Куколки - Джон Уиндем

— Что они сделали с Софи? — в который раз спросил я, но он опять уклонился от ответа и продолжал:

— Помни, что я тебе рассказывал. Они считают себя соответствующими Истинному Образу, но знать этого наверняка не могут. Даже если Прежние Люди были точно такие же, как они и я, что из того? Да, я знаю, что о Прежних Людях рассказывают сказки, какими они были замечательными, и каким замечательным был их мир, и как однажды мы снова получим обратно все, что имели они. Но во всех этих рассказах много чепухи, а если и есть в них доля правды, то что хорошего стараться идти по их стопам? Куда делись они и их замечательный мир?

— Бог наслал на них Бедствие, — процитировал я.

— Конечно, конечно. Ты нахватался слов у проповедников, это уж точно. Сказать так легко. Трудно понять, что это, собственно, означает, особенно если ты повидал свет. Бедствие — это не просто бури, ураганы, потопы, пожары и тому подобное, а все это вместе взятое, да еще похуже. Оно создало Черные Берега, и руины, светящиеся по ночам, и Дурные Земли. Наверное, в Содоме и Гоморре было что-то в этом роде, только Бедствие принесло все это в больших размерах. Чего я не понимаю, так это то странное, что оно сотворило с уцелевшими.

— Кроме Лабрадора, — предположил я.

— Не кроме Лабрадора, а просто на Лабрадоре и Ньюфе поменьше, чем в других местах, — поправил он. — Что же такое произошло? Почему так случилось? Я почти могу понять, что Бог, когда рассердится, может уничтожить все живое и весь мир в придачу, но я не могу понять, откуда эта неустойчивость, эта каша отклонений. Это бессмысленно!

Я не понимал, что его смущает. В конце концов, Бог ведь всемогущ, а значит, может сделать все, что захочет. Я попытался объяснить дяде Акселю, но он покачал головой.

— Мы приучены, Дэви, верить, что Бог разумен. Мы погибли бы, если бы это было не так. Но то, что произошло там, — он повел рукой в сторону горизонта, — то, что там произошло, НЕ разумно, совсем не разумно. Это было что-то очень мощное, но что-то, что лежит вне мудрости Божьей. Так что же это было? Что это могло быть?

— Но Бедствие… — начал я.

Дядя Аксель нетерпеливо дернулся.

— Это просто слово. Потускневшее зеркало, которое уже ничего не отражает. Проповедникам полезно было бы самим это понять. Разобраться во всем этом они бы не разобрались, но хотя бы стали задумываться. Они могли бы спросить себя: «Что мы делаем? Что мы проповедуем? Какими на самом деле были Прежние Люди? Что они сделали такого, что навлекли на себя и на весь мир такое страшное несчастье?» И через некоторое время они бы, может быть, сказали: «Правы ли мы? Бедствие сделало мир совершенно другим. Можем ли мы надеяться снова построить такой мир, какой утратили Прежние Люди? Стоит ли пытаться делать это? Чего мы достигнем, если снова построим его точно таким же? Того, что он снова завершится повторным Бедствием?» Потому что совершенно ясно, парень, что как ни замечательны были Прежние Люди, они все-таки делали ошибки. Но никто не знает и, по всей видимости, не узнает, в чем они были мудры, а в чем ошибались.

Большая часть того, что он говорил, прошла мимо меня, но общий смысл я как будто уловил. Я сказал:

— Но, дядя, если мы не будем стараться походить на Прежних Людей и пытаться восстановить те вещи, которые были утрачены, что же мы будем делать?

— Мы могли бы попытаться быть самими собой и строить этот мир — мир, который есть, а не тот, который был и ушел.

— Я не совсем понимаю, — сказал я. — Вы имеете в виду, что не надо морочить себе голову Истинным Образом, Истинной Породой? Не обращать внимания на Отклонения?

— Не совсем так. — Он искоса поглядел на меня. — Ты слышал ересь от своей тети, что же, вот теперь еще немного ереси от твоего дяди. Как ты считаешь, что делает человека человеком?

Я начал было читать Определение. Он оборвал меня через пять слов.

— Не то! — сказал он. — Восковая кукла может обладать всеми этими признаками и все равно быть восковой куклой. Разве не так?

— Пожалуй, так…

— Значит, то, что делает человека человеком, находится у него внутри.

— Душа? — предположил я.

— Нет, — сказал он. — Души — это всего лишь жетоны для церквей, чтобы их собирали. Все по одной цене, как гвозди. Нет. То, что делает человека человеком, — это разум. Это не вещь, это качество. Разумы не все одинаковы. Есть получше, есть похуже, и чем они лучше, тем больше они значат. Видишь, к чему мы пришли?

— Нет, — сознался я.

— Дело вот в чем, Дэви. Я полагаю, церковники более или менее правы насчет большинства отклонений. Только не по тем причинам, о которых они говорят. Они правы, потому что большинство отклонений никчемно. Допустим, они позволят какому-то отклонению жить, как нам. Что будет в этом хорошего? Сделают ли дюжина рук и ног, или пара голов, или выдвигающиеся глаза, сделают ли они его более человеком? Дадут ли ему больше человеческих качеств? Не дадут. Человек получил свою физическую форму — они называют ее Истинным Образом — раньше, чем он вообще узнал, что он человек. Только то, что потом произошло у него внутри, очеловечило его. Он обнаружил, что обладает тем, чего не имеет больше никто, — разумом. Это поставило его на другой уровень. Как большинство животных, человек физически был достаточно приспособлен к жизни, но у него появилось новое качество — разум. Разум находился еще только в зачатке, и человек стал развивать его. Это было единственное, что он мог развивать с пользой. Это единственный путь, открытый человеку, — отыскивать и развивать новые свойства своего разума. — Дядя Аксель задумчиво умолк. — На моем втором корабле был доктор, который рассуждал так же. Чем дальше я думаю об этом, тем больше я склоняюсь к тому, что в этом есть смысл. Так вот я и думаю, вышло как-то так, что ты, Розалинда и другие получили новое свойство разума. Молить Бога о том, чтобы он отнял его, неправильно. Это все равно что просить его сделать тебя слепым или глухим. Я знаю, против чего ты бунтуешь, Дэви, но увиливать — это не выход из положения. Простого выхода здесь нет. Ты должен приспособиться, посмотреть правде в глаза и решить, раз с тобой дело обстоит именно так, какое наилучшее применение ты можешь найти этому качеству и при этом не подвергнуть себя опасности.

Конечно, в тот раз я не мог хорошо проследить за ходом его мыслей. Но что-то осталось в памяти, а остальное я восстановил потом из более поздних разговоров. С годами я стал понимать больше, особенно когда Майкла отправили в школу.

В тот вечер я рассказал остальным об Уолтере. Мы жалели его, но каким облегчением было для всех узнать, что с ним просто произошел несчастный случай. И еще одна забавная деталь, которую я обнаружил: он приходился мне каким-то дальним родственником, фамилия моей бабушки тоже была Брент.