Город Хэллоуин - Люциус Шепард

Время… оно сделалось медленным, тягучим, словно густое масло или мазут. Секунды ползли не торопясь, и каждая из них была до краев наполнена страхом, болью, надеждой, чувством обреченности и отчаянием. Вскоре Клайд начал слышать и видеть вещи, которые — как он от души надеялся — существовали только в его воображении: гигантские, слабо фосфоресцирующие рыбы с торчащими из пасти клыками и похожими на шрамы улыбками выплывали из стен и неторопливо, с угрозой двигались к его лицу. Холодный камень колодца ожил и задышал; в нем, словно в воде, копошились какие-то существа, приливы и отливы накатывали на Клайда, так что трещали ребра и воздух вырывался из легких. Растерянный, напутанный, наполовину раздавленный, он не мог ни думать, ни надеяться и мечтал только о том, чтобы палачи сжалились и пустили в колодец ледяную воду или кипящее масло… не важно что, лишь бы поскорее прекратились мучения. Хриплые, срывающиеся голоса, повторенные и искаженные эхом, сообщали Клайду такие подробности о нем самом, какие только он и знал, а также вещи, которых он не знал вовсе и которые готов был отрицать, если бы мог выговорить хоть слово. Чтобы отвлечься, заглушить эти шипящие, брызжущие ядом голоса, Клайд стал повторять про себя имя: Аннелиз… Аннелиз… Аннелиз… Он твердил его снова и снова, пока оно не потеряло всякий смысл, словно коротенькая молитва, которую ревностный неофит читает по четкам сотни, тысячи раз подряд. Воображаемые голоса (а он уже не был уверен, что они действительно воображаемые) между тем стали громче, они лгали ему о ней, произнося ужасные вещи, и помимо собственной воли Клайд начинал им верить.

…Эта бледная дрянь только играла с тобой, парень; каждый вечер она возвращается домой, к этим желтым зубам и костлявым старческим пальцам, и знаешь, что они делают? Подумай об этом на досуге, ведь теперь времени у тебя достаточно. Ну, ты догадался? Посуди сам, она же с самого начала была его «групи» — одной из десятков молодых и глупых девчонок с красивым телом, которые повсюду разъезжают со знаменитыми певцами; ей повезло стать его женой, и хотя они потом разошлись, конечно, она продолжает спать с ним, и не думай, будто что-то изменится, потому что появился ты; что ты для нее? Она позволила себя поцеловать, дала себя потрогать, даже перепихнулась с тобой наскоро, а потом отправилась к нему как верная собачонка, и сейчас Пит раз за разом вонзается в ее прекрасный, бледный зад, который так тебе понравился, а она смеется, смеется, смеется над тобой…

Голосов становилось все больше; слова звучали торопливо и бессвязно, пока не превратились в кашу, в невообразимую и бессмысленную смесь гласных и согласных звуков, которая понемногу стихала, и какое-то время спустя Клайд со слабым удивлением осознал, что слышит только один голос — молодой мужской голос, который твердит знакомую с детства молитву:

— Благодатная Мария, матерь Бога нашего, молись за нас ныне и в час смерти нашей, аминь, аминь, аминь… — Слова сливались друг с другом, но Клайд без труда разобрал знакомое: — Благословен плод чрева твоего, Христос Бог наш…

Этот обрывок повторялся так часто, что Клайд почувствовал растущее раздражение. «Выучил бы как следует, а потом молился», — подумал он и попытался отправить эту мысль обратно, благо ему казалось, что парень находится где-то неподалеку, быть может — в соседнем колодце. Второй узник, похоже, принял мысленную телеграмму, поскольку начал читать молитву правильно:

— Благодатная Мария, радуйся, Господь с тобою, благословенна-ты-между-женами-и-благословен-плод… — И так далее, и так далее. Клайд улавливал знакомый ритм даже при том, что парень бормотал молитву достаточно быстро и, скорее всего, машинально, не вдумываясь в смысл слов. Постепенно он и сам начал чувствовать себя так, словно молитва была вращающимся шаром, а он — паучком, который изо всех сил бежит по поверхности, стараясь сохранить равновесие и не сорваться, но шар поворачивался слишком быстро, и в конце концов Клайд сбился с шага, оступился и кубарем полетел в бездонную, беззвучную пустоту, лишенную даже боли, — в пустоту, которой боятся даже пауки.

