«Бог» Докинза. От «Эгоистичного гена» к «Богу как иллюзии» - Алистер Э. Макграт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот вопрос постоянно озадачивал меня при прочтении работ Докинза. Любое умозаключение – вещь ненадежная, и нужно прилагать огромные усилия для того, чтобы не прийти к скороспелым выводам. Почему же Докинз так уверен в научности своего атеизма? Другие имели дело с теми же самыми фактами и пришли к совершенно иным выводам. Как будет ясно из вышесказанного, утверждение Докинза, что атеизм является единственным законным мировоззрением для ученого, ненадежно и недостоверно. И меня беспокоят не только пробелы в аргументации, но и то неистовство, с которым Докинз отстаивает свой атеизм. Один из возможных ответов очевиден: этот атеизм укоренен не в науке, его истинные причины следует искать в области эмоций… Однако я пока не обнаружил ничего, что заставило бы меня принять эту точку зрения. По-видимому, ответ скрывается где-то еще.
Я начал поиски ответа с чтения работы Тимоти Шанахана, который внимательно проанализировал особенности стиля рассуждений Докинза[253]. Шанахан сравнил его подход к обращению с биологическими данными с подходом Стивена Джея Гулда, указав, что выводы Докинза опираются на набор логических предпосылок, которые в итоге, пусть и косвенно, основаны на эмпирических данных. «Сама природа построения правильного дедуктивного аргумента такова, что при наличии определенных предпосылок заключение следует из логической необходимости совершенно независимо от того, истинны ли используемые предпосылки»[254]. В сущности, защищая дарвинистское мировоззрение, Докинз использует индуктивный подход, но затем извлекает из этого мировоззрения набор предпосылок для дедуктивных умозаключений[255].
Хотя Шанахан ограничивает свой анализ тем, как Гулд и Докинз приходят к противоположным выводам по вопросу эволюционного прогресса, его рассуждения вполне применимы и к религиозным взглядам Докинза. Сделав вывод, что дарвинизм является наилучшим объяснением наблюдений, Докинз переходит к преобразованию предварительной научной теории во всеобъемлющую идеологию. Атеизм таким образом подается как логический вывод из ряда аксиом, с уверенностью истины, выведенной дедуктивным путем, хотя на самом деле в своей основе он гипотетичен.
Я не сомневаюсь, что сам Докинз убежден в правоте атеизма. Однако эта правота не является убедительной для всех. Докинз вынужден совершить «прыжок веры» от агностицизма к атеизму, так же как и те, кто совершают схожий прыжок в противоположном направлении. То, что атеизм – разновидность веры, не вызывает вопросов. Это абсолютно нормально: действительно важные утверждения часто лежат за пределами очевидных доказательств. Никто не может решить вопрос о существовании Бога с полной уверенностью – он имеет мало общего с вопросами о форме Земли или структуре ДНК. Он скорее похож на вопрос, что лучше: демократия или тоталитаризм, – вопрос, который не может быть решен научными средствами, что не мешает людям делать на этот счет собственные выводы. И это также не означает, что их решения будут иррациональны. Эту тему мы подробнее обсудим в следующем разделе.
Иррациональна ли христианская вера?
Как мы увидели, Докинз понимает религиозную веру чрезвычайно упрощенно, не учитывая того, как и какие слова используются в религиозном контексте. Австрийский философ Людвиг Витгенштейн (1889–1951) сделал неоспоримый вывод о том, что слова в разных контекстах приобретают различные значения. Для Витгенштейна «форма жизни» (Lebensform), в рамках которой употребляется какое-либо слово, имеет решающее значение для понимания его смысла. Как указывал Витгенштейн, одно и то же слово может употребляться в большом количестве контекстов, приобретая в зависимости от них различные значения. Одним из способов обойти эту многозначность могло бы стать изобретение совершенно нового словаря, в котором значение каждого слова было бы четко и недвусмысленно определено. Но это не реально. Языки – живые сущности, их нельзя заставить вести себя искусственным образом.
Согласно Витгенштейну, наиболее приемлемый подход состоит в том, чтобы определить конкретный контекст, в котором слово должно быть понято, избегая таким образом путаницы с другими его смыслами. Для этого нужно тщательно изучить, в каких сочетаниях употребляется изучаемое слово и как оно используется в рамках своей «формы жизни»[256][257]. Глупо и наивно полагать, что слово, означающее одно в одной ситуации, означает ровно то же самое в другой. Очевидно, что большая осторожность необходима при выяснении того, как используются и что значат слова в разном контексте.
Это знает любой практикующий ученый: в повседневной жизни он использует слова в одном смысле, находясь в лаборатории, употребляет их в более точном, ограниченном значении. В конце 1970-х годов я несколько лет работал на кафедре биохимии Оксфордского университета в исследовательской группе профессора сэра Джорджа Радды. Каждый будний день мы собирались утром в 11:00 за общим кофе, сваренным на старинной газовой горелке. Когда кто-то просил передать сахар, на самом деле он просил передать химическое вещество, известное как «сахароза» или, точнее, α-D-глюкопиранозил-β-D-фруктофуранозид, в то время как в естественных науках термин «сахар» обозначает очень широкий класс химических веществ, который включает специфические сахара, содержащиеся в сахарном тростнике (сахароза), молоке (лактоза) и различных фруктах (фруктоза). Все эти виды сахаров сильно различаются по сладости. Сладость лактозы, например, составляет лишь 16 % сладости сахарозы.
Сахар повседневного мира таким образом является одной из очень специфических форм более общей научной категории сахаров, а конкретнее – 1,2-гликозидов. Эта простая лексическая разница может вызвать путаницу в отношении проблем со здоровьем, возникающих из-за чрезмерного потребления сахарозы[258]. Также она может привести к тому, что по ошибке кто-то положит в кофе вместо сахарозы лактозу, и тогда, чтобы добиться привычной сладости напитка, ему придется взять в шесть раз больше кусков, чем обычно. Однако у нас эта путаница попросту не возникала. Все собравшиеся за чашкой кофе знали, что в разных контекстах слова употребляются в разных значениях, и могли эти значения отличать.
В этом нет особой проблемы. Понимая, что в разных сообществах слова обладают разным смыслом, привыкая к разным окружениям, человек начинает чувствовать тонкие языковые различия. Посторонних людей эти различия могут беспокоить; зачастую они не понимают, почему в разных сообществах одни и те же слова употребляются по-разному. Но контексты словоупотребления возникают естественным образом в ответ на профессиональные потребности и особые задачи соответствующих сообществ. Это не имеет никакого отношения к нечестности, когда специфический жаргон используется в целях обмана. При необходимости человек становится как бы двуязычным,
