Туман - Джеймс Херберт

А сейчас, гляньте-ка на него, стоит посреди улицы, совсем одурел от пьянки. Господи, чтоб его автобусом переехало! Ведь она работает не покладая рук. Да кабы не она, все давно пошло бы прахом. Конечно, Герберт встает ни свет ни заря и идет на рынок за товаром, но это же не повод, чтобы лоботрясничать весь остаток дня. Да они бы озолотились, кабы муженек не разбазаривал деньги на пьянство и игру да не давал в долг каждому встречному-поперечному. Эти его дружки так и норовят выклянчить у него побольше денег. Как же, он ведь их добрый старина Герби, друг и надежда голодранцев. Что ж, ей, Лине, пришлось пресечь эти вымогательства, да, пришлось, чтобы не нищенствовать на старости лет. Не отдаст она на разграбление свои кровные. Лина так и заявила мужниным дружкам. А Герби об этом знать не обязательно. Вот он плетется через дорогу. Господи, только б его покупатели не увидели, ублюдка чертова!

Слезы навернулись на глаза у Лины Браун. Ей не жаль себя, и вовсе не от обиды она плачет, а оттого, что ненавидит своего благоверного.

— Чтоб ты сдох! — сказала она вслух, и от ее дыхания помутнело оконное стекло. — Чтоб ты сдох, паразит!

Герберт кое-как добрел до магазина и стал разыскивать ключ. Однажды Лина заперла дверь изнутри, но потом раз и навсегда зареклась делать это: муженек поднял такой хай, что пришлось полицию вызывать. С тех пор не смела она не впустить его домой. Наконец ключ нашелся, Герберт вставил его в замочную скважину и резко повернул, едва не сломав замок. Дверь поддалась. Не обращая внимания на сидящую наверху жену, Браун что было сил хлопнул дверью. Как же! Спит она! Мечтай больше! Благоверная дождется его, вернись он хоть утром. Как это ее не стошнит от собственного голоса? Да пошла она!.. В упор он ее не видит!

Миновав темный коридор, Браун спустился к двери, ведущей на задний двор. Ему не хотелось включать свет. Отперев тяжелую дверь, Герберт вышел во двор. Стояла прохладная ночь. Браун с жадностью глотал воздух, затем расстегнул штаны и стал мочиться, с наслаждением слушая, как желтая струя брызжет на толстый слой бетона, которым был покрыт двор. Он сам не понимал, зачем это делает, ведь в доме было два туалета: один в двух шагах от него, а другой наверху, стоивший кучу денег. Но ведь должны быть у человека хоть какие-то удовольствия в жизни. А Лина может лопнуть от злости, если хочет.

Слабеющая струя заливала ботинки. Вдруг послышалось голубиное воркование. Герберт задрал голову. Наконец-то вернулись, слава Богу! Он громко рассмеялся, застегнул штаны, замочив пальцы, вытер руки о пиджак и нетвердой походкой вернулся в дом, оставив дверь распахнутой настежь. С грехом пополам, то и дело спотыкаясь, на каждом шагу поминая черта, Браун поднялся наверх. Он ощупью добрался до окна, ведущего на крышу пристройки. Тут из спальни до него донеслись вопли жены:

— Ты, грязный ублюдок, паскудное животное! Мог бы воспользоваться уборной, как все нормальные люди!

— Заткнись, женщина, — заорал в ответ Герберт, одним коленом стоя на подоконнике. Теперь главное сосредоточиться, чтобы не сорваться и не грохнуться с лестницы, как это уже случалось неоднократно. «Ты себе когда-нибудь башку свернешь», — выговаривала Герберту жена, тут же добавляя, что туда ему и дорога, но он лазал на голубятню, только когда бывал сравнительно трезв, иначе он и пяти минут не удержался бы на крыше. Браун на четвереньках полз вперед. В доме резким и неприятным голосом вопила Лина, но теперь Герберт все отчетливей слышал воркование голубей. Птицы устроили настоящую возню. Производимый Гербертом шум окончательно взбудоражил их.

— Иду, иду, мои хорошие, — приговаривал Браун, чувствуя, что его лицо расплывается в глупую пьяную улыбку. Он старался держаться подальше от края крыши; еще не хватало шлепнуться на бетон с тридцатифутовой высоты.

— Я знал, что ты вернешься, Клод. На тебя всегда можно положиться. Ну в чем дело, заблудился, а?

Щеколда долго не поддавалась. На крыше деревянной голубятни Герберт заметил несколько новых птиц. Она еще не могли найти вход в сарай, но скоро старые голуби всему их научат.

— Поди сюда, Клод. Ты где?

Войдя в голубятню, Браун включил маленькую лампочку. Испуганные внезапной вспышкой света, птицы встрепенулись.

— Все в порядке, это я. Я же вас не обижу.

Пришлось закрыть дверь голубятни, чтобы птицы не разлетелись. Из-за низкого потолка Герберту пришлось согнуться в три погибели. Он пересчитал птиц, убедился, что все они здоровы и невредимы. Тут Браун заметил своего любимца Клода. Голубь сидел на самом высоком насесте, забившись в угол. Птица тихо ворковала, не шелохнувшись.

— Привет, Клод, старина!. Скучал по мне?

Стараясь не потревожить остальных птиц, Герберт направился к голубю. В сарае все стихло; птицы успокоились, их хозяин, сам того не замечая, замолчал.

— Ну, Клод, что скажешь в свое оправдание? — снова заговорил Герберт.

Он снял птицу с насеста, поднес ее к лицу, погладил грудку.

Клод нежно заворковал.

— Ты ведь знаешь, кто над тобой главный, кто о тебе заботится?

Вдруг голубь клюнул Герберта прямо в слезящийся глаз. Бедняга завопил, выпустил из рук любимую птицу и отпрянул к насестам.

Голуби яростно набросились на хозяина, сотрясая свою непрочную хибару. Браун заслонился от птиц руками, но те продолжали клевать его. Он стал отчаянно отбиваться. Хрупкие тела ударялись о стены сарая, голуби падали, беспомощно взмахивали крыльями, тщетно пытаясь взлететь. Остальные птицы продолжали нападение, они били Герберта крыльями по голове, клевали его скрюченное тело. Охваченный страхом и гневом, Браун схватил одного голубя и стиснул так, что кости захрустели... Герберт рычал от ярости, но в эту минуту три птицы набросились на него: одна вцепилась ему в шею, другие стали клевать в глаза и щеки. Ослепший на один глаз Браун отшвырнул раздавленного голубя и заслонил лицо руками. Ужас придал ему силы. Топча своих любимцев, он со всех ног бросился к выходу, но сбился с пути из-за всей этой неразберихи, беспорядочного порхания голубей, хлопанья крыльев, птичьего гомона, собственных воплей и боли. Наконец, наткнувшись на стену, бедняга упал.

Оглушенный падением, он лежал вытянув руки. Летающие над ним голуби непрестанно нападали на него. Несчастный еле дышал, он кое-как отмахивался от птиц руками и ногами, всхлипывая от страха, пытался увернуться от ударов, но в хибаре было тесно. Браун с трудом встал на колени, превозмогая боль, вцепился в проволочную сетку на окне и медленно поднялся. Голуби клевали его огромные кулаки. Теперь было проще найти дверь. Прорвавшаяся сквозь барьер страха боль мощным потоком хлынула на Герберта. Он кричал, трясся, извивался всем телом, отбивался руками и ногами, но птицы не отставали от него. Вырываясь из голубятни, Браун своротил лампочку. Он совсем ослеп, разум его помутился.