Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости - Максим Глебович Калинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Филипп: То есть успех сирийских мистиков – он скорее про самосовершенствование, говоря современным языком?
Максим: Наверное, но я бы уточнил здесь, что «само-» мистики понимали очень особенно, почти буквально. Успех – это когда ты ощущаешь себя подлинным, понимаешь, что живешь свою настоящую жизнь, а не следуешь чьим-то установкам. Они часто говорили о видении своей кномы (qnōmā), то есть о достоверной встрече с самим собой. И в этом опыте ты не конкурируешь с другими, потребность в этом пропадает. Однако это и не уход в себя, потому что в результате этой встречи понимание того, что твое «само-» на каком-то уровне соприкасается со всеми людьми, наоборот, усиливается. Потому-то настоящий признак успеха по Исааку Сирину – когда ты думаешь обо всех людях с состраданием и любовью[148].
Филипп: А бывает так, что человек не может сам про себя сказать, что он достиг совершенства?
Максим: Подразумевается, что есть наставники и братья, которые смогут тебе это подсказать, которые смогут тебя направить.
Филипп: О да, братья помогают. А бывало у вас такое, что вы не завидуете успеху других людей, а, наоборот, думаете, что они что-то сделали недостаточно хорошо, и это вас раздражает?
Максим: Знаете, я как-то читал текст Афнимарана. Афнимаран писал загадками для своих учеников – не столько, чтобы скрыться, сколько, чтобы их научить. И он в одном месте говорит, что есть телесные видения и есть духовные, а в духовном видении есть такое, которое бесконечно. Имеется в виду, что видение Бога бесконечно и оно самого человека делает бесконечным. И я как-то вдруг неожиданно это актуализировал в своей собственной жизни, когда мысленно стал спорить с одним переводчиком с сирийского о том, что он интерпретировал какое-то место неправильно. Я вдруг понял, что пытаюсь что-то заявить, доказать, а на самом деле этот перевод с сирийского как конкретное занятие – это просто одна миллиардная доля из всех видов занятий, которыми человек может заниматься. Какое вообще имеет значение, что думает один из представителей этого дела? Я вдруг почувствовал себя глубоко конечным и ограниченным. Но когда я не думаю о том, что мой коллега перевел правильно или неправильно, а смотрю в текст и вижу перед собой эту красоту, я остаюсь перед бесконечностью. Я уже не один из – не потому, что выделяю себя, а потому, что я весь здесь и открывшаяся мне реальность присутствует целиком, безраздельно – в ее целостности нет сравнения и счета.
Филипп: Ваши слова мне напомнили одно знаменитое стихотворение Пастернака[149]:
Быть знаменитым некрасиво.Не это подымает ввысь.Не надо заводить архива,Над рукописями трястись.Цель творчества – самоотдача,А не шумиха, не успех.Позорно, ничего не знача,Быть притчей на устах у всех.Но надо жить без самозванства,Так жить, чтобы в конце концовПривлечь к себе любовь пространства,Услышать будущего зов.И надо оставлять пробелыВ судьбе, а не среди бумаг,Места и главы жизни целойОтчеркивая на полях.И окунаться в неизвестность,И прятать в ней свои шаги,Как прячется в тумане местность,Когда в ней не видать ни зги.Другие по живому следуПройдут твой путь за пядью пядь,Но пораженья от победыТы сам не должен отличать.И должен ни единой долькойНе отступаться от лица,Но быть живым, живым и только,Живым и только до конца.Максим: Да, это очень созвучно. У Пастернака есть еще одно стихотворение на нашу тему – вернее, это его перевод Рильке[150]:
Как мелки с жизнью наши споры,Как крупно то, что против нас.Когда б мы поддались напоруСтихии, ищущей простора,Мы выросли бы во сто раз.Все, что мы побеждаем, – малость.Нас унижает наш успех.Необычайность, небывалостьЗовет борцов совсем не тех.По заветам мистиков, нужно полностью отдаться любимому делу, думая не о том, как достичь успеха и кого-то перегнать, а только о предмете своей любви. При этом очевидно, что человеку, который стремится именно к тому, что он любит, часто сопутствует успех. И приходит он как бы сам собой, а не потому, что такой была цель. У сирийских мистиков такое тоже бывало – и, к примеру, основанные ими монастыри, в которых складывались целые общины их последователей, и успех их учеников – все это вполне укладывается в светские представления об успехе. Иоанн Дальятский, из самоуничижения называвший себя свиньей, несколько десятилетий прожил в горах в полном одиночестве – и с общечеловеческой точки зрения ничем полезным там, конечно, не занимался. Но когда, состарившись, он вернулся поближе к своему монастырю, вокруг него тут же собрались монахи и основали новую обитель, в которой он стал настоятелем. Кто-то многое отдал бы за такую должность – а к нему она пришла как бы сама собой.
