Женщина, которую я бросил - Сюсаку Эндо

Сестры милосердия хорошо знали, какое потрясение переживает человек, попавший в эту больницу, и все же не выказывали ложного сочувствия больным, наоборот, приучали их смотреть правде в глаза. Эта болезнь требует от человека несокрушимой воли к жизни и душевного мужества, способных противостоять губительному отчаянию, но это мужество, эту волю человек должен выработать сам. Поэтому для новичка нет ничего вреднее слов утешения.

Только три раза Таэко и сестра Ямагата принесли Мицу обед, а потом уже не обращали на нее внимания. Больные тоже не проявляли к ней особого сочувствия: то, что происходило с Мицу сейчас, каждый из них когда-то перенес.

Третий день была Мицу здесь, и третий день не переставая лил дождь. Мицу проснулась, когда Таэко, оправив постель и умывшись, уходила в лечебный кабинет; Мицу оставалась одна.

Слушая шум дождя в листве, она снова и снова вспоминала свое первое свидание с Ёсиокой. Уже в который раз Мицу вызывала в памяти улицу, по которой ее вел Ёсиока, маленький кабачок на Сибуе, слова Ёсиоки. Когда-то она даже мечтать не смела о знакомстве со студентом. В журнале «Звезды экрана» она видела однажды фотографию актера Исихамы в студенческой форме. Как он был красив! С тех пор Мицу, напевая модные песенки из кинофильмов, грезила, будто гуляет со студентом вдоль аллеи, обсаженной тополями; и все же студенты казались ей такими же недоступными, как киноактеры.

Прочитав письмо, пришедшее от Ёсиоки, Ёко с завистью сказала:

— Вот дурочка! Он написал, чтобы подшутить над тобой. Разве ты ему пара? — но пойти на вокзал с Мицу согласилась и очень была удивлена, что студент явился на свидание.

Мицу полюбила его с первого взгляда. Когда она шла по улице с Ёсиокой-сан, то чуть не лопалась от гордости и счастья. Еще бы, ведь она шла рядом со студентом! Мицу казалась себе чуть ли не Вакаяма Сэцуко, партнершей Исихамы, как вдруг, взглянув на свою старенькую, застиранную кофточку и сношенные туфли, сразу сникла…

Мицу встала и отворила окно. У корпуса напротив прохаживался больной: левой рукой он опирался на палку, а с правой стороны его поддерживала сестра Ямагата.

Небо покрывала серая вата облаков, дождь лил не переставая.

…Когда разозленный Ёсиока-сан сказал ей, что перенес в детстве полиомиелит, что у него с тех пор постоянно болит плечо и что никто не хочет любить калеку, на его лице было такое отчаяние, что сердце Мицу пронзила нестерпимая жалость. Она стыдилась и не хотела идти в гостиницу, но подумала, что, отказав Ёсиоке, огорчит несчастного и больного человека, то есть сделает зло. В тот день тоже шел дождь.

О том, что Ёсиока-сан ее не любит, а возможно, и не любил никогда, Мицу впервые подумала, побывав в Очаномидзу. Ёсиока уже не жил там. Надежды на встречу не было, но на обратном пути, поднимаясь на гору Сюнгатай, Мицу все же вглядывалась в лица студентов, попадавшихся ей на пути.

Мицу заплакала, всхлипывая, как ребенок. Там, на горе Сюнгатай, ей тоже было жаль себя, но тогда она сдержала слезы.

Дверь открылась, и в комнату вошла Кано Таэко. Она остановилась в замешательстве и, глядя на плачущую Мицу, сказала:

— Небо светлеет, может быть, завтра появится солнце.

Только сейчас, при дневном свете, Мицу заметила, что губы у Кано Таэко были выворочены, рот перекошен. Когда Таэко говорила, рот кривился, а кожа на лице меняла цвет.

— Ну как, оправилась? Со мной было то же самое. Я неделю не выходила из комнаты. Страшно было с кем-нибудь встретиться. Никого не хотела видеть. Целыми днями думала о тех счастливых временах, когда была здоровой. Ты, наверное, тоже думаешь об этом.

Мицу не отвечала, на душе было еще тяжелей оттого, что Таэко догадывалась обо всем, что с ней сейчас происходит.

— Я мечтала стать пианисткой, — продолжала Таэко, присаживаясь возле Мицу и глядя на свои пальцы. — Очень много работала, часами не отходила от фортепьяно, готовясь к первому концерту. Платье, которое я сшила для этого случая, было с короткими рукавами. Тогда-то мать и заметила у меня на руке красноватые пятна. Она забеспокоилась. Мы пошли в клинику, — Таэко улыбнулась, будто рассказывала о чем-то веселом. — И это был конец. Аут.

— Конец? — Мицу широко открыла глаза.

— Да. Конец моей прежней жизни. Мать долго разговаривала с врачом в коридоре. Когда она вернулась, на ней лица не было. Я же как ни в чем не бывало спросила, долго ли продлится лечение.

