точный. Четыреста десять евро! Этого хватит на новые тряпки, спортивную сумку, прическу и хороший отдых.

Убегая, Первый Человек вспомнил, что, несомненно, оставил отпечатки своих пальцев на человеке с улицы Фоли-Мерикур и на сиденье парижского такси. Сейчас он поступил как волки и лисы, которые умеют сбить охотника со следа.

Если собаки не очень глупы, к вечеру они найдут следы, которые приведут их на бульвар Мажента — в отличный тупик.

И тогда настанет очередь его, сумасшедшего. Он будет сдавать карты.

20

Сначала Клерво был только длинной каменной стеной, над которой поднималась островерхая башенка. Напротив — жалкая деревушка, стрельчатая арка ворот, две-три лавки и бар, где скучали местные бедняки. Иногда в этот бар заходили промочить горло родственники заключенных.

— Налево, — пробормотал де Пальма и включил сигнал поворота.

У входа в тюрьму с обеих сторон серой двери висели трехцветные флаги Франции. Они печально свешивались с древков, намертво прикрепленных к тесаным камням стены. Над дверью — треугольный фронтон, казавшийся меньше рядом с новыми длинными черепичными крышами коричневого цвета, которые выглядывали из-за него. Надпись, вырезанная в холодном камне:

— Сейчас я вам открою!

Охранник застегнул верхние пуговицы на воротнике своей голубой рубашки. Когда он говорил, то моргал на каждом слове. На его красноватый лоб падала прядь почти бесцветных белых волос.

— У вас есть оружие?

Де Пальма расстегнул кобуру и отдал пистолет охраннику.

Двор тюрьмы с легким наклоном спускался к зданию в строгом классическом стиле, где размещались администрация, кабинет директора и его квартира. В конце двора — глухая стена с единственной дверью — огромной и тяжелой. За ней — запертый мир великих убийц. Тюрьма строгого режима.

Де Пальма чихнул: в воздухе было что-то едкое. От этого воздуха у него и глаза немного покалывало.

— Вчера вечером заключенные бунтовали, — объяснил охранник. — Пришлось вызывать тюремных спецназовцев. Они применяли слезоточивый газ в блоке Б.

Де Пальме показалось, что костюм стал ему тесен. Два человека, чьи преступления он расследовал, сейчас гниют в этой дыре. Он быстро подсчитал время. Тот, которого осудили первым, сидит взаперти уже почти двадцать лет. Это же целая маленькая жизнь! А что было у него самого за эти годы? Женитьба, развод, тысяча и одно маленькое счастье, женщины. И Ева. Его жизнь кружилась, как водоворот, среди неподвижных существований других людей.

Бежевая дверь открылась, и на пороге возник мужчина лет пятидесяти, с улыбкой на лице, выражавшей искренность и чистосердечие.

— Здравствуйте, майор. Как вы себя чувствуете?

— Хуже, чем снаружи, хотя там холоднее.

— Я вас отлично понимаю!

— Представляю вам капитана Бессура.

Директор тюрьмы пригласил обоих полицейских в свой кабинет, где сохранился старинный письменный стол из цельного дуба. Никаких украшений, даже скромных. Только портрет женщины — несомненно, жены — и табличка перед ним: «Бернар Монтей, директор». Какая строгость! Не зря это место было монастырем до того, как стало огромной клеткой, самой охраняемой тюрьмой Франции.

— Это дело Отрана завело нас далеко, — вздохнул Монтей. — Очень далеко! Мы едва не потеряли контроль над тюрьмой. Заключенные хотели устроить над ним самосуд. — Монтей нажал на кнопку своего телефона и сказал своему невидимому секретарю: — Велите прийти Лоннону.

Через зарешеченный прямоугольник окна были видны покрытые лесом склоны, возвышавшиеся над тюрьмой. Неестественно прямые стволы деревьев были окутаны туманом, словно одеты в плащи. Пришел Лоннон. Он держал руки сложенными перед собой, как во время мессы.

— Мое почтение, господин директор.

Монтей представил своему подчиненному гостей. Надзиратель смутился, и Карим протянул ему руку для пожатия, чтобы ободрить.

— Что именно делал Отран перед тем, как бросился на Моралеса? — мягким тоном спросил он у Лоннона.

Надзирателя, видимо, удивил этот вопрос. Он повернулся к директору.

— Я помню это очень хорошо. Он читал журнал «История».

— Хорошо. А что именно читал — я хочу сказать, какую именно статью из журнала?

— Специальный номер, посвященный доисторическим временам.

— Говорил он что-нибудь?

— Да.

— Вы помните, что именно?

— Он сказал: «Вот он, знак».

— Знак! — удивился де Пальма.

— Именно так! — ответил Лоннон и покачал головой. — Такое не забывается!

Де Пальма не стал обращать внимание на волнение охранника, а повернулся к директору и спросил:

— Можем мы взглянуть на его вещи?

— Разумеется, да, — согласился тот, встал и указал на две коробки, стоявшие на полу. — Все его вещи здесь. В левой коробке одежда, мы передадим ее полиции. В правой — книги и безделушки. Одежду мы обыскали много раз, в ней нет совершенно ничего.