Алчность - Эльфрида Елинек

Итак, если ты хочешь ещё и непременно сейчас, то ничего не поделаешь. Хотя я внятно сказал: потом, но ты же не слушаешь, ты не хочешь слышать, ты хочешь осязать: пока меня не побили, прочищу-ка я тебя ещё разок. Твой подвал мы пока для этого не использовали. Твои своды, которые ты называла твоей самой большой ценностью. Движение не повредит, поэтому я и предпринял эту поездку. Я ещё научу тебя терпению, потому что скоро заставлю тебя ждать часами, днями. Только потому, что по дороге я случайно встретил Габи, может, она и подстерегала меня, я же не виноват. Ну вот, потом опять она откуда ни возьмись стоит у моей машины, я даже не слышал, как она подошла, потом она стояла там почти каждое утро, якобы направляясь к автобусной остановке, а потом сбегала со мной, ей непременно хотелось со мной поехать. Коли уж я там оказался. Я же не виноват. Это было некстати. Лучше бы она не ездила со мной. Что я мог поделать. Ах да, я уже знаю, что ты любишь больше всего. Посмотри, что тут у меня в руке, совсем мокрое, не говоря уже о боли, которая меня удивляет, потому что болеть вроде нечему. Я снова озадачен: здесь, у тебя внизу, как у мальчика, да ещё в окружении таких густых зарослей. Заросли щедрые и волнующие, хоть и не для меня, но есть в этом одно преимущество. Я бы туда спрятался, если бы мог. Представляю, там таится что-то необозримое, страшное, стройка, не забетонированная как следует яма, в которую я боюсь провалиться. Обойду её кругом, выберусь и буду радоваться, что пронесло мимо рта. Когда надо мной смыкаются домиком две ноги, я чувствую себя в укрытии. Но раздеваться всё же не стоит. Смотрю я на тебя: а ты уже заранее разделась. Ты рискуешь. Почему ты срываешь с себя одежду, как только завидишь меня? И ещё, ты что, хочешь унизить меня твоими ласкательными именами? Было бы намного проще, если бы ты оставалась одетой. Ничего не поделаешь. Тебе придётся самой отодвинуть в сторону и подержать все эти причиндалы, загораживающие мне вход, если ты хочешь, чтобы я зашёл в гости. Может, потом я ещё раз загляну. Я не смотрю тебе в лицо, я смотрю ниже. Я говорю тебе половину правды: это твой дом, за который я плачу полную цену, но выше я бы не поднялся. Разве что чуть выше. Парного катания со мной не получится, даже если бы ты была ещё легкомысленнее. Ничего не выйдет. Я слишком скор для тебя, мне каждый день приходится управляться с дорожным движением, а там тоже скорость. Я слишком часто отсутствую. Я рвусь от себя прочь, ещё даже не добравшись до себя как следует. Я бы и от тебя улизнул, да не смею смыться. Ведь твой дом за мной не бегает. Это можешь делать только ты. Только когда я умру, мои органы больше не найдут применения среди вас, женщин. Тогда вы наконец угомонитесь. Тогда и я упокоюсь.

Меня страшит, что вы всегда шарите по мне руками, как раз когда мне хотелось бы уютно устроиться внутри себя и поблаженствовать. Вы и ленивы, и проворны одновременно. Просто смотреть для вас мало с тех пор, как вы открыли своё тело. Теперь вы хотите изъять и чужое. Понятия не имею, кто вас этому научил. Вы есть только потому, что есть я. Ага. Как если бы вы были врачи, которые возились бы со мной, вливали в меня жидкости, которые бы меня разлагали, но у меня за это вы отнимали бы основную пищу, которая вам нужна для какого-то варева в ваших котелках, заваренного против меня. Я растворяюсь и исчезаю под вашими ручками, как вы того хотите, — или нет, вы хотите в следующий раз снова иметь меня под рукой, но, представьте себе, того же хочу и я. Раствориться и исчезнуть прочь. Вы хотите быть только увлечёнными. А я хочу быть увлечённым далеко, как можно дальше! У меня есть некоторая привязанность к этой неприятной ситуации, в которую я то и дело попадаю: под ваши ручки, которые меня щекочут, поглаживают, треплют и в конце концов рвут на мелкие кусочки и потом сметают в кучку. От этого мой аппетит странным образом растёт и снова возвращается к вам. Как будто я хочу быть стёртым с лица земли. Исчезнуть, прекрасная обязанность исчезнуть! Вы всегда только кричите: сюда, снова сюда! К ноге! Командуете мной, как бабой. Нет уж, командное место занято! Мной! А ваше — вами, сестрицы! Моё — мной! Взгляни на свой живот, Герти, он даже от бега не исчезнет, а ведь хорошо бы было бегать вместе, мы могли бы быть вместе, но не должны. Мы сохраняем минимальную дистанцию. У твоей фигуры есть проблемы. Посмотри на свои бёдра, они тебе не подходят, их надо придвинуть к тебе поближе, с каждой стороны сантиметров на пять. Итак, Герти, ты совсем ничего не хочешь, или, может, дать тебе хоть пальчик, которого, собственно, и хватило бы? Ты запросто можешь сказать об этом вслух. Скажи мне это громко и отчётливо, если ты меня хочешь! Спокойно. Теперь буду говорить я. И я буду говорить как женщина. Я тоже хотела бы высказаться, раз уж мне приходится всё это записывать, ведь сказание и несказанное тоже по нашей части, неотъемлемо от нас, наряду со всеми этими взмахами ресниц, и облизыванием губ, и откидыванием волос, которыми мы, женщины, что-то хотим сказать мужчинам, всегда одно и то же, и они уже это знают. Они слишком заняты, чтобы тратить время на разгадывание наших желаний, а денежные траты им не по карману. Мы, женщины, всегда хотим одного и того же. А потом мы хотим этого ещё раз.