Тут Мицу вспомнила слова Кано Таэко, сказанные вчера ночью: «Самое тяжелое не боль. За два года, что я здесь, я поняла: самое ужасное — это то, что тебе недоступно простое человеческое счастье. Твоя любовь никому не нужна, и тебя никто никогда не полюбит. С этим мириться труднее всего».

— У вас был возлюбленный? — думая об Ёсиоке-сан, спросила Мицу.

— Был. Но что поделаешь! Кто женится на прокаженной? Я не вправе упрекать или ненавидеть его… Мы, Морита-сан, привыкли к нашему несчастью. Нет, не привыкли, просто человек так устроен, что он везде находит радость. Сейчас я не думаю, что я выброшена из жизни и никому не нужна. Здесь особый мир, он не похож на обычный, потому что в нем нет радостей и счастья, какие есть там. Зато здесь можно найти смысл жизни, и даже легче, чем в том мире, — поглаживая ладонями воспаленные щеки, Таэко говорила не столько для Мицу, сколько для себя. — Недели через две вы привыкнете и поймете, что и здесь можно жить. Только надо быть мужественной…

На четвертый день, озираясь по сторонам, как зверек, только что вылезший из норы, Мицу, держась за руку Таэко, вышла во двор больницы.

Дождь, который лил четыре дня, наконец прекратился, и над мокрым лесом повисли молочные облака.

Во дворе слышался смех больных.

— Где это?

— В курятнике, пойдем посмотрим.

Кур в лепрозории разводили не только для того, чтобы занять больных полезным трудом, но и чтобы улучшить питание. Больных проказой не страховали, а государственной субсидии и пожертвований, которые сестры милосердия получали от богатых филантропов, отнюдь не хватало на содержание лепрозория. Поэтому больные мужчины разводили кур, занимались сельским хозяйством, а женщины вышивали.

Курятник помещался в старом сарае. Сейчас возле него стояло человек десять больных.

— Накано-сан, не сдавайся!

— Он побежал направо! Вот он!

Все шумом и криками подбадривали мужчину лет сорока с таким же, словно обожженным, как у Таэко, лицом. Из курятника выбежало несколько цыплят, и Накано-сан, ответственный за кур, ловил их, напрягая все свои силы. Но пальцы его, вероятно, уже атрофировались, и поэтому цыплята, которых он настигал, без труда ускользали.

— Цып-цып-цып, — звал он цыплят.

— Они у тебя за спиной… Приготовься, Накано-сан! — смеялись больные.

Накано-сан покраснел, на лбу у него выступил пот.

— Ну разве можно так шутить над пожилым человеком? — жаловался он, вытягивая руки и бросаясь то вправо, то влево.

Среди зрителей были мужчины с забинтованными головами и женщина с повязкой на глазах.

Когда Мицу и Таэко подошли к больным, все, смеясь, повернулись в их сторону.

— Дядя Накано показывает номера со своими питомцами.

Таэко засмеялась и представила всем Морита Мицу.

— Это Морита-сан. Она здесь три дня и сегодня уже вышла на улицу.

— Это хорошо, — все радостно улыбались, но смущенная Мицу печально уставилась в землю. — Ведь ты недели две не выходила из комнаты.

— А Имаи-сан — целый месяц.

— Молодец, Морита-сан!

Все стали со смехом рассказывать о своих первых днях в лепрозории, в конце концов и Мицу тоже улыбнулась.

— Смотрите-ка, Морита-сан развеселилась! — воскликнул мужчина с забинтованной головой и вывороченными губами.

Все снова засмеялись.

— Что я вижу! И Мицу-сан здесь! — перебирая четки, откуда-то незаметно появилась сестра Ямагата. — Вот и хорошо. Скоро у тебя будет много друзей. А сейчас пойдем-ка в лечебный кабинет. Нужно сделать анализ.

— Таэко-сан, — шепнула Мицу, — если можно, пойдемте со мной.

— Какая ты избалованная! — шутливо сказала Таэко, но ей было приятно доверие Мицу, и она с радостью взяла девушку за руку.

Лечебный кабинет находился в конце коридора. Напротив него были ванные для лечения атрофированных рук и ног.

В кабинете сидел пожилой врач в очках и что-то писал.

— Морита Мицу, — сестра Ямагата представила девушку доктору.

Доктор кивнул и улыбнулся.

— Ну как, привыкли к больнице? Сейчас мы вас проверим методом Кодда. Посмотрим, как далеко зашла ваша болезнь. Для этого нам нужна капелька вашей крови, но вы не беспокойтесь, это будет совсем не больно.

Доктор взял руку Мицу. Он долго и внимательно рассматривал пятна, потом вздохнул.

В токийской клинике доктора осматривали Мицу так же, как и этот доктор, и точно так же вздыхали, когда кончали осмотр, а затем поворачивались к столу и что-то записывали в карту. Что там писали, Мицу теперь было все равно, и она спокойно села на кушетку. Кровь, взятую у нее, налили в две пробирки, затем послушали сердце и легкие и разрешили выйти из кабинета.