Бестиарий - Евгений Рейтар

В одном из таких помещений Дон читал нам немногочисленные лекции и проводил небольшие практические занятия. Что-то вроде того, как делать уколы в мягкие ткани. С этим я как раз прекрасно справлялся. У меня легкая рука. Оттачивали навыки мы друг на друге. А вот дать на себе тренироваться вставлять капельницу в вену, я отказался. И сам пробовать не стал. Не каждая медсестра на это способна. Но те, кто согласился, заляпали кровью и без того наводящую ужас комнату.

Когда пришло время сдавать экзамен, во мне сразу проснулись, казалось, давно забытые, инстинкты студента Минас-Тиритского политехнического института: гусарская храбрость, вера в удачу того, кто идет в первых рядах, желание запастись шпорами, интуиция и умение отгадывать ответ по мимике преподавателя. Естественно, на подготовку времени не было.

Сам Дон опытным преподавателем не был. Поэтому теорию я прошёл легко. Он задавал вопрос. Я медленно начинал говорить и по его лицу определял, двигаюсь в правильном направлении, или нет. Потом была практика. Мы поочерёдно становились “жертвами”. Жертву обливали кровью. Сдающему экзамен нужно было провести все необходимые манипуляции над телом, используя его, тела, аптечку. Своя у хиллера, прежде всего, для себя самого.

Всё это происходило на улице между полуразрушенных зданий. Местные мальчишки, которые, вопреки запретам, прибегали поглазеть на тренировки воинов-добровольцев, были в восторге увидев валяющихся в лужах крови людей. Пришлось их разочаровать — это лишь пищевой краситель.

Но самое интересное — переноска девяносто килограммового “потерпевшего” с иммобилизованными конечностями на импровизированных носилках, сделанных из куска брезента, каких-то палок и походных ковриков. Полностью неподвижный человек — тяжёлая ноша даже для нескольких взрослых людей. Особенно, когда среди них есть девушки. Уже вечером мы носили его вокруг стадиона, поднимались и опускались по осыпающимся лестницам, имитирующим пересечённую местность. Не забывая тащить собственную поклажу в рюкзаках за спинами. Плечи болели, края брезента выскальзывали из рук. Впереди шла девушка, которая, помимо своего, несла рюкзак пациента. Она прокладывала путь во тьме, освещая его своим налобным фонариком и оставаясь на связи с помощью походного палантира с нашим инструктором.

По окончании курса, узнал ли я больше? Может быть чуть-чуть. У меня появилась легкая паранойя и желание постоянно носить с собой аптечку даже в мирном городе. Включая катетер, капельницу и ножницы. Тактические. Появилось много вопросов. И понимание того, как много я ещё не знаю.

К чему я всё это рассказываю? Дело в том, что в структуру занятий с Доном входил ещё один весьма полезный курс — тренировки в поле. Наша команда лишь наполовину была одета в камуфляжные туники и штаны арнорского образца. Остальные, как и я, носили спортивную или туристическую одежду. Но все, следуя заранее выданным указаниям, захватили с собой наколенники и сапёрные лопатки. Взяв всё это, а также рюкзаки и аптечки, мы отправились в дикие места, расположенные вокруг заброшенной базы, чтобы имитировать реальные условия.

Здесь мы меньше всего лечили,а больше всего копали, ходили, носили, ползали. Оказалась, что работа хиллера, как, в общем, и любого солдата, не имеет ничего общего с силовой тренировкой. Это, скорее, одно непрекращающееся кардио. Настоящие спецназовцы, которые время от времени присоединялись к нашей группе, были совсем не похожи на мускулистых героев боевиков. Это были очень поджарые, худые, но неимоверно выносливые хлопцы.

Там-то, в полях, я постиг две вещи, знание которых мне сильно пригодилось уже на реальном фронте. Первое — это то, что наколенники надо вшивать в одежду. Как бы ты не крепил их лямками или резинками поверх штанов, максимум через час ползания они будут на пятках. А ползать и стоять на коленях приходится постоянно. Сами понимаете. Второе — это то, что купленную в военторге или на рынке сапёрную лопатку всё равно придётся укреплять. Укреплять её соединение с черенком. За время активной работы черенок расшатывается, копать становится неудобно. И железный наконечник, в конце концов, довольно быстро отлетает. А что это за солдат, который не может копать?

На ЛБС мы копали, пожалуй, чаще, чем делали что-либо ещё. Разве что стояние на посту, о котором я уже упоминал, могло конкурировать с этим процессом. Так что, поверьте: на войне солдат больше всего несёт караул, скучает и копает. А не вот это вот всё.

Мы копали окопы и блиндажи. Укрепляли и обновляли старые. Делали новые. Углублялись, там, где было возможно. Вели траншеи в сторону противника. Рыли многочисленные ответвления и технические ходы. Со временем, окопы выросли, или, вернее сказать, углубились до человеческого роста, так, что можно было ходить не пригибаясь. Их стенки обросли досками и мешками с землёй.

Мы сделали всё это у себя на блокпосту. А потом ситуация на линии изменилась, и нас перебросили на другой участок. Мы сели на свои телеги, выехали на гигантский мост, а потом съехали с него, оказавшись в одном из многочисленных дачных посёлков, которые окружают любой большой город. В данном случае Минас-Моргул. Здесь всё пришлось начать с начала.

А дача — это особый мир. Уже в “наше время”, из которого я веду свой репортаж, оказался у себя на загородной “фазенде”. Классическая такая, времён Союза с небольшими апгрейдами. Туалет типа сортир. Ну, все в курсе. И вот как-то выхожу из этого сортира, традиционно расположенного в конце участка на противоположной стороне от дома, и тут, чу…, слышу: “Уважаемый! Уважаемый!”

Откуда голос? Я не сразу понял, что зовут меня. Оглянулся — никого. Но звать не перестали. И тут я увидел мужика, который выглядывал из-за туалета в просвет между будкой и соседским сараем.

Мужик этот находился на соседнем участке. Но не примыкающем к моему, а расположенном по диагонали. Про себя я сразу назвал его “пан хорунжий”. Был он высок и основателен. Что называется, “сало с молоком”. Чёрные с проседью волосы, вислые усы. Такой классический урук-хайский пан.

— Уважаемый! — ещё раз позвал он.

— Да? — отозвался я, застыв на дорожке посреди своего участка.

— Уважаемый! — пан хорунжий не сдавался.

— Я вас слушаю! — сказал я.

Мужик продолжал таращится на меня, не делая попыток объясниться. Тут до меня дошло, что он хочет, чтобы я подошёл ближе.

— Я вас слушаю, — сказал я, вернувшись к сортиру.

— Уважаемый, — начал он и перешёл на суржик — смесь роханского и урук-хайского. На самом деле,