Некоторые женщины, явно по злобе, очень жестоки, когда берут, и ещё беспощаднее, когда дают. К ним лучше не поворачиваться спиной, иначе они ожесточаются и сокрушают вас собой. А если не удастся, то прибегают к помощи аргументов. Но эта женщина была и остается мягкой и податливой. Она тает. Или она тверда, чтобы ранить кого-нибудь? Её соки населены низшими организмами, и даже их она терпит, мелкие трихомонады, которых она подцепила от жандарма. Во всём прочем он скуп на подарки. Доктор прописал ей что-то против этого, но вам следует пролечиться вместе с вашим партнёром, только тогда вы расквитаетесь с болезнью. А он отказывается. Он не хочет квитаться, он выписывает квитанции на штрафы. У него нет симптомов. Господин Яниш, такими вещами не шутят. Иначе вся ваша женская рота будет получать от вас одно и то же, а вы потом от них, если уже не получили, ха-ха. Жандарм ничего не чувствует. Может, он принадлежит к приматам, а? Что же он вообще чувствует? Не протаранить ли его на мотоцикле? Двинет ли он хотя бы челюстью? Женщина говорит ему, что это может плохо сказаться на нём позднее, что он уже сейчас заражён и заразит её снова, после того как она пролечится. Ах, да что ты, ничего на мне не скажется. Я зверь. Вынь из женщины душу, и можно будет забирать и всё остальное. Эта женщина не только дверь держит настежь, она и указатель выставила, который никому не нужен; просто теряешься, когда она смотрит на тебя так, будто обрела вечное блаженство, какое может обещать только Бог, а ему для этого пришлось дать себя как следует пригвоздить; это блаженство женщина обрела в этом мужчине, едва он возник в проёме двери. Поскольку она повернулась на нём, нет, не дверь, та повернулась на петлях. Иногда жандарм в ярости готов был убить эту женщину. Вот она выгуливает через всю деревню свою гордо шествующую за ней претензию (разумеется, к нему!). Когда он с ней только познакомился, дело было так: она стояла перед ним на дороге у своей машины, словно с неба свалившись, немного вспотев, оттого что спешила, хотя всю работу спешки проделывала за неё машина, и виновато смотрела на него, готовая отныне принимать счастливый вид только при виде жандарма, не в силах глаз от него отвести, но внутренним взором при этом вытягивая из него член, который всё отчётливее прорисовывался внизу, с тем чтобы с единственной фразой — я люблю тебя — прыгнуть ей прямо в руки. Жандарм всё это время лишь с трудом сдерживался, чтобы не ударить её в лицо. Реклама, которой он её завлёк, была написана несколько заносчивым шрифтом на брюках жандарма (цена там не стояла, цену спрашивайте в магазинах). И теперь он должен снабжать её этим товаром каждый день, лучше по несколько раз. Органом, у которого такое милое, розоватое, лоснящееся лицо и который так ей нравится, что она уже не хочет выпускать его из рук. Она для этого мужчины дозрела и подоспела в жилищное товарищество, эта женщина, которой было разрешено пожизненное проживание. Но собственность всё-таки лучше. На это ухо она ещё глуха, но всё же поворачивает голову в его сторону. Затем последовала перестройка домовладения, приложилось и всё остальное, по её собственной инициативе, — а мебель хотите? А хотите меня саму в придачу для выставления на витрину? — да, конечно. Это лучшая возможность выставить её, какая только может быть. Этот дом вы получите лишь в том случае, если примете в подарок ковёр и всю обстановку. В противном случае вы потеряете всё, и вокруг вас воцарится тишина, потому что вам придётся ночевать на природе. Вы что-то услышите, только когда явятся другие дикие звери, волки, но будет уже поздно. Мужчина и так боится волков, а тут ещё банк то и дело напоминает ему о страшном дне расплаты, dies irae. Простотой и целеустремлённостью своего поведения он, наверное, обязан банковским обязательствам. Эта женщина, когда разгорячится, способна проникнуть в тебя через все поры. Приходится плясать под её дудку, этой претенциозной дамы, которая в итоге берёт всё, что может взять, не глядя, хоть и протестует и говорит, что хочет больше. От неё всего можно ждать. Если её включишь, то уже не успеешь вовремя выключить, и вот она уже кипит от любви и вожделения к этому дивному мужчине, — милый жест, вы не находите?