Мария Магдалина - Густав Даниловский

На свободной от архитектурных украшений стене блестели только что законченные фрески, изображавшие три любовных похождения Юпитера.

На одной он, как змей, опоясывал могучими кольцами раскинутые голени отдающейся ему Прозерпины и погружал пламенное жало в ненасытный поцелуй ее страстно раскрытых уст; на второй он орлиными крыльями закрывал белобедрую Астрею, держа в когтях ее набухшие перси; на третьей – пламенным огнем ласкал пылающую в страстном упоении, с бессознательно откинутой назад головой Эгину.

Когда она вдоволь насмотрелась. Муций стал показывать ей всевозможные безделушки, выделанные из бронзы, слоновой кости и перламутра, по большей части малопристойного содержания: тонко выточенные миниатюры людей и животных в самых щекотливых и интригующих позах, иногда настолько комических, что Мария заливалась искренним смехом.

– Это только небольшая часть моих коллекций, – весело пояснил Муций. – А теперь пойдем, я покажу тебе сад, птичник и пруд.

Когда они спустились с террасы, Муций, завидев проходящего за забором фарисея, спросил:

– Скажи-ка мне, что должны означать эти кожаные коробочки, которые ваши мужчины носят на лбу?

– Это свитки заповедей нашего писания, – ответила Мария и, прячась за колонну, прибавила: – Я бы не хотела, чтоб он меня видел; эти люди страшно религиозны и ужасно суровы; они осуждают всякую радость жизни, служат предвечному, который пребывает за последней завесой скинии, невидим, недоступен, могуч и грозен.

– Если невидим, так, значит, в нем нет ничего страшного, – пренебрежительно проговорил Муций, – а насчет могущества, так Рим, несомненно, могущественнее его, а железные легионы Цезаря – страшнее.

– А ваши боги?

– Наши? Их никто больше не боится; но, как воплощение красоты, они сделались украшением дворцов, площадей и наших храмов, а живые богини, – он обнял Марию за талию, – высшим благом жизни.

И, прижимая рукой ее груди, Муций повел ее к обтянутой сеткой группе деревьев, оглашавшейся громким птичьим щебетом. В листве между веток замелькали, точно огоньки света, спугнутые чечетки, вспорхнули, точно рассыпанная горсточка самоцветных камней, синеватые дрозды и радужные, пугливые стрижи. Остались на месте только солидные золотистые фазаны и павлины, распустившие свои пышные, сверкающие радугой хвосты. Проснулись сонные, привязанные к деревянным перекладинам попугаи, и один из них, серый, прокартавил совершенно ясно:

– Аве, Муций!

Патриций подал ему смокву и сказал:

– Я велю научить его произносить твое имя.

Они прошли через лавровую аллею по берегу выложенного мрамором пруда. На поверхности воды трепетали лучи клонящегося к закату солнца и играли миниатюрные рыбки с красными жабрами; серебристые уклейки, завидев приближающихся людей, нырнули ко дну, где в мутноватой воде плавали карпы, напоминавшие собой слитки старинного золота.

Гревшиеся на мраморной обшивке пруда зеленоватые греческие черепахи втянули под щиты свои головы, а изумрудные ящерицы стали прятаться в расселины камней и проворно удирать по усыпанной песком дорожке. Эта дорожка вела в середину сада, где возвышалась небольшая беседка, густо обвитая душистыми вьюнками и ползучими стеблями красных роз; крышу ее представляли распростертые лозы винограда, обремененные зрелыми гроздьями, пол – несколько разостланных тигровых кож.

Мария отпрянула, увидев глядевшую на нее стеклянными глазами кровожадную голову с оскаленными зубами, а потом радостно воскликнула:

– Все как ты обещал! – и бросилась на разостланные шкуры.

– Все ли – не знаю, потому что остальное зависит от тебя, – ответил Муций, заглядывая ей в глаза.

Она же кокетливо улыбнулась, подняла кверху лицо и, раскрывая губы, точно клюв, проговорила:

– Мне хочется пить, подай мне винограду.

Муций сорвал кисть и, ухватив ее за черешок, держал над ее головой. Мария отщипывала губами ягоды и, высасывая из них сок, говорила:

– Ем, чтоб слаще были мои поцелуи…

– Пойдем! – порывисто обнял ее Муций.

– А где розы? – маняще откинулась она назад своим телом. – Я хочу много, много, а сама пока поищу звезд, – она раскинулась на шкуре, подложила руки под свои пышные косы и утонула глазами в просвечивавшей сквозь листья светлой небесной лазури.

Муций стал срезать небольшим стилетом розы и кидать на нее.

Тем временем шум и говор, доносившийся со стороны города, стал утихать, и в то же время небесный свод как будто опустился и потемнел, из лазурного становясь темно-синим; почти без сумерек, как сигнал ночи, сверкнула одна звезда, другая, потом затрепетали их целые рои, простерлась серебристая вуаль Млечного Пути и выступил резко очерченный и ярко светящийся серп луны.

– Мария, – склонясь над нею, прошептал изменившимся голосом Муций, – все звезды взошли уж над землей, и Диана вышла уже на охоту.

– Еще минуту, так хорошо, – застыла она в мечтательной дремоте. Потом она встала, собрала все розы и, неся на груди душистую охапку их, вступила в дом.

– Поужинаем…

– Я не голодна, я охотнее приняла бы ванну.

– Она приготовлена и ждет тебя. Дай мне эти розы! – Муций взял у нее цветы и куда-то удалился.

Тем временем черноглазая, смуглая иберийка провела Марию в небольшую комнату с мраморным полом, где стоял выложенный малахитом бассейн и тихо журчал фонтан. Мария, скинув одежды, погрузилась в душистую зеленую воду.

В комнатке, освещенной одной только небольшой матовой лампадой, царил полусвет. Журчание фонтана, туманный полумрак и теплая вода навеяли на Марию какое-то блаженное, тихое и томное настроение. Она попробовала заговорить с невольницей, но та не понимала языка, и только в выразительных глазах ее рисовалось безмолвное изумление перед красотой золотоволосой и белой женщины чуждого ей типа.

Когда Мария вышла из ванны, невольница обтерла ее с привычной ловкостью сначала жесткой, а потом мягкой тканью, накинула на плечи огненно-красную фату и молча удалилась, закрывая без шума за собой небольшую дверь.

Едва только она вышла, с противоположной стороны в комнату брызнула струя красного света. Мария с удивлением оглянулась – между раздвинутыми половинками занавеса, на устланном розами полу стоял недвижимый Муций, точь-в-точь похожий на статую Эндимиона, которую она видела в атриуме, – белый, стройный, красивый и мускулистый…

– Пойдем! – он подошел к ней, поднял на руки и понес в спальню.

У Марии закружилась голова от огней и красок.

По углам горели красные лампионы, на сводчатом потолке сверкала изукрашенная драгоценными камнями колесница, запряженная белыми голубями, а в ней – прекрасная фигура Афродиты. С фриза у свода, изо всех углов крылатые купидоны метали золотые стрелы, которые ниспадали по карнизу, по стенам, сверкали повсюду и несколькими зигзагообразными линиями скрещивались в звезду над роскошным, богатым пурпурным ложем.