НаперSники синея - Макс Фрай

Ну, то есть, судя по виду карманов, ни пуговиц, ни петель там не было вообще никогда. А след от пуговицы, не желавшей протискиваться в петлю, на моем пальце все еще есть. И ум, обычно в таких случаях успокоительно бормочущий: «И не было ничего никогда, мало ли что тебе кажется, ты рассеянный человек и живешь как во сне», – спотыкается об этот дурацкий палец, мечется, пытаясь сочинить ситуацию, которая могла оставить след, не находит и соглашается: ладно, договорились, пусть так, твоя взяла.

И вот мы стоим в самом центре изменчивого пластичного мира – я, лапсердак с карманами, телефон, палец и ум. И в этот момент мы все очень хорошо знаем, что подобные штуки происходят постоянно, иногда по несколько раз в день, просто вещественных доказательств не остается. А тут след на пальце, который просуществовал еще несколько минут в новой удивительной реальности, отличающейся от прежней отсутствием пуговиц на моих карманах и больше, кажется, ничем.

В общем, я уже давно знаю, как все у нас устроено, но теперь у меня есть улика. И четверть часа, чтобы эту историю записать – специально для тех, кто тоже замечает все эти нелепые скачки из одной реальности в другую, но думает, что мерещится. Чуваки, оно не мерещится ни фига. Не показалось. Мы не рассеянные. Никто не сходит ни с какого ума. Просто оно – вот так.

(А почему происходит так, и какой от всех этих скачков толк, я пока не знаю. Когда узнаю, скажу.)

Проповедовать комарам

Вчера в мою комнату, окна которой были гостеприимно распахнуты всем балтийским ветрам, вместо балтийских ветров влетели все комары Куршской косы. Я почти не преувеличиваю, примерно четверть потолка, как раз над настольной лампой, была черна и шевелилась, вокруг лампы парил комариный шар, отдельные нонконформисты гордо летали в стороне от толпы и победительно звенели.

Войти в спальню с балкона, где только что прошло примерно два примерно счастливых часа примерно твоей примерно жизни, с кофе, сигаретой и полной головой возвышенной херни вместо мыслей, и обнаружить все вот это вот – не то чтобы врагу не пожелаешь. Но, скажем так, не всякому врагу.

А с собой-то я и вовсе в состоянии вечного перемирия.

Я в общем знаю, что надо делать в подобных случаях. Брать самое большое полотенце, мочить его (для тяжести) и херачить по комарам, пока они не закончатся. Не то чтобы это совпадало с моими планами. Совсем нет! Я не люблю убивать на ночь. Ленюсь.

Трепаться, как известно, гораздо легче, чем работать. Поэтому пришлось встать перед комарами в величественную позу (величественная поза отлично сочетается с пижамой в полоску) и задвинуть речь: «Уважаемые комары, давайте договоримся. Я сейчас никого не убью, а просто лягу спать. А вы за это сделаете вид, будто вас тут нет. Чтобы ни одна сволочь не вздумала меня укусить! И чтобы никто не жужжал, ясно вам? Разбудите – всем пиздец».

Договориться с комарами оказалось гораздо проще, чем обычно с людьми. Комары сразу все поняли, оценили мое предложение и согласились. И честно держали слово до утра. Ни одного укуса. Ни единого звука (впрочем, может и жужжал кто, не знаю, я крепко сплю; но заснуть мне дали в полной тишине). Поутру в комнате никого не было. В смысле никого, кроме меня. Ни единого комара.

Риторический вопрос: почему всякая херня получается у меня легко и просто, а все остальное – с надрывом, достойным малого пробного апокалипсиса?

Практический вопрос: не следует ли мне подать заявку на причисление к лику святых? Комарам вообще кто-нибудь до меня пробовал проповедовать? Я, как выяснилось, могу курировать эту тему.

…Лирический вопрос: возможно, святыми были именно комары? Может быть, Неринга – это вообще такой комариный рай, куда попадают самые безгрешные насекомые, которые и при жизни-то кусали только одного человека каждый и только после благословления батюшки (пастора, ксендза)? А я, дубина, на святых с мокрым полотенцем. Правда, только в помыслах, но все равно нехорошо.

Как же все сложно!

Простое ненавидит сложное,

смутно подозревая, что в сложное помещается больше бессмертия. А чувство конкуренции у простого очень сильно. «Оно щас все сожрет и мне ничего не останется!» – панически вопит простое. В этот момент оно натурально готово убить. Ну и убивает, когда есть возможность.

