Заблудившийся всадник - Сергей Плеханов

— Чем собираешься заниматься сегодня?

— Суп буду варить, — уткнувшись взглядом в изрядно полысевшую тушку рябчика, отозвался Виктор.

Его злило то, что, будучи почти вдвое старше Анны, он теряется в общении с ней, как мальчишка. Стоило большого труда заставить себя прямо смотреть ей в лицо, а говорить непринужденно, как в первые недели, и вовсе не получалось.

Вообще в отношениях с прекрасным полом Ильин всегда чувствовал себя уверенно, умел завоевать внимание, умел занять своих избранниц непринужденной беседой. Нынешнюю свою неловкость он объяснял тем, что Овцын обнаружил нешуточный интерес к генеральской дочери и весьма настойчиво старался добиться ее расположения. Василий вызывал симпатию у Ильина, и филологу не хотелось, чтобы отношения в четверке осложнились — ведь всем им нужно было держаться друг за друга в этом чужом и, может быть, враждебном мире. Кто знает, сколько им еще предстоит скитаться в дебрях времени, говорил себе Виктор, я как старший просто обязан блюсти равновесие, дабы никто не почувствовал себя уязвленным…

Княжну поведение Ильина по временам прямо-таки бесило. По целым дням она дулась на него, не подходила со своими обычными вопросами о светлом будущем. Но, конечно, не выдерживала и вновь являлась как ни в чем не бывало. В глубине души Ильин восхищался ее непосредственностью и идеализмом, но все же до поры до времени ему удавалось выдерживать роль сдержанного и даже несколько толстокожего человека.

— Витя, я ничего не пойму, ты так держишь себя со мной, словно я тебя чем-то обидела, — с вызовом сказала Бестужева.

Ильин отложил в сторону рябчика и исподлобья уставился на Анну.

— Знаешь что… у меня просто… просто период адаптации, то бишь приспособления к новой одежде. Я болезненно переношу всякие бытовые изменения, вот и все… Так что прости… Может быть, это признак и плохого воспитания — неумение скрывать, что тебе плохо…

В больших серых глазах княжны появилось участливое выражение, полные губы сложились сердечком.

— Бедный Витенька, прости, я не знала… Ну зачем ты обрядился в этот балахон.

— Ты знаешь, Анюта, если я похожу в своих джинсах и майке еще месяц, то буду выглядеть как оборванец. А я все-таки не потерял надежды вернуться в свое время, и появиться в двадцатом веке мне хотелось бы в человекообразном виде… И тебе советую, пока юбка и блузка не потерлись, прибрать их до лучших времен. Кстати сказать, тебе здорово пойдут платья и поневы здешних девиц, да и кокошник с жемчугом украсит твои чудные светло-русые волосы. Будешь смотреться стопроцентной славянкой.

Анна сначала презрительно наморщила носик, а потом, искоса взглянув на Виктора, с кокетством сказала:

— Да ведь тебе должны нравиться девушки в стиле рюс, ты же фольклорист.

— Нет, в самом деле! — Ильин не принял шутливый тон. — Тебе даже не придется приноравливаться к более тяжелой одежде, как мне…

— То есть?..

— Ты понимаешь, я только теперь понял, насколько сильно переменились условия существования человека в нашу эпоху по сравнению со всеми предшествующими… Вернее, первое ощущение в этом плане у меня возникло после того, как Василий дал мне померить свой камзол. После моей майки, весящей сто граммов, его обшитое позументами сооружение просто веригами мне показалось. А туфли! Я словно бы колодки на ноги надел. Тяжелые, скрипучие. Поверь, вот эти лапти, что на мне сейчас, в десять раз удобнее. До кроссовок им, конечно, далеко, но, по крайней мере, ноги не натрут. Я не представляю, как Вася на этих красных каблуках по лесу тогда бежал, это же все равно что на кабаньих копытах танцевать…

— И из этого опыта ношения чужой одежды ты сделал вывод о характере всей эпохи? — со скептическим смешком сказала Анна.

— Да, представь себе. Еще мои родители жили в одну эру с вами, а мы граждане иного века. Не по календарю, а по сути. Мы дети синтетического, одноразового времени.

— Как это одноразового?..

— Ну как тебе объяснить… У вас все делалось на целую жизнь человека… Вот мать моя, выросшая в ту эпоху — она по двадцать раз полиэтиленовые пакеты моет, а мы использовали — и в мусор. Наше время таково, что никто почти ботинок в починку не носит. Мода каждый сезон меняется, и в общем новые вещи на свалку выбрасываются…

Перед глазами его возникла картинка из раннего детства — год, может быть, пятьдесят первый. Отец возвращается с работы, заходит в их единственную комнату, единственным украшением которой служат два венских стула. Садится на некрашеный табурет, ставит на колени огромный портфель, на изготовление которого, наверное, пришлось содрать кожу с годовалого теленка, щелкает большими медными замками и достает кипу бумаг. Зычно кричит: «Зина, полюбуйся на первенца!» С кухни влетает мать, одетая в креп-жоржетовое платье с высоко поднятыми плечами. «Автореферат!» — значительно говорит отец. Мать чмокает его в щеку вишневыми от помады губами и берет у него рукопись. Отстранив ее на расстояние вытянутых рук, торжественным тоном читает: «О повышении революционной бдительности советских людей. Автореферат на соискание ученой степени кандидата философских наук. Автор Ильин Эм. Эн.». Пока она произносит этот текст, похожий на заклинание, отец снимает с головы тюбетейку, вытирает лысину большим красным платком. Потом кладет портфель на пол возле стены и поднимается во весь свой богатырский рост. Они долго стоят обнявшись с матерью, и Виктор с обожанием взирает на родителей. Как нравится ему каждая деталь отцовского туалета — всегда до блеска начищенные яловые сапоги, широкие синие галифе, длинный френч, застегнутый на все пуговицы. Отец преподает Краткий курс истории ВКП(б) в педагогическом училище, а также читает лекции в обществе по распространению политических и научных знаний. Когда к матери приходят соседки, она хвастает им, что благодаря отцу было разоблачено много шпионов, диверсантов и ротозеев. Виктор внимательно слушает ее рассказы, а потом сам хвастает мальчишкам: отец учит на лекциях соблюдать государственную и военную тайну, не трепать языком на курортах и в трамваях, не бросать в мусорные корзины копирку от пишущих машинок. Отсвет славы Ильина-старшего падает и на Виктора — мальчишки безоговорочно принимают его указания по изобличению вражеских агентов. Увидев на помойке какого-то типа, который рылся в железных бачках, сразу поняли, в чем дело, и, налетев толпой, повалили подозрительного оборванца. Пока один из ребят бегал звонить в милицию, другие, вцепившись в шпиона, не давали ему подняться с земли…

— Черт знает куда заводят воспоминания, — невесело усмехнулся Ильин. Начал про философию одежды, а забрался в общественную психологию.