Прошло сколько-то часов — или, может быть, веков, — и Клайду пришла на ум некая Преобразующая Идея. Именно пришла, явилась непосредственно из всемирного эфира, где она когда-то обитала в головах невообразимых и таинственных космических существ. Это была Идея особого рода — такая, что, сумей он ее постичь, ему удалось бы разобраться с механикой мироустройства, изменить ход звезд и планет и узнать будущее, просто созерцая виноградную кисть, с такой же легкостью, с какой он решил бы простенькую арифметическую задачку для начальной школы. Но он, разумеется, не мог овладеть ею — слишком грандиозной, обширной и величественной была эта Мысль. Словно муравей внутри аэростата, Клайд мог только вдыхать ее пьянящую атмосферу, жадно наполняя себя знанием, какое он с его слабыми человеческими возможностями был не способен вместить целиком, и в результате впитывал лишь фрагменты, жалкие крохи, которые тут же превращались в бесполезную чушь или банальности. Что-то насчет того, что нужно, мол, рубить дерево по себе, а не перекраивать жизнь ради достижения неосуществимого. Это было, по крайней мере, понятно, зато дальше пошел полный бред: якобы он должен был основать (или найти?) царство, и не где-нибудь, а «ниже 57-й параллели». Этот последний обрывок фразы дошел до него совершенно отчетливо и запомнился накрепко, но Клайд все равно не представлял, что ему с ним делать. Тем не менее он постарался сохранить его в памяти, в слабенькой надежде, что когда-нибудь ему это может пригодиться.

Клайд и сам не заметил, как это произошло, но он пронзил, проник, просочился сквозь оболочку мысли-аэростата и оказался на ее поверхности, которая тотчас начала отдаляться, уплывать из-под ног, уступая место грубой реальности, которая вновь сомкнулась вокруг пришедшего в себя человека.

Бред или не бред? Может быть, он вообще уже умер?.. Клайд прислушался к своим ощущениям и понял — что-то действительно изменилось. Нога все еще ныла, хотя боль значительно уменьшилась. Кроме того, он не сидел (стоял? торчал?) на дне каменного мешка, а лежал в лодке и смотрел, как стоящий на корме человек, едва различимый на фоне ночи в бесформенном темном плаще, с чуть слышным плеском погружает шест в невидимую реку. Еле слышно журчала под днищем вода, и кто-то мерно дышал совсем рядом, но у Клайда не было ни сил, ни желания повернуться в ту сторону. Тусклые, как хлебные крошки, звезды горели на угольно-черном небе, и, глядя на них, он невольно подумал, что представления древних греков о смерти были довольно точны и что старик Харон действительно возил мертвецов через Стикс к пещерам, ведущим в мрачное царство Аида, куда рано или поздно должен сойти каждый живущий. Краешком сознания Клайд понимал, что его предположение наверняка ошибочно (ноздри его уловили характерный запах гниющих орехов, так что, скорее всего, лодка пересекала сейчас вовсе не Реку Мертвых, а второе или третье Блюдце), однако большой разницы он не видел. Возникшая у него ассоциация с Хароном выглядела более чем уместной, ибо он не сомневался: кто-то из подручных Пита Нилунда получил приказ отвезти его как можно дальше на юг и там избавиться от тела. Руки у него были свободны — так, во всяком случае, ему показалось, и теоретически у Клайда еще был шанс побороться за свою жизнь, но нечеловеческая усталость и наркотик, который ему вкололи, не дали разгореться огню: мысль о сопротивлении была мимолетной и исчезла так же быстро, как появилась. Единственное, чего сейчас хотел Клайд, это спать и спать без конца, и, похоже, его желанию суждено было очень скоро сбыться. Единственным, что он был бы не прочь узнать, прежде чем его глаза закроются навсегда, — это не случилось ли с Деллом нечто подобное, но задать этот вопрос тому, кому обычно адресуются подобные вопросы, Клайд не успел. Звезды перед глазами закружились, а потом померкли все сразу.