Простое не подозревает вот о чем: бессмертие – это не вкусная питательная хряпа, которой дали одно корыто на всех, и теперь вопрос, кто протолкается поближе и урвет побольше. В отличие от хряпы, бессмертия прибывает по мере увеличения числа тех, кто может его взять.

Простое ненавидит сложное, смутно подозревая, что сложное по умолчанию «лучше», причем как бы за его, простого, счет. Пока сложное больше нравится Богу, простое, выходит, нравится Ему меньше, сколько бы поклонов ни било, скольких бы грешников ни сожрало живьем, сколько бы новых прекрасных запретов ни сочинило (так примерно представляет себе этот процесс простое, я за него не ответчик).

Простое не понимает, что Бог – не покупатель на работорговом рынке, Он не осматривает кандидатов, не проверяет крепость их мышц, не считает число их зубов. Просто Бог есть только для тех, в кого помещается хотя бы малая часть Его, для остальных никакого Бога, извините, нет, хоть с головы до пят иконками чудотворными обложись.

Простое ненавидит сложное, потому что смутно, очень смутно, совершенно этого не осознавая, подозревает, что от близости к сложному может стать сложнее само. Простое чует, что сложность заразна.

Совершенно правильно чует, вот что я вам скажу. Всякое простое может стать сложным. В каком-то смысле, оно уже таково. Сложность дремлет во всяком простом, близость другого сложного может сработать как детонатор. А может не сработать, но это означает только, что к данному экземпляру нужно подобрать другой ключ. Тоже сложный, но какой-нибудь другой.

Простое панически боится становиться сложным, вот в чем штука. И правильно боится. Потому что вместе со сложностью в него войдет Бог – столько, сколько поместится, в том виде, в каком получится. И после этого уже не будет пути назад, в уютный мир питания, размножения, выделения и бесконечной конкуренции за повышение качества этих захватывающих процессов.

…Естественная (как размножение в животном мире) задача всякого сложного – усложнить окружающую реальность, насколько это возможно. Хорошая новость заключается в том, что с этим я, похоже, справляюсь на восемнадцать по пятибалльной системе. Но хотелось бы все же на триста сорок как минимум, чтобы никто не ушел не усложненным.

Пусть будет бритый холм

Я пока могу думать и говорить только о вишнях, которые понемногу начинают цвести, и одна на берегу Вильняле сегодня в половине третьего дня была еще прозрачно зелена, а к шести уже побелела, только о ветре, который совершенно тронулся умом, сказывся, как говорила бабушка одной моей одноклассницы, раскачивал фонарные столбы и принес нам в город несколько стай немецких туристов, в том числе в розовых шортах, смеется надо мной, засранец, люблю его очень, сил моих нет.

После чудесного явления немцев в розовых шортах (за полтора часа мне показали троих) захотелось, конечно, прогуляться на мост через Вильняле – тот, который в совсем уж филейной части Ужуписа, упирается в лестницу, а лестница ведет на Бернардинское кладбище, тайно охраняемое соседским сфинксом.

Так вот, лестница эта от моста поднимается вверх, к Бернардинскому кладбищу, раньше она была проложена через заросли столь густые, что вообще не понимаешь, где ты, зачем и куда идешь. Сегодня же мы пришли и обнаружили холм сияющим, как выбритые щеки вернувшегося к цивилизации отшельника. И узнать лестницу можно было только по приметам: сбоку кладбище, внизу – тот самый мост.

Мы, конечно, бровью не повели, спустились, перешли мост и пошли дальше, строя планы, как мы соберем и засахарим все фиалки в окрестностях, ни одна фиалка, впрочем, не пострадала, разве что от стресса, нам бы все бла-бла-бла.

Удивительно все же, как некоторые фрагменты реальности, попав в текст, тут же начинают меняться, разрушаться, выкорчевываться, строиться заново, как будто все эти годы стояли, терпели, не изменялись, ждали, пока их опишут, а потом с явным облегчением поспешно обновляются, как отшельник с порога бежит с бритвой в душ избавляться от надоевшей бороды.

Ладно, хорошо, пусть будет бритый холм. Ему виднее.

Главное – никогда, ни при каких обстоятельствах не описывать лестницу, ведущую с улицы Ужупе, от арки с ангелом вниз, к Художественной Академии[3]. Ее, если что, мне будет здорово не хватать.

Р

Разговаривая с человеком,

следует разговаривать именно с этим человеком, а не с обстоятельством своей жизни в его лице. Иначе полноценный диалог невозможен.