Книги крови III—IV: Исповедь савана - Клайв Баркер

Кут всем телом налег на дубовую махину. Скрипящая железная рама билась о предплечье Голого Мозга. Вой стал бешеным и агонизирующим. В нем смешивались страдание и агрессивность — он перерос в невыносимо громкий рокочущий рев. Ветер разносил его из одного конца Зела в другой.

Рев достиг северной дороги, где собирали и упаковывали в пластиковые пакеты останки Гиссинга и его шофера. Он отражался многоголосьем эха под сводами часовни Успения, где начали разлагаться тела Денни и Гвен Николсон. Он был услышан горожанами в их спальнях, где молодые супруги прижимались друг к другу, старик изучал рисунки трещин на потолке, а детям снилась материнская утроба. Рев повторялся, не умолкая, пока Голый Мозг корчился и неистовствовал за дверью.

Кут чувствовал, что мир плывет перед глазами. Голову охватил пожар. Он лепетал молитвы, но помощь не приходила. Силы покидали его. Мышцы дрожали в неимоверном напряжении, ноги уезжали назад, скользя по безупречно отполированному полу. Каждый дюйм давался гиганту нелегко, но дверь все же медленно приоткрывалась. Толчок за толчком. Даже если бы Кут смог удержать эти дюймы, его положение оставалось безнадежным. Нужно изменить стратегию и изменить ситуацию, из которой ему живым не выйти.

Он подналег на дверь, лихорадочно обшаривая глазами прихожую. Где же оно, подходящее оружие? Нельзя позволить монстру ворваться сюда, нельзя терпеть от него унижение. Ноздри Кута щекотал едкий запах. Ему представилось, что он преклоняет колени перед гигантом и по его голому телу течет вязкая вонючая жидкость. Воображение рисовало ему дикие картины. Он был не в силах усмирить воспламенившийся мозг. Сгусток отвратительных образов, перемешавшийся с воспоминаниями о недавно увиденном, опустился в глубины подсознания и выдернул оттуда мысли, казавшиеся ранее абсурдными. Нужно поклониться чудовищу? Оно требует служения, как и любой бог? И это служение будет ясным и простым, не похожим на то, какому он был предан до сих пор? Кут продолжал защищаться, но в его голове звучало: надо сдаться неизбежности, лечь на пол и позволить себя раздавить.

Имя бога пульсировало глухим ударами: Голый… Мозг…

Отчаяние или что-то иное, вызвавшее раздвоение личности, не помешало его мечущимся глазам наткнуться на стойки для одежды, стоящие слева от атакуемой двери.

Голый. Мозг. Голый. Мозг. Это имя повелевало. Оно заставляло действовать. Голый. Мозг. Голый. Мозг. Что если загнать в него палку? Попытаться ее достать?

Он понял: сейчас или никогда. Он оторвал одну руку от дерева и вытянул ее, чтобы достать до трости, застрявшей между высокими вешалками. До своей самой любимой трости, которую он называл «палкой для путешествий». Она была вырезана из гибкого ствола ясеня, удобная и легкая. Пальцы Кута сжали ее.

Голый Мозг тоже использовал свой шанс: рука все глубже проникала внутрь, расшатывая полуоткрытую дверь. Острые железные края раскраивали его кожу, но монстр чувствовал лишь ткань пиджака Кута, за который он ухватился.

Кут взмахнул своим оружием и опустил его конец на плечо Голого Мозга. Туда, где кожу приподнимала огромная кость. Средство обороны разлетелось в щепки, но свое дело сделало: снова послышался страшный вой, гигантская рука юркнула назад. Когда последний коготь исчез из поля зрения, Кут захлопнул дверь и задвинул засов. Передышка была короткой, не более двух секунд. Новая атака началась с барабанного стука кулаков, по два удара в каждом такте. Петли скрипели, дерево трещало. Еще несколько секунд, и чудище проломит дверь — его силы удесятеряла ярость.

Кут быстро шел к телефонному аппарату.

— Звони в полицию, — сказал он себе и начал набирать номер.

Сколько двоек сложится, чтобы сломать эту дверь, сколько времени потребуется чудовищу, чтобы достигнуть угла прихожей? Сколько минут осталось жить? Сколько секунд…

Сознание Кута металось в замкнутом круге, сотканном из молитв и вопросов. Он хотел знать, попадет ли на небеса, если умрет самой ужасной из смертей, когда-либо приходивших к викариям? Ожидают ли покойника райские кущи, если его внутренности выпустят наружу напротив молельной?

На полицейской станции дежурил единственный офицер — все остальные были заняты инцидентом на северной дороге. Он с трудом разбирал умоляющее бормотание преподобного Кута и уже давно бы бросил трубку, если бы из нее не доносились звуки взламываемой двери и громкое рычание, доказывающие серьезность звонка.

Офицер включил радиосвязь с патрульными машинами, но ответный сигнал пришел лишь через двадцать секунд — к этому моменту Голый Мозг уже выломал центральную балку двери в молельную и взялся за другие. Полицейские не знали об этом. То, что они уже увидели, — обугленное тело шофера и Гиссинг, потерявший мужское достоинство, — сделало их безразличными к чужому горю. Целую минуту офицер убеждал их в неотложности вызова. Этой минуты Голому Мозгу хватило, чтобы прорваться к Куту.

Из окон отеля Рону Милтону был виден парад огней, окружавши X холм; он слышал звуки сирен. Раздался еще один звук — потрясающе громкий и рычащий. Рон недоумевал: так ли уж спокоен и безопасен этот пригородный городок, приглянувшийся ему? Он взглянул на Мэгги — та недавно тоже проснулась от шума, но теперь приняла снотворное и уснула. Рон чувствовал, что должен оберегать ее, ему захотелось выглядеть в глазах Мэгги героем, хотя она смеялась над этим. В то время, как он нагонял лишний вес за сытным обедом, жена посещала занятия по самообороне. Необъяснимая печаль наполнила его: он впервые ощутил себя слабым для жизни в этом мире.

Голый Мозг вломился в прихожую молельни, покрытый впившимися в его тело щепками древесины. На торсе, проколотом множеством заноз, зияли окровавленные раны. Пропахшее ладаном помещение наполнил кислый запах его пота.

Он жадно нюхал воздух, но не чувствовал присутствия человека. Раздосадованный, он оскалил зубы, выпустив из горла сгусток скопившихся газов. Потом он тяжелой походкой направился к рабочему кабинету. Там было тепло и уютно — он знал это, хоть был ярдах в двадцати от него. Он перевернул стол кабинета, расколол об пол два стула и грузно уселся на уцелевшее сиденье около камина. Выдернув каминную решетку, он с силой швырнул ее в стену и замер, угомонившись. Жаркий воздух, живительный и исцеляющий, окружил его. Он проникал в пустой желудок, он согревал конечности, он ласкал лицо чудовища. Голый Мозг зажмурился от удовольствия: жар разливался в сосудах, разогревая в них кровь, вызывая в памяти картины полыхающих пшеничных полей.

Неприятные воспоминания снова были рядом. Он хотел прогнать их, но эта унизительная ночь тревожила его воображение. Она будет с ним всегда. Вечно. Одна из коротких ночей того далекого лета, когда царила двухмесячная засуха, когда Дикий лес был усыпан обломанными сухими ветками, когда любое живое еще дерево с легкостью подхватывало поднесенный огонь. Тогда он был изгнан из своего дома, из своих владений. Тогда его, обескураженного и испуганного, с красными от нестерпимой жары глазами, затянули в сети и пригвоздили острыми пиками, и он увидел то, чем люди хотели отплатить ему.