Филипп: Здесь добавить что-нибудь ободряющее, но, увы, мы не коучи, поэтому просто скажу: верьте в себя.
Максим: Уверен, Иоанн Дальятский сказал бы то же самое.
Глава 8
Критика,
или
Что делать с бесполезными упреками и полезными замечаниями?
Филипп: Максим, когда мы записывали подкаст, мы не раз получали критические отзывы от слушателей. Они упрекали нас в легковесности, с которой мы рассуждаем о сложных вещах, в нелепости сравнения ступеней просветления со степенями похмелья, в многословии или вообще в том, что мы говорим о какой-то мистической лабуде, поедании монахами земли и прочих глупостях.
Максим: Было дело. Вот и теперь, когда мы решили превратить наш подкаст в книгу, я уверен, мы непременно нарвемся на критику в духе «книга, безусловно, лучше фильма» (в нашем случае «живой разговор был круче книги»), или «зачем повторять одно и то же, или, наоборот, «к чему эти новые искусственные заходы, ведь мы прекрасно помним, что выпуски начинались не так». А читатели, которые подкаст не слушали, могут написать отзывы, похожие на те, что мы получали, когда делали подкаст.
Филипп: Могут. Но все же один критический отзыв я повторю здесь. Как-то раз поэт, писатель, очень дорогой и любимый мной человек Анатолий Найман[151] в разговоре сказал примерно следующее – цитирую по памяти, он формулировал гораздо точнее: «У Исаака Сирина мешок знания, понимания, опыта, а у вас с Максимом – горсточка. Рядом – огромное небо и пустыня. С этим масштабом несопоставим и мешок Исаака Сирина – что уж говорить о вашем разговоре».
Максим: Интересно, что Исаак Сирин использовал похожий образ. Он говорил о духовных учителях своего поколения, которые немного отпили из меха с вином, почувствовали вкус и действие этого вина и по этим глоткам составили себе представление обо всем содержимом меха[152]. Мистики чувствовали дистанцию между их ограниченными словами и бесконечностью, которая им открылась, и она вызывала у них изумление и еще больший восторг. Когда мы с вами обсуждаем эти тексты, я думаю, мы – вслед за мистиками – можем сделать две вещи. Первая – осознать эту дистанцию и испытать изумление, и в изумлении уже будет некое начальное движение, которое ведет нас в сторону обретения опыта. И вторая вещь – попытаться как-то донести эту традицию, потому что она прервалась. Мы имеем дело с альтернативным христианством, которое для европейцев (в широком смысле: всех причастных к римской цивилизации) существовало по ту сторону границы между двумя сверхдержавами. Церкви, наследующие этой традиции, до сих пор существуют в режиме выживания. И если влияние византийского и римского христианства до сих пор чувствуется в европейской культуре, то для сирийского христианства такого наследника нет. Поэтому мы стараемся показать, чем эти тексты интересны. Пусть наши старания – горсточка опыта, но без такого общего и легкого изложения к этим авторам трудно подступиться. А если кому-то захочется продолжить изучение того, что мы так поверхностно излагаем, считайте, мы
